Сергей Лукьяненко - Стеклянное море
И я вспоминала о праведных войнах, и искала спасения…
«…Произведения о минувшей войне, одухотворенные талантом, занимают особое место. Сила их влияния на умы и сердца необыкновенна, и неудивительно, что они пользуются поистине всенародной любовью».
Я читала дальше — не веря тем, кто говорит о чужом.
«Рита выстрелила в висок, и крови почти не было. Синие порошинки густо окаймили пулевое отверстие…»
Добро из патриотизма есть зло.
— Нет! — я оторвал взгляд от книги. — Не так однозначно, фанг! Я помню!
Боль — как вспышка, как кинжал, вонзившийся изнутри. Я вновь смотрел в «Книгу Гор». Я подчиню ее своей воле…
Не так однозначно — говорила я. И спешила прочесть:
«Нет, нет, не может быть бессмысленно! Почему, зачем тогда всё? Зачем тогда я стрелял и видел в этом смысл? Я ненавидел их, убивал, я поджигал танки, и я хотел этого смысла!..»
Секундная мысль — не всё решает сила… И та же книга — как проклятие…
«Нет, у нас слишком много милосердия. Мы слишком добры и отходчивы. Чрезмерно».
Добро из патриотизма есть зло.
— Фанг, — я захлебывался в словах. — Фанг, это другое. Не смей. Не трогай того, что тебе не понять…
— Читай дальше, — после короткой паузы сказал Нес.
«Да, он их спас. В эти мгновения иначе как плетью и пулей действовать был нельзя».
Добро для идеи есть зло.
«…Рана на груди была не смертельной, пуля даже не пробила кости…»
Добро для знания есть зло.
Я отбросил Книгу — и она растворилась в темноте.
— Нес, вы поверили в насилие…
— Мы поняли — и оно может быть красивым.
— Нес, вы ошиблись. Мы лгали себе — чтобы оправдаться.
— Всегда?
— Всегда. С библейских времен и до наших дней. Мы искали оправданий — за то, что вынуждены убивать. За чужую боль, за свой страх. Всегда самые талантливые служили этой цели. Мы делали это красивым — чтобы успокоить совесть. Красота никогда не была главным — лишь инструментом, чтобы оправдать цель — идею, патриотизм, любовь…
— Но для нас главное — красота…
— Мы не знали, Нес! Мы подбирали слова — чтобы оправдать защищавших родину, любовь, веру. Красота была лишь средством…
— А для нас — целью.
— Нес, мы одевали зло в одежды добра и красоты — чтобы выжить. Но кто знал, что мы встретим в космосе расу, чья цель — красота.
— Но для нас нет иной меры, — теперь голос Неса стал едва слышен. — Мы жили, созидая красоту — слов, звуков, образов, поступков. Вы дали нам новую красоту — а ты хочешь доказать, что она была ошибкой.
— Да.
— Докажи.
Тьма. Тишина.
Докажи. Найди слова сильнее тех, что говорили тысячи людей — неизмеримо талантливее, опытнее… добрее.
Переспорь — авторов Библии и Корана, «Горячего снега» и «Трех мушкетеров», Шекспира и Пушкина. Найди слова сильнее. Найди краски ярче. Докажи — они не воспевали войну, они примиряли с ней человеческий разум. Ведь человек рожден не для смерти — своей и чужой. Я верю в это — тем, что еще способно во мне верить…
— Я не могу доказать, Нес. Те, кто говорил эти слова — они бы смогли. Доказать, объяснить, переспорить. Я лишь человек, Нес! Я помню, я знаю, я верю — но не смогу доказать!
— Не хватает слов и умения? — спокойно спросил Нес.
— Да…
— Но ты веришь — это уже немало. Вспомни и ощути. Мы увидим, человек. Если не врешь, если не отрекаешься от своей веры — раскрой разум. Мы увидим.
Не вру ли я?
Откуда мне знать. Я радовался, побеждая. Я не колебался, убивая врагов. Тех, кто прислуживал Шоррэю, тех, кто хотел гибели Земли, тех, кто убивал моих друзей. Разве была во мне хоть тень сомнений? Нет. А в глубине души…
Мало кто может заглянуть так глубоко — и не утонуть.
