Дэвид Файнток - Надежда патриарха
Он поймал меня перед входом в ресторан.
– Сэр, я прошу извинения. Серьезно. – Он присел на одно колено, чтобы сравняться со мной. – Я больше никогда не буду вас удерживать.
Меня трясло:
– Был бы ты мальчишкой, я бы…
– Я дам тебе возможность выпороть меня и сейчас, если ты после простишь.
На меня словно плеснули ледяной водой. Я закрыл глаза, постарался унять сердцебиение:
– О, Филип.
– Я вот-вот лишусь рассудка. Держи меня.
Я так и сделал – обнял его. Чувствовалось, как его трясет.
Когда мы успокоились, я неуклюже похлопал сына по спине.
– Папа, я хотел свозить тебя еще в два места. Я вздохнул:
– Хорошо. – Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы это сказать.
– Но если ты уважаешь меня так же, как я тебя, ты должен дать мне ответ. Почему ты не обращаешь внимание на экологические проблемы? Почему ты даже не хочешь их обсуждать?
– Сынок, я… Он поднял руку:
– Нет. Или правда, или ничего.
Я вырастил сына, который сделался очень трудным человеком.
На залитой палящим солнцем автостоянке я сел и задумался. «Зеленые» все как один были людьми, скажем, с изрядными проблемами. Они выступали против воли Бога и хотели по-своему переустроить Землю. Но это было еще не все. Я не мог понять, почему пообещал сыну это обсуждать. Стыдиться мне было нечего.
– Филип, ты веришь в Бога?
– Да, сэр. Хотя и другим образом, нежели ты.
Я не очень хорошо понял, что это значит, но пусть будет как будет.
– Для меня он – сердцевина моей жизни, как бы плохо я ни действовал.
– Знаю.
– Он сотворил этот мир за семь дней. Не знаю, как и сколько длились эти дни. Я все же принимаю физику и геологию. – Я улыбнулся. – И палеонтологию. – Отец учил меня, что нам надо стараться узнать как можно больше. Он принимал эти науки, а следовательно, и я. – Это – Его мир. Я верю в это всей моей душой. Но… рано или поздно нашему миру придет конец.
– Ты говоришь об Апокалипсисе?
– А о чем еще? Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог… И Он показал, послав оное через Ангела Своего… Филип, разве ты не видишь, какой самонадеянностью было бы пытаться изменить Его мир?
– Мы уже его изменили.
– Но это был не преднамеренный акт, не имевший целью изменить мир. По-твоему, получается, что мы здесь потому, что обещанное Им ложно. Что мы должны сохранить этот мир для бесчисленных грядущих поколений.
– Но мы и правда должны!
– Это Его дело, а не наше.
– Все мы слуги Его…
– Нет, мы наследники и владельцы данного Им. Господь Бог дал нам эту Землю, чтобы мы делали на ней все по нашему желанию, – жарко проговорил я. – Я унаследую их землю и дам вам ее во владение – землю, благоухающую молоком и медом. Вот мы и владеем.
Он склонился над моим креслом:
– И ты, отец, позволишь Земле низвергнуться в ад ради какой-то бездумной теологии?
– Я должен дать тебе пощечину, – жестко вымолвил я. Филип кивнул, не отстраняясь.
Я отвернулся – точнее, попытался отвернуться:
– Если ты не понимаешь, я ничего не могу с тобой поделать.
Его голос был безрадостным:
– Мы продолжим делать все по моему плану. Возможно…
– Да?
– Ты спросил, верю ли я. Вечером я опущусь на колени, как мы делали, когда я был маленьким. Я буду молиться о чуде.
– Не богохульствуй. – Но в сердце у меня было иное.
– Мы около Равенсбурга. Я напряг слух.
– Долина на юге Баварии, у подножий Альп. Сюда ездят туристы со всего мира.
– А теперь морские приливы…
– Пожалуйста, не остри. Эти горы… – показал он на высившиеся под нами громады, – больше двенадцати тысяч футов высотой.
Вдали вспыхнул свет.
Мрачные поля, коричневая трава, зловоние. Дорога, вьющаяся по долине.
– Это подъемник. Для лыжников. Немного снега здесь все еще бывает, но недостаточно, чтобы горнолыжный бизнес приносил прибыль.
– Мне прекрасно известно о мировом потеплении. Но таскать меня по всей планете для…
– Мы здесь не для этого. Чувствуешь запах?
– Да, вроде как густым… – Я фыркнул. – Похоже на болото.
– Древесная гниль. Пошли. – Он повернул мое кресло. – Джаред, не прогуляешься с нами? Ты тоже, Дэнил. Возьмите противогазы.
– Зачем это? – спросил я.
– Здесь становится все хуже. – Мы вылезли из вертолета на дорогу.
