Майкл Флинн - Танцор Января
Капитан продолжил спускаться, и вскоре грубый камень стен сменился гладкой светлой керамикой. Стены пронизывали тонкие бледно-желтые прожилки, но были они декоративными или служили какой-то цели, он сказать не мог. Здесь вычурно волнистые, там резко угловатые, они могли сочетать в себе функции украшения и чего-то еще либо не были ни тем ни другим. Но если они призваны украшать, подумалось ему, то, должно быть, глаза предтеч куда лучше различали цвета, нежели человеческие.
Или у них были плохие дизайнеры.
Коридор вился по спирали, и некая причуда здешней геометрии напрочь отсекала голоса команды. На радиочастотах царило молчание, шипение статики усиливалось и слабело через неравные промежутки времени, словно змея, пытавшаяся заговорить. Сухой воздух, непрерывный песчаный ветер… планета походила на громадный шарообразный сгусток статической энергии.
Наконец он достиг помещения, которое откопал экскаватор. Сквозь прозрачный потолок лились тусклые лучи солнца. Это был овальный зал серо-зеленого цвета, украшенный волнистыми линиями более темного оттенка. Казалось, стены застыли в бесконечном вращении. Был ли подобный эффект предназначен для красоты, задумался Январь, или для того, чтобы сбить людей с толку? Но уж если технологии предтеч оставались неизученными, то их эстетические предпочтения были абсолютно непостижимы.
По всему пространству помещения на разном расстоянии друг от друга из пола бесшовно поднимались одиннадцать пьедесталов. Все они, кроме одного, были невероятно тонкими, и все, кроме четырех, пустовали. В отдельном зале, вход в который напоминал распустившиеся лепестки прекрасного белого лотоса, изящной выпуклой дугой изгибался двенадцатый пьедестал, также пустой. И посреди всей этой невидали, обмениваясь радостными возгласами, стояла его команда.
В дальнем конце зала, сбоку от вершины овала, зияла полуоткрытая пористая дверь. Сквозь этот проем Январь разглядел уходящий в темноту длинный тусклый коридор.
— Сам попробуй поднять эту чертову штуку, раз считаешь себя таким сильным! — привлек внимание Января вызов Билла Тираси, брошенный О’Тулу. Четверо членов команды стояли перед первым пьедесталом, на котором балансировало угольно-черное яйцо размером с кулак.
Яйцо казалось стеклянным, но тусклым, и свет не мог проникнуть в него — предмет был гораздо плотнее, чем позволяли предположить его размеры. Внутри поблескивали мириады крошечных точек. Словно свет, стараясь пронзить бездонную черноту, просто сдался и разбился на фотоны.
О’Тул особо не раздумывал. Усмехнувшись, он взялся за яйцо и попытался его поднять. Мышцы великана напряглись, глаза полезли из орбит. Яйцо даже не сдвинулось с места. Он хмыкнул, ухватился двумя руками, но артефакт все равно остался неподвижным.
Хоть баланс и был настолько хрупким, что казалось, оно вот-вот покатится, этого не произошло. Попытки потянуть, а затем и толкнуть яйцо также не увенчались успехом.
Тираси нахмурился.
— Тяжелее, чем кажется, да, приятель?
Злость О’Тула только усилилась.
— Его точно привинтили к черт’вой подставке.
— Спорю на твой годовой оклад, — сказал Тираси, — что эта штука из нейтрония. Сжатая материя… — Он вздохнул. — Только представь, сколько на этом можно заработать! Любой, кто разгадает ее секрет, сказочно обогатится!
— Тогда ему придется поселиться тут, — произнес Январь, и остальные встрепенулись, не заметив, как он вошел. — Во всей Периферии не сыскать корабля, который поднимет яйцо из нейтрония.
— Яйцо большое-большое, — сказал Мгурк.
— Не-а, — передразнил его О’Тул. — Яйцо маленькое-маленькое.
— Это яйцо, полное галактик, — ответил Мгурк. — Да-да.
— Ладно, — сдался О’Тул. Но Тираси нахмурился и, поскольку он был техническим специалистом и всегда имел при себе целый арсенал разнообразных удивительных инструментов, достал увеличитель и принялся с его помощью изучать яйцо.
— Черт меня подери! — спустя пару секунд отозвался он. — Эти светящиеся точки состоят из миллионов совсем крохотных огоньков. — Он увеличил разрешение прибора. — Они размером с молекулу и объединены в спирали и скопления, похожие на галактики. У тебя отличное зрение, Джонни.
Мэгги Б. одолжила увеличитель и взглянула на яйцо.
— Верно, народ. Наверное, эти предтечи были глазастыми, как Джонни, раз они могли любоваться чем-то, что так сложно разглядеть.
