Скотт Вестерфельд - Вторжение в Империю

– Естественно, мы были совершенно обездвижены. Я мог шевелить только пальцами рук и ног. Представь себе, каково это, взять и не шевелить несколько дней единственными свободными мышцами. Руку начало покалывать, потом покалывание сменилось пульсирующей болью, я все сильнее осознавал эти ощущения. В конце концов это стало невыносимо. Я был вынужден сгибать пальцы и смотреть, как они реагируют на «дистанционное управление».

Нара чувствовала, что ее эмпатические ощущения приближаются к своему пику. Лекарство не действовало на нее, и она отвечала на весь ужас, исходящий от Лаурента, тянулась к нему, вместо того чтобы отшатнуться. Так давно она не открывала свой дар перед другим человеком полностью, и вот теперь эмпатия просыпалась, потягивалась, как вставшая с коврика кошка. Мало того, что Нара делила с Лаурентом его эмоции, так очень скоро она стала видеть воочию все, о чем он говорил, потому что разыгравшаяся эмпатия полностью оккупировала узлы вторичного зрения в зрительном нерве. Спирали отторжения пронизывали тело этого человека, они, словно змеи, свернулись кольцами в его искусственных конечностях. Его затянутая в перчатку рука сжалась в кулак – он словно бы пытался схватить фантазмы той старой боли. Может быть, смотреть на Зая не стоило – на взгляд Нары, это было слишком личное. Она потянулась к своему запястью, инстинктивно ища лечебный браслет. Но его не было. Она оставила его на столике у входной двери.

Она закрыла глаза, радуясь тому, что легкого спасения не оказалось под рукой. Кто-то должен был разделить с этим человеком все, что ему пришлось выстрадать.

– Нас резали ломтями. Мою левую руку раскромсали на три куска – надрезали у запястья, у локтя и у плеча и соединили пульсирующими трубочками. Потом принялись за ноги. Отрезали, соединили между собой и уложили в метре от меня. Меня накачивали стимуляторами, и весь день сердце у меня билось как бешеное, пытаясь справиться с увеличенной длиной системы кровообращения. Я почти не спал. Я был старшим по званию среди пленных, и потому со мной все пытки производили в последнюю очередь. Они имели возможность учиться на собственных ошибках и тем самым страховали себя от возможных неудач со мной. Я видел вокруг себя других пленников, над которыми дханты издевались, как хотели: одних они превращали в замкнутый круг кровообращения, и кровь перетекала из кончиков пальцев правой руки в кончики пальцев левой; других расчленяли так, что части разрезанных желудков снабжали питанием каждую из ампутированных конечностей по отдельности; у третьих тела были искромсаны на мелкие части, и все эти комья плоти медленно умирали. По мере того как они уродовали нас, они переставали с нами разговаривать, да и друг с другом тоже – видно, им прискучила собственная мясницкая жестокость.

Как только Лаурент произнес эти слова, наступил неизбежный момент. Эмпатия Нары сменилась подлинной телепатией. Ее сознание озарилось ярчайшими вспышками – так искры кремневого огнива осветили бы мрачную черную пещеру. Эти вспышки выхватили из мрака картинки воспоминаний Лаурента. Стоявшие по кругу высокие стулья, наклоненные, как противоперегрузочные кресла, предназначенные для странного подвида людей. Повсюду блестели трубки, соединения – одни тонюсенькие, как нервные волоконца, другие потолще – по ним текла кровь. А на стульях – тела…

Разум Нары отторг это зрелище. Тела выглядели ужасающе реальными и невероятными одновременно. Живыми, но не целостными. Бестелесными, но дышащими. Нара видела, как шевелятся лицевые мышцы, и ей стало дурно – такое ощущение можно было испытать, если бы ты увидел, как вдруг зашевелилось лицо у манекена в музее восковых фигур. Оборудование сверкало деталями, трубки светились стерильностью, но в сочетании с изуродованными, расчлененными телами все это производило впечатление неведомых тварей, созданных каким-то не то пьяным, не то помешанным богом.

Нара была вынуждена напомнить себе о том, что это не твари, а люди. И сотворили с ними такое не безумные божества, а такие же люди. Звери от политики. Разумные существа.

Что бы Лаурент ни думал о смерти, ничто не выходило за рамки политики. У этой жуткой жестокости была причина, Нара потянулась к Лауренту, прикоснулась к его правой руке – той, что была из плоти и крови. Прикоснулась – и ощутила его сильнейшее отвращение к самому себе, к собственному телу, которое представлялось ему машиной – машиной, которую можно разобрать на части, разорвать, как жестокие дети разрывают насекомых.

Оставалось одно: держать его за руку – человека перед лицом нечеловеческих воспоминаний. И все же она должна была спросить.

