Мир без Стругацких - Эдуард Николаевич Веркин

В ранний период своего творчества Галич написал несколько пьес для театра и сценариев. Пьеса «Матросская тишина» писалась в 1945–1957 годах. Уже написанную пьесу он предлагал различным театрам, но безуспешно. Пьесу взяла «Студия молодых актёров», которая впоследствии стала театром «Современник». Но после генеральной репетиции в январе 1958 года пьеса была снята по цензурным соображениям. Автору заявили, что он искажённо представляет роль евреев в Великой Отечественной войне.

В 1962 году в поезде Москва – Ленинград Александр Галич пишет свой первый фантастический рассказ «Леночка». Уже в нём можно заметить особенности, характерные для Галича, прежде всего – сочетание традиций фантастического рассказа XIX века (Гоголь, Гофман) и современной, иногда острополитической тематики. За «Леночкой» следуют другие рассказы, однако, несмотря на достаточно высокое положение Галича в советской иерархии, его фантастические произведения фактически не публикуются или подвергаются жёсткой цензуре. Вместе с тем они получают большое распространение в самиздате, особенно среди молодёжи. В конце 1960-х Галич пишет «Балладу о вечном огне» – свою самую известную книгу, знаменующую его окончательный разрыв с официальной советской литературой. После выхода «Баллады…» в западногерманском издательстве «Посев» Галича исключили из Союза писателей, и в 1975 году он был вынужден покинуть СССР.

Повесть «Право на отдых» была написана незадолго до отъезда. Сам Галич рассказывал, что источником вдохновения послужила «Баллада о вреде случайных связей» – песня братьев Стругацких, двух известных советских бардов, с которыми Галич был знаком ещё с начала 1960-х. В песне рассказывается история вернувшегося с войны лейтенанта, который проводит ночь с красавицей Норой и утром узнаёт, что его любовница – не просто соблазнительная женщина, а королева столичных клопов. В повести также нетрудно увидеть влияние «лагерной прозы» (прежде всего произведений Александра Солженицына) и модернистской поэтики (внимание к снам героя, использование приёма «рассказ в рассказе» и т. д.). Некоторые исследователи называют текст автобиографичным, в фантастической форме показывающим превращение Галича из преуспевающего советского писателя в изгнанного отовсюду антисоветчика.

Несмотря на то что книги Галича были опубликованы в СССР только в период перестройки, он оказал сильное влияние на фантастов следующего поколения. Его влияние, в частности, признают такие звезды современной российской фантастики, как Виктор Пелевин и Владимир Сорокин.

Александр Галич. Право на отдых

Семён Львович Углич, известный прозаик и драматург, автор множества пьес, идущих едва ли не во всех театрах Советского Союза, член президиума Союза писателей СССР, лауреат премии Ленинского комсомола, замредактора одного из ведущих литературных журналов, известного своей лёгкой почвеннической фрондой, официально порицаемой, но, по слухам, негласно одобряемой на самом верху… Так вот, Семён Львович поднял, словно чокаясь с невидимым собеседником, стопку армянского коньяку и не спеша вдохнул его аромат. Уже в который раз он удивился: откуда люди взяли, что коньяк пахнет клопами? Ни клопами, ни другими кровососущими насекомыми коньяк не пах, и Семён Львович (для друзей просто Сёма, для жены – Сёмушка, а для Марины – Сэм) резко опрокинул рюмку, словно это был не коньяк, а водка или даже чистый спирт.

Этим вечером Семён Львович отмечал получение очередного гонорара за пьесу о молодости Дзержинского. Ходили слухи, что в этом году её должны были выдвинуть на премию КГБ, – и, хотя слухи пока не подтвердились, уже сам факт таких слухов поднимал статус Семёна Львовича. Премия Ленинского комсомола у него была, теперь – премия КГБ, а потом, глядишь, упадёт с небес и звезда Героя Соцтруда.

А что, разве он не трудится в поте своего лица, как завещал Маяк – глашатай революции, человек-верста, – внезапно снова вошедший в моду у молодёжи, вероятно, с лёгкой руки подражавших ему поэтов с одноимённой площади. Как там у Владим Владимыча? «Та же добыча радия, в год работы – в грамм труды». Вот и он, Семён Львович, так работает. Разве он не заслужил звезды Героя? Конечно заслужил!

По неписаным правилам, которые Семён Львович сам себе установил и старался строго соблюдать, он должен был обмывать гонорар в ресторане ЦДЛ, угощая богемных шлюх и штатных стукачей, а также орду неизменных завистников и прихлебателей. Должен был бы – но почему-то сегодня, душным июньским вечером, он сидел за столиком в саду «Эрмитаж», только что снова заказав двести грамм коньяку.

Поставив стопку на стол, он поднял голову и посмотрел на облака, плывущие по темнеющему летнему небу. «Как там у Лермонтова? – подумал Семён Львович. – Тучки небесные, вечные странники… вечно-свободные, вечно-голодные… и дальше что-то про тайную зависть и явную злобу, которые гонят их… куда, кстати? Ах да, с милого севера в сторону южную!» Захмелевший Семён Львович попытался сориентироваться по сторонам света: на карте север сверху, юг – снизу, запад – слева, а восток – справа. Неудивительно, что западники называют себя левыми, – хотя, если Семён Львович правильно помнит классиков марксизма-ленинизма, левыми были как раз те, кого Маринка и её друзья называли правыми: консерваторы из президиумов, старая гвардия, те, кто управляет миром, те, кто ещё застал Усатого, своего отца родного.

Так да, солнце садится на западе, значит, север – вон там, а юг, соответственно, наоборот.

Семён Львович ещё раз взглянул на небо: не внемля руководящим указаниям М.Ю. Лермонтова, облака плыли вовсе не с севера на юг. Подгоняемые ветром, веющим в небесной выси, они, словно бесформенные вагоны бесконечного призрачного поезда, одно за другим плыли на восток – и почему-то этот факт вселял в Семёна Львовича какую-то безотчётную тревогу.

Тревога эта была с ним почти весь день – вероятно, именно она заставила его изменить маршрут и вместо привычного Дома литераторов загнала в сад, где никто не знал его и где он в одиночестве приканчивал уже второй графинчик. Каждый раз, когда Семён пил коньяк, он вспоминал, как несколько лет назад врач из Кремлёвской больницы, пользовавший его скорее по знакомству, чем в соответствии с положением Семёна Львовича в неписаной табели о рангах, принёс ему две бутылки французского коньяку – сказал, что для поднятия аппетита. Впрочем, какой уж там аппетит – тем летом Семён чуть не умер, незнамо где заразившись золотистым стафилококком. Теперь он гордился этой историей неслучившейся смерти и взаправдашнего воскрешения, охотно рассказывая её во время цэдээловских попоек или встреч с читателями. Дойдя до двух бутылок, он обычно тяжело вздыхал и с лёгкой горечью в голосе говорил: «Те, кто знает меня, могут понять, как мне было плохо: обе бутылки