— Если у них вообще были глаза, — заметил Тираси. — Может, они наслаждались этим другими органами?
Мэгги Б. почесала затылок.
— Итак, что это такое? Музей, галерея искусств?
С самыми прочными дверьми со времен сотворения мира? Январь предположил, что это место — не галерея, а скорее хранилище, в котором сберегались бесценные сокровища. Самые значимые реликвии империи предтеч? Конечно, если у предтеч были империи, или богатства, или реликвии. Всего четыре предмета, один из которых слишком тяжел, чтобы его забрать. Но строение уходило вглубь, в море песка, и могло уводить в самые недра планеты. Где-то внутри комплекса их могли ждать неисчислимые сокровища.
И у них могла уйти вся жизнь на их поиски.
Январь повернулся к ближайшему пьедесталу и оглядел то, что на первый взгляд казалось покоящимся на ребре блекло-красным бруском высотой с расстояние от кисти руки до локтя и шириной в ладонь. В список многочисленных предметов, которые могли считаться на этой планете диковиной, песчаник, по мнению Января, не входил. В отличие от Полуночного Яйца — так они окрестили первый артефакт — эта штука походила на обычную каменную пластину с немного скошенными, на человеческий взгляд, пропорциями. Но с другой стороны, что делало одно сочетание высоты, длины и ширины приятным глазу, а другое нет? Предтечи могли воспринимать этот объект с иной точки зрения и считать его самым прекрасным предметом из всех. Капитан дотронулся до камня. Удивительно, но поверхность, которая на первый взгляд казалась шершавой и грубой, оказалась гладкой и холодной.
— А может, — предложил О’Тул, — раз нам не поднять черт’ву штуку, просто отколем от нее кусок? Даже скол сделает нас бог’чами.
— Ей, — отозвался Мгурк. — Ты-друг, не ломать его. Не алмазы, это. — Терранин поднял левую руку к лицу и трижды помахал ею из стороны в сторону. Жест этот, как знала вся команда, означал крайнее негодование.
О’Тул сжал кулаки.
— Ост’новишь меня, Джонни? Ты и какая-то там Управляющая Компания?
— Джонни, — вмешалась Мэгги Б., — если это не алмазы, тогда что?
О’Тул закатил глаза. Как будто терранин мог знать!
— Галактики, — ответил матрос. — Вся Вселенная в шаре. История, в детстве рассказать в Закутке Абалона. Король Каменная Стена хотел все-все галактики, гилди. Так что его бхисти ученые-валлахи сжать Вселенную маленькой-маленькой. Каменная Стена боялся ее тронуть. А если разбить, Вселенной конец. — Мгурк ткнул пальцем в О’Тула. — Ты отколоть, ты разбить небо. Большая беда. — И с этими словами он закрыл голову рукой.
— А-а-ах! Эти черт’вы байки яйца выеденного не стоят. — О’Тула совсем не впечатлила история о вымышленном короле предтеч. Впрочем, от пьедестала он отошел.
Январь удивленно приподнял бровь.
— Целая Вселенная в крошечном шаре? Неудивительно, что он такой тяжелый.
Тираси фыркнул.
— Как же! Он слишком легкий, чтобы вместить Вселенную. Понятия не имею, какие истории ходят в Терранском Квартале на Абалоне, Джонни, но это бред.
Мгурк пожал плечами:
— Пукка-рассказ. Шар, как в истории.
Мэгги Б. поджала губы:
— Как может Вселенная находиться в шаре, который сам находится во Вселенной? Это как найти «Нью-Анджелес» в трюме «Нью-Анджелеса»! Это невозможно… — Она заколебалась, пытаясь подыскать подходящее слово, чтобы выразить всю глубину своего «невозможно». — Это невозможно топологически!
О’Тула передернуло от отвращения.
— Я думал, мы пришли за кладом, а не обс’ждать сказки и черт’ву фил’софию. П’шли, Билл, нужно проверить еще три штуковины.
Тираси бросил последний взгляд на Полуночное Яйцо, полюбовался светившимися в глубине огоньками и спрятал увеличитель.
— Если мы не можем его забрать, то уже неважно, что это такое, — сказал он, будто оправдываясь, и последовал за пилотом к следующему пьедесталу. Мгурк пробормотал что-то о лисах и винограде, но что именно — Январь не уловил.
Капитан собирался последовать за остальными, когда заметил, что брусок из песчаника свернулся в полуспираль. Охваченный любопытством, Амос поднял его с пьедестала — камень оказался легким и приятным на ощупь — и попытался распрямить. Но брусок был твердым как скала и не поддался. И все же он незаметно изменил форму, словно танцор, повернувший торс, не двигая при этом ногами.