– Аппаратчики ничего не объяснили нам, Лаурент, – сказала Нара.

Так и было: о причинах столь жестокого обращения повстанцев с пленными на Дханту никто не сказал ни слова.

Лаурент пожал плечами.

– Нам говорили, что есть какая-то тайна. Что-то такое, завладев чем, можно свергнуть Императора. Они утверждали, что слышали о чем-то подобном от живого посвященного, которого когда-то захватили в плен. Они пытались выведать у этого человека подробности, но он не выдержал пыток и умер. Они и у меня пытались узнать эту тайну. Совершенно бессмысленно. Они хватались за соломинки. У всех этих пыток не было никакой причины.

Нара сглотнула подступивший к горлу ком. Причина должна существовать! Будучи секуляристкой, она не верила в чистое зло.

– Возможно, они не все выдумали. Наверняка им безумно хотелось обзавестись каким-то мощным оружием против Императора.

– Они просто хотели показать нам…

Зай посмотрел Наре прямо в глаза, и их взгляды встретились. Нара увидела то, что он понял за долгие месяцы мучений. Мог бы и не говорить.

– Они просто хотели показать нам, в кого их превратила оккупация.

Нара закрыла глаза и через прикосновение Лаурента увидела себя его глазами – как в волшебном зеркале, где она казалась себе чужой. Прекрасной и чужой.

– В одном пропаганда Аппарата солгала, – проговорил Лаурент несколько мгновений спустя.

Нара открыла глаза.

– В чем?

– Меня не спасали. Повстанцы покинули свое логово и сообщили координаты моего местонахождения на корабль. Меня оставили, как свидетельство всего, что с нами сделали. Бросили рядом с мертвыми – живого, но без всякой надежды на восстановление.

Он отвел взгляд и стал смотреть на водопад, краснеющий в отсветах заката.

– По крайней мере, они так думали. Империя была готова перевернуть небо и землю только ради того, чтобы доказать, что они ошиблись. И вот он я – такой, как есть.

Она провела кончиками пальцев по его скуле.

– Ты красивый, Лаурент.

Он покачал головой. Улыбка тронула его губы, но он проговорил дрожащим голосом:

– Я весь из кусков, Нара.

– Твое тело, Лаурент. И мой разум.

Зай дотронулся до ее лба кончиками пальцев здоровой руки и начертал какой-то знак. Нара не знала, что он означает – то ли некий символ мрачной ваданской веры, то ли вообще ничего.

– Ты начала жизнь в безумии, Нара. Но каждый день ты просыпаешься и собираешь себя, вытаскиваешь себя к благоразумию. А я, напротив, – он поднял протезированную руку в перчатке, – в детстве был так уверен в себе, был набожным и в духе, и в букве. И с каждым днем я все больше разваливаюсь на части, рассыпаюсь.

Нара сжала обе руки Лаурента. Протезированная рука была жесткая, как металл, в ней не чувствовалось пластичности. И все же пальцы Лаурента нежно переплелись с ее пальцами.

Нара Оксам не думала о его холодной боли. Она с одинаковым чувством сжимала живые и мертвые пальцы. Она прикасалась к странным границам, где плоть соединялась с машиной. Она нащупывала потайные защелки, которыми крепились фальшивые конечности. И отключала их. Она видела его протезы так, словно это были настоящие руки и ноги. Она внесла в него свое сознание.

– Рассыпься, – сказала она.

4

ВЫСОКАЯ ГРАВИТАЦИЯ

Болезненный урок для любого командира: послушание никогда не бывает абсолютным.

После полуночи военный совет снова собрали на заседание. Сенатор Оксам не спала, когда прозвучал зов. Всю ночь она смотрела на костры, горевшие в Парке Мучеников. Это полыхающее пламя при всем желании невозможно было не увидеть с балкона, подвешенного чуть ниже ее личных апартаментов и обеспечивавшего круговой обзор столицы. Балкон слегка покачивался, и этого хватало, чтобы чувствовать дуновение ветра, но голова не кружилась и не подташнивало. По ночам Парк Мучеников казался с балкона черным прямоугольником – будто громадный ковер накрывал огни города.

В эту ночь на фоне обычно темного прямоугольника светились десятки огоньков. Посвященные из числа сотрудников Аппарата целый день воздвигали пирамиды поленьев, напиленных из стволов священных деревьев, – и все только собственными руками, используя лишь блоки и рычаги. Ведущие выпусков новостей взахлеб описывали их самоотверженный труд и гадали, что же объявят после того, как костры запылают. По мере того как пирамиды поленьев поднимались все выше, раздувались и предположения, становились все более дикими, но при этом все еще были очень далеки от правды.