Случай с Григорием Антоновичем - Николай Александрович Игнатов
Григорий Антонович молчал, хмуро глядя в ноги. Ему казалось странным, что сама Кдахна явилась за кодами, и при этом, её визит по сути – в один конец. Она ведь сказала, что они там побеждают, что прижали Ковчег, что осталось только добить, а сетует на трату энергии…
Кдахна смиренно ожидала ответной реплики Мьорра, глядя на него чуть змеиным взглядом.
– Получается, – поднял глаза Григорий Антонович, – что если я вернусь… то всё это (он кивнул в сторону спальни, где почивали жена с дочерью) меня потеряет. А я потеряю их. Весь мой мир, мой дом…
– Взгляни, Мьорр Могучий, и вспомни, что действительно есть твой дом, – перебила Кдахна и снова, отщипнув от руки кусочек пламени, бросила его в несчастного логиста.
Лицо его вспыхнуло, каждая морщинка отозвалась жуткой болью. Его дом был сожжён. Как и на сотнях других планет Сияния звёздной пыли, вся жизнь на его планете была нейтрализована. Такова была цена этой проклятой войны, этой проклятой победы, которая теперь должна свершиться, когда враг почти добит. Он видел, как миллиарды жизней уходят в вечность под грандиозное вспучивание бесшумного желтого облака, заполняющего поверхность всех материков и океанов, безмерного облака раскаленного вещества, в котором просто и непредвзято смешалось всё недавнее красочное разнообразие живого мира. Автономные боевые модули Радужного Ковчега выжигали планеты одна за другой. Ковчег не желал более завоеваний миров Сияния, найдя слишком опасной саму возможность держать их в подчинении, и теперь просто, от злобы и ненависти, истреблял всех их жителей.
– Знаешь, Кдахна Разящая, я здесь постоянно испытываю дежавю. Это когда ты наблюдаешь некий феномен, и кажется тебе, что ты это давно уже видел. Не нечто похожее, а вот это самое. И, более того, ты даже немного вроде как предугадываешь проистекание феномена, потому как уже был его свидетелем, и не единожды.
– К чему ты это?
– Я только сейчас, вспомнив своё далёкое прошлое, уразумел, что эти дежавю – отголоски моей памяти, что возникли в процессе перемещения в ссылку. Моя сущность неслась сквозь бесконечные миры, и каждый был своеобразен, но похож на другие. Я протиснулся сквозь многие триллионы световых лет, но в бесконечности не пролетел и миллиметра. Однако в каждом мире, сквозь который меня тащило, был кто-то другой, кто всё это уже видел; видел всё, что когда-либо увижу я.
– Не совсем понимаю, о чём ты, и к чему, – Кдахна нахмурилась и подозрительно прицелилась на Мьорра, – Гриша, ты что, бухой?
– Нет, – смутился он, – почти. То есть, трезвый я. Чего-то вот опять понесло куда-то, эти воспоминания… трудно, пойми.
Кдахна поняла и кивнула.
– Просто я не думаю, что готов отказаться от своего нового мира.
– Что?! Ты… О чём ты говоришь, Мьорр? Твоего НОВОГО мира?!
Кдахна была растеряна и полна негодования, как жадный и балованный ребёнок, которому неожиданно отказали в дорогой игрушке.
– Ты же видел, ЧТО они сделали с твоей… с нашими, чёрт возьми, планетами!
– Видел, – глаза его на мгновенье вспыхнули огнём ярости, но тут же этот огонь куда-то пропал. – И что теперь можно сделать? Защищать некого. Воевать – не за что. Да и жить ради кого… там? А здесь…
Григорий-Мьорр замолк на секунду, как бы собираясь с духом. Кдахна безумным взглядом сверлила его, будто не в силах просто верить его словам, и стараясь пронзить его и проверить изнутри – не лжёт ли он, в себе ли вообще.
– Здесь, – продолжил Григорий Антонович, – мне есть ради кого жить. Видела б ты, Кдахна Ильинична, моих детей! Старший уже в армии, здоровый такой вымахал, как лось, а младшенькая – Катюшка – во втором классе. Умница такая, стихи мне читает, Пушкина. Вот скоро день рождения у неё, думаем чего дарить… Как же я всё это оставлю?!
Взгляд Кдахны начал тускнеть уже когда Григорий Антонович безапелляционно прибавил к её имени отчество бухгалтерши, и в голосе его при этом прослеживалась твёрдость. Но вырисовывающийся уже вполне сумрак обреченности в глазах ночной гостьи вдруг был рассеян искрой надежды.
– Могучий, послушай меня! Я понимаю и принимаю твой выбор, хотя это и непостижимо для меня. Ты так дорожишь этими… детёнышами…
– Детьми, – поправил Григорий Антонович.
– Но я прошу не для себя, – продолжала она, обретая уверенность в голосе, – я прошу для жителей всех планет Сияния, которых ещё не постигла ужасная участь. И прошу я во имя и ради памяти всех, кто погиб от агрессии Ковчега. Мьорр, я прошу о мести! Лютой, безжалостной мести, на которую способны только Воители Гнева!
Григорий Антонович задумался: «И здраво ведь Ильинична меркует. Можно активировать коды личностных матриц, а они ведь и правда все у меня, возродить Воителей с полным вооружением, да при доспехах… С аурой мести мы будем ещё смертоноснее обычного. Да. Потом, значит, коды накачаются энергией солнца, мы переместимся к Ковчегу и раздолбаем его нафиг вместе с этим, чертом-то, Сагутархом, да и слепых не пожалеем. Здорово, вроде, звучит-то. Затем ничего не помешает мне вернуться назад, в этот же момент времени, как-будто и не улетал, в это же тело, в эту же память… Навряд ли я вообще вспомню об этой поездочке. Память Мьорра вновь впадёт в дрёму, да и я пойду спать, завтра еще к аттестации готовиться».
Григорий Антонович хотел было раскрыть рот, чтобы ответить положительно, но вдруг пригляделся и заметил на стенке колодца обрывки некой надписи, едва различимой среди зеленоватой слизи. Надпись содержала полное имя Григория Антоновича, после которого следовало оскорбление его чести и достоинства, выраженное в матерной форме и означавшее, что удачи ему в обозримом будущем не видать. Мрачные мысли начали формироваться из липкой пустоты от этой надписи. «А захочет ли тот, ну второй который, сюда возвращаться? – думалось Григорию Антоновичу. – За каким хреном, скажите, ему эта жизнь, когда у него там – своя, совсем другая, поди раз в сто круче, без нудной работы, без козла-начальника, аттестаций всяких и вечной проблемы – что выбрать отпуск или ремонт. Что же мне теперь Настю, Лёшку и Катюшку потерять и забыть из-за чужих сраных разборок?!».
– Вот что,
