Александр Громов - Звездная вахта (сборник)
Четыре миллиона я разделил на восемьдесят две тысячи и пришел к выводу, что в городе ежедневно отправлялась в лучший мир без малого сотня кулюгулян. Затем прикинул долю кладбища, на дороге к которому нас поселили. Оно было довольно крупным. К нему вели две дороги, и мне опять пришлось предположить, что ППП на обеих дорогах одинаков. В конце концов у меня вышло: мы из своей резиденции должны были наблюдать не менее пятнадцати похоронных процессий ежедневно. А сколько наблюдали реально?
– Ну… трудно сказать, – промычал Дэн, ознакомленный мною с результатами расчета. – Три или четыре, наверное. Вряд ли больше.
– То-то же! Максимум четверть своих покойничков кулюгуляне катят на кладбище, радуясь при этом. А где остальные три четверти? Их складируют? Замораживают до лучших времен? Пускают в переработку?
– Ты упустил наиболее очевидное объяснение, – заявил Дэн. – Во время нашей жизни в резиденции кулюгуляне как вежливые хозяева, вероятно, предпочитали пользоваться другой дорогой.
– Это еще зачем?
– Чтобы не нарушать приватность.
Тут в разговор встряла Барби и заявила, что Дэн несет чушь и что кулюгулянские понятия приватности распространяются лишь на жилища. А поскольку наша резиденция была отделена от улицы не только стенами грибообразного дома, но и обнесенным оградой садом, туземцы не нарушили бы приличий даже в том случае, если бы наняли духовой оркестр, чтобы он играл нам по ночам и не давал спать. Конечно, если бы музыканты при этом остались на улице.
Дэн начал спорить, но мы с Варварой не оставили камня на камне от его возражений. В конце концов он загрустил и сказал, что хочет поспать лет этак сто. До Земли. Мы все этого хотели. Мы попросту устали, и наши головы отказывались служить. Что там бобугаби! Мы подолгу и не всегда успешно решали самые элементарные текущие задачи. Забывали, куда минуту назад положили какую-нибудь вещь, принимались раздраженно искать ее и портили друг другу нервы. Срывались. Капризничали. Мы еще и надоели друг другу. Часто я придумывал себе работу в самых дальних отсеках корабля, чтобы только побыть в одиночестве, не видя ничьих физиономий. Время тянулось нестерпимо медленно. Оно казалось вещественным и вязким, как прилипшая к зубам ириска.
А впрочем, у всех отрезков времени есть одно ценное свойство: рано или поздно они все-таки кончаются. И настал наконец день, когда мы присоединились к мнению Сократа: «Осенний цветок» лег на правильный курс и достигнет Солнечной системы, если только с ним что-нибудь не случится в пути. Галактика не столь уж пустынна, а для фотонного прямоточника опасно все, что превышает размером микроскопическую пылинку. Мы еще не умеем проламывать пространство, и кулюгуляне не умеют. Возможно, когда-нибудь научимся, но когда? Доживем ли?
Хотя почему бы и нет? Нас встретят потомки. Мы будем живыми ископаемыми, но по крайней мере молодыми ископаемыми. Никто из нас троих еще не стар, а если на Земле за это время научились втрое продлять срок жизни, как научились на Кулюгулю, так еще поживем! Еще многое увидим. Если, конечно, долетим.
Анабиоз – это репетиция смерти. Если бы мы не так сильно стремились поскорее залечь в анабиозные камеры, то наверняка испытывали бы страх. Легко ли уснуть, зная, что можешь не проснуться?
Нам было легко. Легче, чем когда мы стартовали к Кулюгулю. Червячок страха лишь чуточку шевельнулся во мне и замер, испугавшись моего равнодушия. Мне снилось, что я вырос до размеров Галактики, но почему-то стал прозрачным. Звезды и туманности свободно проходили сквозь меня, спиральные рукава, набегая волнами, легонько щекотали мне кожу, а темная материя притворялась, что ее и вовсе нет, хотя я ее ясно видел… Так и будет, думал сквозь сон то ли я, то ли кто-то за меня. Таким человек и станет – в фигуральном, конечно, смысле. Со временем. Зачем покорять Вселенную, если человек сам станет ею? Разумеется, он будет жить вечно, а какие найдет себе занятия – не знаю. То есть я знал это, пока спал, и ответ казался мне гениально простым, но я забыл его, чуть только начал просыпаться. Вот подлость.
А просыпался я тяжко. После столетнего сна организм резонно вопрошает: ну зачем тебе вновь шевелиться, работать, стареть, испытывать не всегда приятные эмоции? Ты хорошо подумал?
Я-то хорошо, и, будь моя воля, продолжил бы сон. Но не я распоряжался собою – мною распоряжался Сократ, управлявший анабиозом, и сквозь сон я подумал, что корабельный мозг был окрещен правильно. Как тот, древнегреческий, Сократ приставал к согражданам с неудобными вопросами и всем надоел до чертиков, так и наш Сократ пристает к людям, лишая их комфорта. Преемственность!