День стоял приятный, хотя окрестные виды были бы более величавыми, если бы солнце могло пробиться сквозь густые облака. Зонтики от солнца мы с собой не взяли: отсутствовать предполагали недолго, а по прогнозам синоптиков, гамма-излучение должно было слабеть.
Дорога оказалась мощеная, но, судя по всему, машин здесь не видели много лет: из трещин и выбоин торчали травинки.
Фити шел сбоку от меня.
– Этот город жил в течение двух тысяч лет. Первыми туристами были древние римляне.
Дэнил покосился на холмы:
– Деревьев здесь нет.
– Очень мало.
– Всемирное потепление не убивает деревья, – сказал я.
– Нет, папа. Убивают кислотные дожди и химические выбросы.
– Они под контролем. Мы сократили выбросы на тридцать…
– Ничего мы не сократили. Уменьшилась скорость их нарастания. А это не совсем одно и то же. Деревья начали гибнуть в таких количествах семьдесят лет назад. Тогда бургомистром был Манфред Рольф. Он жил у реки, в… не важно, ты сам скоро увидишь.
Воздух был очень влажным, но пока терпимым. Высокогорье имеет свои преимущества. Пока Филип катил меня мимо древних построек с живописными мансардными крышами, я позволил себе немного расслабиться. Никого не было видно.
– Что, город покинут жителями?
– Старик Манфред был тяжелым человеком. Густые брови, непростой характер. Дом, в котором он жил, принадлежал его деду, а до этого – деду деда. Он был построен после Последней войны.
– Он тоже застрелился в амбаре?
– Прошу тебя, папа. Я правда тебя умоляю. Не надо больше.
– Прости. – Я почувствовал запоздалое раскаяние. Кресло катилось мимо редких кустиков, пропитанных влагой полей, развалин домов, которые могли быть некогда складами.
– Он умер в своей постели, как и следует человеку. До того как стать мэром, он был компьютерщиком. Очень хорошим для тех лет.
Я старался помалкивать. Рано или поздно Филип перейдет к сути дела.
– Городские дела тогда не требовали много времени. Единственным бизнесом был туризм, то есть отели и рестораны, что стояли поблизости от площади.
Дэнил остановился, чтобы поднять несколько камешков. Дорога впереди делала поворот.
– Ты слышишь шум реки? Сейчас мы ее увидим. Все здешние поселения начинались с мельниц. Влажная земля была плодородной.
У реки бетонное покрытие дороги сменилось галечником. Поток прокладывал себе путь среди больших круглых камней, и через него был перекинут временный, неказистый, металлический, пешеходный мостик. Фити толкнул мое кресло и покатил его по переправе:
– Это дом Манфреда.
– Где?
– Эти вот развалины. Наводнение девяносто девятого года было самым большим в истории. К тому времени все дома в низине были снесены, люди перебрались повыше.
Я зло смотрел на торчавшие из воды камни. Наводнения долго нас донимали. Еще со времен Ноя.
Дорога впереди резко поворачивала. Фити прибавил шагу, толкая мое кресло. Мы минули поворот.
– Последним бургомистром был Герман Рольф. Внук Манфреда, как это часто бывает. Он жил со своей женой…
У меня перехватило дыхание.
Перед нашими глазами предстала картина ужасных разрушений. Повсюду лежали остатки стен, дверей, окон. Поваленные деревья торчали в разные стороны.
– Это ураганы? Торнадо?
– Нет, папа. Наводнения. Понимаешь, эти горы когда-то были сплошь покрыты деревьями. Промышленные загрязнения убили их, а ведь именно их корни забирали влагу для листьев. И наводнения с каждым годом делались все сильнее.
– Что ж, один город…
– Это не один город, папа. Бедствие пронеслось по всей Центральной Европе.
Я заерзал, наконец найдя что сказать:
– А возьмем Балканы. В кои-то веки экономика там стала конкурентоспособной.
Добыча каменного угля выросла, производство стали увеличилось едва ли не с нуля до чудовищного уровня. А производство современных чипов в Дрездене было символом процветания Европы в новые времена.
– И смертность от рака легких, – присовокупил он, – возросла на тридцать семь процентов. Несмотря на новейшие препараты.
– Это происходит повсеместно, – возразил я и, пораженный ужасом, осознал, что сказал. Среди камней моей уверенности потекли ручейки сомнения.
Словно прочитав мои мысли, Фити ласково похлопал меня по плечу.
Мы продолжили путь по камням. Упало несколько дождевых капель.
– Герман Рольф жил там, над рекой. Когда он женился, ему было шестьдесят лет, а ей девятнадцать. Они искренне любили друг друга.
– Стоп, кресло, – Я посмотрел через плечо. – Сынок, откуда ты все это узнал?
