Шервуд Смит - Троны Хроноса

И все же, опустившись на полукруглую скамью, она ощутила, как покидает ее напряжение, в котором сама не отдавала себе отчета.

Осри сел рядом с ней, Себастьян поместился напротив, сложив пальцы домиком.

— Теперь мы можем продолжить разговор — я посчитал, что здесь будет лучше.

Некоторая доля напряжения вернулась.

— Значит, это все-таки имеет отношение к Джесу и его товарищам по команде?

Отец с сыном переглянулись, и Осри потупился.

— В некотором смысле, — медленно ответил гностор. — В некотором смысле. Но прежде чем углубляться в этот предмет, могу ли я задать вам несколько вопросов? Можете не отвечать, если они покажутся вам... неподобающими — думаю, объяснять нет нужды.

Удивленная Фиэрин кивнула.

— Я не знаю ничего, что можно счесть неподобающим, — спрашивайте, что сочтете нужным.

— Мои вопросы, — гностор встал и начал прохаживаться перед переплетенной стеной кустарника, — касаются Панарха и леди Ваннис.

Фиэрин, еще больше удивившись, ждала продолжения.

— Не обсуждали ли они при вас вопроса союза с рифтерами?

— Нет.

— А вообще о политике говорили? — впервые после прихода сюда подал голос Осри.

— Ни разу. — Фиэрин перевела взгляд с одного на другого. — Надеюсь, вы не собираетесь расспрашивать меня, не дав никаких объяснений?

Осри отрицательно мотнул головой, и Фиэрин по его напряженной позе поняла, что он чувствует себя крайне неловко. А вот по Себастьяну ничего заметно не было, как будто они продолжали вести чисто светскую беседу.

— Не подумайте, что мы не доверяем вашей скромности, — ласково улыбнулся он. — Напротив, учитывая количество опасных секретов, с которыми вам пришлось иметь дело в вашей юной жизни...

— Этого можно было и не говорить, — нахмурившись, заметил отцу Осри.

Гностор поклонился, держа руки как человек, воздерживающийся от суждения. Жест и поклон служили молчаливым свидетельством его собственной полной секретов жизни. У Фиэрин сжалось сердце. В ее юной жизни действительно было мало людей, которые по-настоящему заботились о ее благополучии, вопреки ходившим о ней слухам. Сын упрекнул отца в отношении, которое могло показаться снисходительным, — отец без слов дал понять, что здесь все равны.

Больше чем равны — одна семья.

У Фиэрин защипало глаза, но она свирепым усилием воли сдержала слезы.

— Выходит, они говорят только о пустяках? — продолжал Омилов. Она кивнула. — Они относятся друг к другу вежливо? Приятельски? Быть может, почтительно?

— При мне да, — овладев голосом, сказала Фиэрин. — Как они ведут себя наедине, не знаю. Хотя... — Она подумала немного и сказала: — Мне кажется — я просто уверена, — что они никогда не бывают наедине. Либо мы трое, либо большое общество, либо мы с Ваннис. С ним наедине я тоже не бываю — он слишком занят. Это как-то связано с рифтерским союзом и с сегодняшним торжеством в честь этого Хуманополиса? Мы говорили, что ее устроили из-за того, что 25-й канал рассказал о его пребывании здесь. Что тут такого секретного? Может быть, Хуманополис сам раскрылся перед «новостями», чтобы приобрести некое преимущество?

— Возможно, но маловероятно, — сказал Осри. — Не думаю, чтобы он, первым из рифтеров, проделал весь этот путь, чтобы осложнять переговоры двойной игрой.

— Кто же тогда? Разве ты не можешь это выяснить?

— «Новости» зажимаются еще больше, чем военные, когда речь заходит об их источниках. Они не станут говорить, если ждут от этого источника еще чего-то.

— Кто же все-таки? — повторила Фиэрин.

— Быть может, сейчас не так важно «кто», как «зачем».

— Ясно зачем — чтобы расстроить союз с рифтерами, — заявила Фиэрин.

— Отчасти да, — сказал Осри так тихо, что она едва расслышала.

— Но какая будет выгода этому человеку, если союз развалится? Мы проиграем войну, только и всего. Выходит, он враг?

— Тот, кто передал информацию 25-му каналу, заручился, видимо, тем, что рифтеры будут представлены в положительном свете, — заметил Себастьян.

— Но 99-й это не остановило, — с гримасой ответила Фиэрин. — Они собрали всю старую грязь о рифтерских зверствах и вероломстве — то, чем потчевали нас перед процессом Джеса. Я понимаю, к чему вы клоните: тот же источник мог дать информацию о Хуманополисе и 99-му, и любому другому каналу.

