Земля незнаемая. Сборник - Владимир Васильевич Зенков
Многоголосый шум стоял над степью: лязг оружия, вопли, исступленные взвизги кипчаков, матерная ругань русских, остервенелое конское ржание – упаси Бог слышать такую музыку.
Прошел первый горячечный порыв, сеча распалась на отдельные островки, где резались, рубились до изнеможения. Половцы все время подбрасывали свежих всадников, русичи теряли силы, но стояли твердо, понимали – рассчитывать не на что.
Игорь пробивался к Донцу – уже все страдали от жажды, особенно кони. Половцы поняли это, сбились тесно на пути дружин, прорваться сквозь них не было никакой возможности.
Пала тьма – хоть глаз выколи. И те, и другие сбились в кучи, попадали в мертвецком сне на землю. Никто никого не боялся: сил все равно не было.
С рассветом сеча закипела с новым ожесточением. Дружинники озверели, их гнала невыносимая уже жажда. Князья спешили всадников, поить коней было нечем, да и пехоту не бросишь. Игорь был ранен в правую руку, достал-таки ловкий кипчак.
Вторую ночь почти не спали: мучительно хотелось пить. Наваливалась смертная тоска – леденила сердце. От полной безысходности, от ожесточения, там и сям закипали схватки, после которых, успокоившись уже навечно, дружинники раскидывались вольготно на земле.
В воскресенье, когда уже казалось – никаких сил больше нет, вновь двинулись вперед. Половцы подтянули свежие силы, обрушили конную лаву на центр поредевшего боевого порядка. Черниговские ковуи не выдержали, сдирая свои черные клобуки, повалили назад плотной толпой. Половцы врезались в неё, нещадно избивая единокровных. Резко усилилось давление на дружину Всеволода.
Игорь, небрежно перевязанный окровавленным убрусцем поверх разрубленной кольчуги, скрежетнул зубами, заматерился:
– Мать вашу… Вот тебе и свои поганые. Хоть свои, да все равно поганые.
Заорал:
– Стой, стой, – пришпорив коня, кинулся наперерез бегущим, сорвав шелом. Доскакав до края толпы, понял: пустое дело и заворотил коня. И тотчас же, словно поджидали, от половцев, что гнали обезумевшую толпу, отделились шестеро, мгновенно взяли в кольцо. Один, в плоской золоченой ерихонке, раскрутив, ловко кинул волосяной аркан. Жесткая петля перехватила князю горло, ужасный рывок вырвал его из седла. Ударившись о землю раненой рукой, он потерял сознание.
Пришел в себя оттого, что кто-то плеснул в лицо водой. Застонав жадно слизал с губ капли влаги, разлепил глаза.
Кончак – свежий, улыбающийся, в широких и коротких штанах с разрезами, отороченными серебряным галуном, в таком же полукафтанье рытого черного бархата. Высокая остроконечная шапка, опушенная соболем, надвинута на смеющиеся глаза. Загнутым носком желтого сафьянного сапога осторожно тронул князя:
– Вставай, сват. Пришло время отдохнуть.
Мигнул своим баторам, те бережно приподняли Игоря. Он, закрыв глаза, застонал от мучительного стыда, выдавил с трудом:
– Прикажи, хан, убить меня. Пожалей.
Кончак засмеялся, потрепал по плечу:
– Пустое, князь. Не тужи, не рви сердце. Возьму на поруки, как гость у меня жить будешь. В жизни воина все бывает.
Захохотал откровенно:
– А ловко мы вам приманку подсунули!
_____
Когда Игорь рванулся наперерез ковуям, Даниил остолбенел на секунду. Пришпорил было коня, да не успел: страшный удар обрушился на него сзади. Шлем с лопнувшим ремнем отлетел в сторону. Здоровенная дубина, мало не в лошадиную ногу, скользнув по нему, обрушилась на левое плечо. Рука моментально повисла – перебило ключицу. Даниил с трудом обернулся: голый по пояс, с бритой башкой, могучий кипчак заносил дубину второй раз. Без сабель, живым хотят взять, собаки.
Из последних сил, сделав резкий выпад, достал половца. В это время сбоку, по незащищенной голове, огрели шестопером. Мутное солнце, затянутое пылью на белесом небе, померкло, наступила тьма.
Откуда-то, из бездонной черной глубины, выплыла боль, остро запульсировала в голове, в перебитой ключице.
Саднило пересохшее горло. Даниил закашлял – долго, мучительно. Боль в голове вспыхнула с такой силой, что снова впал в беспамятство. Придя в себя, правой рукой разодрал склеившиеся воспаленные веки. Долго лежал, глядя в мутную брезжившую темноту.
Неловко опираясь здоровой рукой о землю, приподнялся, подтянув ноги, сел. В грязном, взбаламученном небе плавала желтая луна. Странный мутный свет её пронизал сердце тоской.
Поле, сколько видно было, усеяно мертвыми телами, павшими лошадьми. Желтоватые блики осели на изломанном оружии, разбитых бронях, расколотых шлемах. Отчетливый уже трупный смрад смешивался с тяжелым сырым запахом разрубленной плоти.
Мучительно кряхтя, поднялся, доковылял до павшего коня, кое-как уселся. Сидел, смотрел в темноту. Что делать, куда идти?
Невдалеке трое кипчаков, ведя в поводу коней, собирали в переметные сумы уцелевшее оружие подороже – грабили трупы. Пересмеивались, лопотали гортанно. На Даниила не обратили никакого внимания.
Только они отошли подальше, зашуршало. Высокий человек, согнувшись, пробирался между павшими. Оскользнувшись в луже застуденевшей крови, знакомо выругался. Подошел ближе, вглядывыясь. Трибор! Живой. Кольчуга изрублена, голова завязана окровавленной тряпкой, лицо в черных потеках крови.
– Даниил! Жив, Боян. Ах, родимец тя возьми, радость-то какая.
Подсел рядом, обнял за плечи. Даниил прослезился – живая, родная душа.
– Цел?
Увидел повисшую руку, моментально все понял. Достав засапожный нож, отполосовал от чьего-то плаща кусок. Соорудил перевязь, бережно уложил в неё руку. Снял с пояса баклажку, поболтал возле уха:
– Вишь, как хорошо, водицу сберег. Пей, Даниил, пей. Не спеши, воды мало.
Даниил, преодолевая мучительное желание, потихоньку напился. Трибор оторвал подол Данииловой рубахи, смочил его несколькими каплями воды, перевязал голову:
– Эк, они тебя, брат, отделали. Чай шелопугой достали.
Даниил слабо улыбнулся:
– Сам-то цел?
Трибор махнул рукой:
– Цел, слава Вышним.Коня подо мной подстрелили, я со всего маху и ухнулся, мало мозги не вылетели. Очухался, темно уже. Я боком-боком – и ходу.
Ногу малость повредил, да один поганец голову саблей зацепил. Пустяки. Повезло, не знаю как. Князьев в полон взяли, прочих побили всех. Душ с десяток спаслось, не боле.
– Трибор, сраму-то. Никогда русских князей в полон не брали. Что будет-то теперь?
– Ништо, за князей не бойся. Игоря куманек его поганый в полон взял – Кончак. Будет жить как у Христа за пазухой. А что народу-то положили, какие витязи были. И все из-за дури княжеской.
Давай, дружок, ноги уносить, покуда целы. Доковыляем до реки, авось как-нибудь переберемся. У меня на том берегу конюшонок с тремя лошадками прячется. Жалко мальца стало, чего невинную душу
