Борис Георгиев - Космогон
– Эй, урод! – позвал он и потрепал клубок по бокам, чтобы привести в сознание.
– Я не хочу! – отчётливей произнёс искалеченный на службе младший чистильщик. Одрябшие его информационные жилы наполнились потоками информации.
– Хочешь не хочешь, а докладывай, когда спрашивает старший по параллельности! – строго приказал старший чистильщик. – Именем Космогона, правду, только правду и ничего кроме правды. Кто велел тебе прикипеть душой к инфовойду? Кто позволил монополизировать информацию о причинах неслияния? Виновен? Отвечай!
– Невиновен я, господин начальник, – взмолился младший чистильщик. – Затянуло меня зверское воспоминание. Думал я, что он червь, а не червь он. Зверь. Невиновен я.
– Виновен или не виновен, мне судить. Толком рассказывай. Лей прямиком из души в душу, чтоб не подслушали. И покороче, тезисно.
Приняв информацию, омрачился старший по параллельности.
– Невиновен я, – снова заскулил, заметив это, Чистильщик. – Зверь…
– Зверь, конечно, – интимно приблизившись, проговорил старший по параллельности. – Потому что человек.
– Чело…
– Тш-ш! Сбавь интенсивность, голосистый. Упреждал я тебя, что местные думотерии страшнее зверей? Ты его нашёл.
– Избранного? Почему же мысли у него такие… неоформленные?
– Потому что дитя он малое, неразумное. Новорожденный. Ты поймал его рождение. Следуй за мной.
Начальник вывел подчинённого за околицу. Подозрительным показалось это младшему чистильщику. Наученный опытом потравленной параллельности, заметил он в спектре старшего чистильщика то, чего не видел ранее. Что-то зверское. «Птах я», – обречённо подумал он. Мысль эта канула, сменилась иною: «Осторожнее, он затеял недоброе».
– От кого мы скрываемся, начальник? – спросил он, изображая наивность неискушённого.
– Заразился глупостью от носителя? Дитя ты малое, неразумное. Истинно новорожденный. Как тебя звать после этого?
«Носитель был детёнышем думотерия, – отметил про себя Чистильщик. – Как называть меня?»
– Зови меня Новорожденным, – предложил он.
Старший по параллельности громоподобно захохотал, но быстро опомнился, заперхал, давясь смехом, и дал согласие:
– Ладно… ох-ха!.. Называйся Новорожденным, средоточие глупости. Слушай. Мы скрываемся от излишне восприимчивых. Здесь, за околицей, продолжим изыскания, чтоб прочие коллеги не проведали о главном. Видал, как они вскинулись, любовь унюхав? И так некоторые в командировки шастают, а прознают о ней, все полезут седлать думотериев раньше времени, на потеху Верховному; дойдёт это до Космо… Однако заболтался я. Что ещё хорошего скажешь, Новорожденный?
– Мало я успел понять, – схитрил Чистильщик. – Теперь после твоих мудрых слов прозрел. Стало быть, тень, которая ко мне… к носителю обратилась, была его родителем.
– Родительницей, – нехорошо усмехнулся старший по параллельности. – Сосудом нечистот, зверя вместилищем.
– Родительница обратилась ко мне с таким чувством, что я…
– Расплавился, – сдержанно хохотнул старший по параллельности. – С таким чувством!.. Дурак ты. Одно слово – новорожденный. С любовью она к тебе обратилась. Для потравленной параллельности дело обыкновенное.
– С любовью, – задумчиво повторил Новорожденный.
Ему захотелось вернуться к воспоминаниям. Но много ли толку от возвращения, если не понимаешь ничего в делах, обыкновенных для потравленной параллельности.
– Найти общий язык, – шепнул он.
Начальник, наблюдавший за подчинённым внимательно, расслышал и поддержал:
– Именно. Затем и допустил я тебя к информации. Ты, следуя за носителем, обучишься языку думотериев, выяснишь все обстоятельства казни… э-э… происшествия, и доложишь Космогону, со мною переговорив предварительно. Понял, олух царя небесного, какое тебе оказано высокое доверие? Будешь моим… э-э… Космогона личным представителем и свидетелем на суде. Но это позже. Давай-ка, ныряй обратно в память мелкотелого оборванца. Время идёт, нет у нас пока что впереди вечности.
Зверская гордыня взыграла в душе Новорожденного, он весь напружинился, ещё бы миг – и кинулся на спесивого начальника, но припомнил: ни лап, ни когтей, ни зубов нет, всё это фантомные переживания. Втянув несуществующие когти, смиренно ответил:
– Представителем? Ты сказал.
Представитель
Утомительное занятие – искать общий язык, многотрудное, но необходимое для того, кого назначили представителем. Чистильщик взялся за дело ретиво и обстоятельно.