Пробуждение после долгого анабиоза сродни второму рождению. Ничего приятного. Ватное тело, ватные мысли… Одна из звезд была намного ярче других, мы понимали, что это Солнце, но не ощущали по данному поводу решительно ничего. Ну, Солнце… И что с того? Не видели мы Солнца, что ли? Звезда как звезда. Таких пруд пруди. С Кулюгулю ее видно только в телескоп.
Ну а то, что где-то там есть Земля, что там нас ждут, что мы возвращаемся из первой действительно полезной межзвездной экспедиции, неся бездны нового знания, что на Земле есть реки, поля, горы, океаны и, главное, люди, – все это осознавалось нами, но маячило где-то на заднем плане как нечто маловажное. К иному восприятию действительности ватные мозги не способны. Лишь спустя несколько дней к нам более или менее вернулась адекватность, а осторожный Сократ выждал еще с неделю, прежде чем передать нам хотя бы часть функций управления кораблем. Да и то надоедал советами. Не вытирал нам носов и не пытался отшлепать – и на том спасибо.
Не стану описывать путь до Земли – интересного в нем было только то, что с нами выходили на связь не только марсианские колонисты, но и специалисты, работающие на спутниках Юпитера, и вахтовики с астероидов, и люди из каких-то либрационных космических поселков. Двести лет прошло, что вы хотите. Все течет, все изменяется. На нас должны были смотреть, как на ископаемых.
Так оно, в общем, и получилось – ну, может, в несколько меньшей степени, чем ожидалось. Нас встретили на околоземной орбите и в два счета доставили на планету не в катере, а в космическом лифте. Почему бы и нет? К лифту мы были психологически готовы, как и ко многому другому. К необычным сооружениям, например. К изменившемуся языку, показавшемуся нам донельзя вульгарным. Ко многим мелочам, из-за которых нам все время казалось, что мы вернулись хоть и на Землю, но не на ту Землю, а на подмененную. Иногда это раздражало, но, в конце концов, чего же мы хотели? А чтобы раздражения было меньше, для нас разработали довольно-таки длительную программу реабилитации: много отдыха на специальной базе среди роскошной природы, гипносон с параллельным обучением, ну и обыкновенное обучение, конечно, тоже. Плюс к тому мы должны были помогать экспертам разбираться с материалами о Кулюгулю.
Не мы начали разговор о бобугаби. Его начала Хелен, эксперт по Кулюгулю, очень милая женщина, страшно стеснявшаяся того факта, что летали мы, а эксперт – она. Само собой разумеется, странные похоронные обычаи кулюгулян заинтересовали ее в крайней степени.
– Так значит «бобугаби» означает «взрослый»? – несколько раз переспросила она и не постеснялась при нас запросить Сократа на предмет проверки. После чего унеслась и вернулась с лысым субъектом, представленным нам как доктор Накамура. Был он тощ, мал, желт – гном, а не человек. А его морщины могли бы послужить рельефной картой какой-нибудь горной системы. На вид я дал бы ему лет девяносто.
Оказалось, что ошибся ровно на сотню. Доктор Накамура родился всего через десять лет после нашего старта к Кулюгулю. Сто девяносто лет! Формально мы были почти ровесниками, потому что разница в полвека при таких сроках несущественна. Я сразу проникся к доктору живейшей симпатией.
– Бобугаби?
– Хай, Накамура-сан, бобугаби.
Он улыбнулся, из чего я сделал вывод, что где-то допустил промашку. Наверное, в Японии давно уже вышли из употребления все эти «сан», «тян», «кун» и прочие довески к именам. Но, кажется, доктор был слегка польщен, из чего я сделал вывод, что промахнулся не так уж сильно.
– Кулюгуляне – хордовые? – задал вопрос Накамура.
– Ну… позвоночник у них есть, это точно…
– Они принадлежат к группе, произошедшей от морских организмов?
Я не знал ответа, но Дэн уверенно сказал «да».
– Вы привезли образцы их тканей?
– Конечно.
Мы привезли не только образцы тканей кулюгулян, но и несколько пар мелких тварюшек, используемых кулюгулянами в качестве лабораторных животных. Доктор Накамура заявил, что хочет получить их немедленно, и вообще ужасно заспешил. Мы переглянулись. По-моему, не у одного меня сложилось ощущение: происходит нечто важное.
Но в тот день не случилось больше ничего, если не считать нового пункта программы нашей реабилитации. Нам разрешено было встретиться с родственниками – я не говорю «с потомками», потому что никто из нас на момент начала экспедиции не имел детей. Ну так что же? У каждого из нас оказалась чертова уйма внучатых и пра-пра-правнучатых племянников и племянниц в возрасте от двух до ста восьмидесяти лет, мы мило улыбались друг другу, болтали о пустяках и не очень понимали, что важного можем сказать друг другу. Во всяком случае, я испытал облегчение, когда аудиенция окончилась, да и Дэн тоже. Барби выглядела озадаченной.