— Совершенно верно, — сказал Себастьян. — Выбор 25-го капала не менее красноречив, чем сегодняшняя церемония. Это зашифрованное послание — или выпад в некой безмолвной дуэли.

Фиэрин, глядя на него, перебрала в уме весь этот странный разговор — и внезапно все стало па место.

— Вы имеете в виду Ваннис, не так ли? Ваннис и Брендона.

Мужчины не ответили, но в этом и не было нужды.

15

Кювернат Ювяшжт, стоя перед видеоэкраном, смотрел, как исчезает за кормой «Кулак Должара». Сенсорный ряд маленького челнока переставал давать четкую картину, и изображение начинало распадаться.

Ювяшжт, не склонный к самокопанию, испытывал, однако, весьма противоречивые эмоции. Первое место держали возмущение упрямством Аватара — опасное чувство — и гнев оттого, что его на три дня отрывают от командования, не говоря уж о времени, которое ему придется провести на Пожирателе Солнц. Одноразовые коды, которые используются теперь при переговорах между Пожирателем и «Кулаком», расколоть невозможно — зачем же понадобилось его физическое присутствие на стратегическом совещании, устраиваемом Аватаром? Что, если панархисты начнут атаку, пока он будет на станции?

Ювяшжт принудил себя оставить пилота делать свое дело и пошел обратно в свою каюту, единственную на корабле. В коридоре ему пришлось пройти мимо грубияна рифтера и его барканца. Его внимание привлекло движение, которое сделал рифтер в сторону длинного футляра у своих ног, но он промолчал. То, что им придется провести два дня на не слишком удобных сиденьях, ничуть его не смущало. Будь они Настоящими Людьми, они не обращали бы внимания на такие мелочи, а о прочих и вовсе нечего беспокоиться.

Когда он устроился в каюте, сенсоры совсем потеряли «Кулак» из виду — он превратился в яркую звезду на фоне более тусклого скопления, где собирал свои силы невидимый враг.

А я сижу здесь, как заложник скуки Аватара. Сначала на ум Ювяшжту пришло другое слово, но он отогнал его. У человека меньшего калибра такая непреклонность действительно граничила бы с безумием, но Властелин-Мститель имеет власть подчинять реальность своим капризам — по крайней мере в том, что касается его подчиненных.

С этим Ювяшжт ничего поделать не мог. Гораздо больше угнетало его ощущение, что бюрократы-бори делают его пешкой в своей игре.

Он плюнул. Ничего, Барродах еще пожалеет об этом. И тайное послание от секретаря наследника даст ему, Ювяшжту, нужный рычаг, чтобы это осуществить. Фигу ему, а не стазисные заслонки. Открытие того, что у панархистов имеется рация, требует значительно больших шифровальных усилий — надо обеспечить безопасность переговоров с рифтерскими судами, которым одноразовые коды доверять нельзя. А программирование огров для обороны займет все оставшиеся мощности.

Его проняло холодом при мысли об этих неуклюжих гуманоидных фигурах, стоящих в трюме челнока. Ни дать ни взять кипанго, самые страшные из демонов карра, населяющих должарские легенды. Известно это барканцам или внешность, приданная ими стандартным панархистским ограм, — просто совпадение? И зачем Барродах затребовал на станцию этого рифтера, чье досье представляет собой отвратительную смесь разврата и беззаконий, вместе с барканцем?

Все дело в борьбе за престол. Эта мысль принесла с собой холодное дуновение. В такое время никто не может считать себя в безопасности.

Ювяшжт мотнул головой. Пусть об этом беспокоится Чар-Мелликат, командир тарканцев на Пожирателе Солнц, — ему, Ювяшжту, и без того есть чем заняться.

Некоторое время все его внимание поглощал непрерывный поток информации, поступающий по тугому лучу с его корабля. Но постепенно возрастающий разрыв между ним и «Кулаком Должара» обрекал его на роль наблюдателя при своем первом офицере. Ювяшжт начал терять терпение — чувство бессилия, вызванное запаздывающей связью в реальном времени, было чуждо его натуре. Он так и не забыл едкого замечания какого-то рифтера во время гнусной гиперволновой передачи, которую навязали ему те две женщины в процессе битвы при Артелионе: «Ювяшжт ким Каруш-на бо-синнарах, гри туш пи-синнарх перро-ти!»

Он и теперь краснел, вспоминая это. Приравнивание чьей-то борьбы за продолжение рода к мастурбации — самое, пожалуй, тяжкое оскорбление в должарском языке. Рифтера, который это сказал, так и не нашли — он укрылся за анонимностью гиперсвязи.

Воспоминание оживило то, что хуже всего влияло на его душевное равновесие: обманутые ожидания. Приближался Каруш-на Рахали, и прилив Должара вздымался в его крови — но теперь он окажется среди чужих.