Он переходил от одного памятного события к другому, словно купец по сожжённой солнцем равнине из селения в селение. Как бродяга бездомный шарил по развалинам – не отыщется ли что-нибудь цельное? – но чаще всего находил лишь щербатые черепки слов да разноцветные осколки образов. Иной раз останавливался надолго, одно слово к другому прикладывал, искал утерянный смысл или пробовал оживить составленную из осколков мозаику. Нечасто, но иногда получалось. Детская память – безводная пустыня с редкими оазисами, но Чистильщик до поры до времени старался держаться на периферии, подальше от изукрашенных сложными узорами воспоминаний взрослого человека. Узоры не получалось прочесть, не хватало слов. Приходилось учиться вместе с носителем.
* * *Он всасывал сладкое, сытное, – Счастье!
Лилось вдоволь; стоило только сжать челюсти, прыскало – Молоко!
Вначале был смысл, позже для него находилось слово. Оно оставалось в памяти и, оставшись, обрастало новыми смыслами.
* * *Находя знакомое слово в узорах словосплетений, Чистильщик всякий раз поражался – как сложно устроено! Смешны и несовершенны люди, но ещё смешней слова, ими выдуманные. «Кончилось молоко», – может ли закончиться то, что прыскает в рот, когда сожмёшь челюсти? «Кислое молоко», – какое же кислое, когда оно сладкое? «Молоко козы», – чепуха, всё молоко достаётся избранному, а коза – ею только пугают, пальцы растопыренные показывают, шевелят ими: «Коза пришла». Никакой козы нет, так они называют руку родительницы. Руке мамы молоко не полагается.
Мама. Тоже слово. Знал избранный, если крикнуть: «Ма! А!» – отзывается. Придёт, ответит: «Мама!» Когда пусто в животе или холодно, или сгустятся тени с козьими рогами – «Ма!». И она явится. Молоко даст, согреет, а главное – прольётся из неё прямо в душу то, что лучше молока, и всё станет понятно и правильно.
Чистильщик, когда надоедала ему возня со смыслами, возвращался туда, где всё было понятно носителю, и всё казалось правильным. Остаться там навсегда хотелось всё чаще. Чем ближе подходил личный представитель Космогона к центральному, похожему на город за крепостными стенами, событию, тем яснее становилось – не всё в мире людей хорошо устроено.
Есть ли место страху в правильном мире? Наткнувшись на это слово, Чистильщик поначалу решил: страх – что-то вроде козы. Сложил кто-то из пальцев рога, пугает, а на самом деле коза – четвероногий зверь, живущий по соседству. Мохнатый, рогатый, смешной, вонючий. Такой зверь, даже когда кричит громко, никого не может испугать по-настоящему. Пустое слово, думал Чистильщик, но вскоре страх пришёл и остался в памяти.
* * *Раскачивались над головою избранного яркие звёзды, гортанные крики не давали уснуть. Страшно кричали возчики, будто их, а не ослов, настёгивали: «Пошёл! Пошёл!» Ветер сёк их спины, норовил сорвать с голов накидки, а погонщики, поминая козла-бога, срывали злобу на ослах, навьюченных пожитками. «Пошёл!» Не ветер их подгонял, страх. Ветер нёс запах горелого дерева. Никак не мог уразуметь избранный, что тут такого страшного? Тлеющими углями тянет от костра кочевников. Очаг дымит. Гарью пахнет иногда от отцовской одежды. Чего боятся погонщики? Почему один из них другому, назад указывая, кричал о смерти? Когда приходит смерть – все собираются, поют, а потом зарывают в землю что-то завёрнутое в тряпки. А после едят. «Смерти я не боюсь», – храбрился избранный, разглядывая сверкающие звёздные россыпи.
Гарью запахло сильнее. Повозку тряхнуло, визгнули колёса, избранный пробудился от дрёмы. Сначала решил, что у края дороги горит лишённое листьев и веток дерево, но, присмотревшись, разглядел костёр, а рядом корявый столб с перекладиной. Со столба на него глянула смерть. Руки смерти верёвками были прикручены к перекладине, обтянутые кожей рёбра торчали над впалым её животом, жиловатые ноги смерти висели плетьми. Казалось, сейчас она поднимет склонённую голову, взмахнёт руками, как крыльями, верёвки разорвёт, кинется…
– Кр-ра!
Избранный в ужасе прижался к тугому боку мешка с тряпками. Смерть не шелохнулась. Не она крикнула. Захлопали крылья, чёрная большая птица опустилась на перекладину столба, скакнула бочком на примотанную верёвкой руку и: «Кр-ра!» – снова крикнула. «Пшёл! Пшёл!» – зло кричал погонщик, отворачиваясь от придорожного столба. Повозка двинулась быстрее, подскочила, наехав одним колесом на камень. Избранный успел заметить, как ещё одна чёрная птица села смерти на склонённую голову и клювом потянулась, будто хотела шепнуть на ухо: «Пр-роснись, смер-рть, упустишь пр-роезжающих». Избранный зарылся с головою в пахнущее домом тряпьё, чтоб не нашли, но страх отпустил только когда пришёл сон. Снилось ли, или действительно говорили между собою погонщики о каком-то верблюде, должно быть, имея в виду созвездие. Пробудившись утром от ослиного крика, избранный увидел, что звёзды померкли. Повозка тащилась к горбу, залёгшему у горы меж ущелий точно спящий верблюд. «Гамаль», – подтвердил шедший рядом с повозкой погонщик.