— Смотри, Нес, — сказал я. — И вы… те, кто далеко. Фанги, мы не любим убивать. Мы ненавидим войну и жестокость. Клянусь. Я был солдатом — всю жизнь. Я радовался победам и ненавидел их. Для многих я стал смертью — и ни для кого… пока еще… жизнью. Смотрите.
Я не знал, что произойдет. Калейдоскоп воспоминаний, ощущение чужого разума в сознании…
Ни черта подобного. Холод.
И голос Неса.
* * *— Говори, человек. Теперь — лишь правду. Ложь ушла. Говори.
— Правду? — я засмеялся чужим смехом. — Чего ты от меня хочешь, урод? Вы убивали людей, вы нападали на планеты — а теперь хотите мира? Мы истребим вас. До последнего щенка — или как вы зовете своих детенышей?
— Дети, — совершенно равнодушно ответил фанг. — Говори…
— Наслушались моего вранья? — полюбопытствовал я. — Мир, дружба, бхай-бхай… Хер вам! Мы были бойцами — всегда. От первых людей, дравшихся с саблезубыми тиграми, и до тех пилотов, что надерут вам задницы через пару часов.
— И ты был бойцом? Всегда?
Я молчал. Не потому, что не знал ответа — просто нужно было ответить максимально правильно… красиво… честно… Я думал сейчас понятиями фангов — ибо их разум бушевал в моем сознании, их воля требовала от меня правды.
— Нет, — прошептал я. — Нет. Ненавидел… силу. Это боль, страх…
— Чья боль? Чей страх?
— Моя боль… Не хочу… Почему? Почему?!
Я кричал — стоя в круговороте лиц. Мелькающие, переплавляющиеся одно в другое лица. Мои враги. Все, кто ненавидел меня. Все, кто оттолкнул. Не подал руки. Не ответил на мольбу.
— Почему? — прошептал я бесконечной череде.
— Потому что… — мой школьный враг и мучитель Ильяс. — Было плохо мне… — парень, попавший в армию на год раньше. — От таких как ты… — мужчина, для которого русский язык — чужой. — И прочих сопливых умников… — преподаватель института. — Которые не лучше других мужчин… — моя первая женщина.
— Я отомщу! — пообещал я.
— Кому? — спросил Нес, вырвавшись из потока ненавистных лиц.
— Всем! — крикнул я. — Тем, кто не разбирает обидчиков! Тем, кто не будет разбирать! Я не хочу — но выхода нет! Я буду нести смерть — красиво и отвратительно — всем, кого считаю врагами! Не в этом смысл, не это главное! Да, мы деремся — всю жизнь. У нас нет выбора. И мы ищем оправданий, ищем красивые слова, что прикроют нашу жестокость. Выхода нет, фанг. Это отвратительно — но я буду делать вид, что война красива. Выхода нет!
— Ты веришь в свои слова, — подытожил фанг. — Что война уродлива и жестокость неправедна… что ты лишь вынужден жить по закону силы. Ты веришь — мы ошиблись, приняли вашу оболочку за сущность.
— Когда говорят о любви и ненависти — лгут все, — прошипел я. Чужая воля уже сползла с сознания.
— Возможно, мы и ошиблись. Но даже ошибочная красота остается красотой. Понимаешь?
Сквозь тьму я вдруг увидел глаза фанга. Огромные, мерцающие во тьме.
— Так что же ты… вы все решили? — поинтересовался я. — Воевать дальше?
— Мы думаем.
Темнота. Едва ощутимая опора под ногами.
— Наши корабли уходят от Ар-На-Тьина, — сообщил Нес.
— Вы… — я задохнулся словами. — Вы поняли? Вы отказываетесь от войны?
— Мы еще не решили. Силы перегруппируются — для атаки Земли или отступления, безразлично. Нельзя заполнить место лжи пустотой, человек. Лишь правдой. А ее ты не знаешь. Мы тоже — пока…
Я не успел больше ничего сказать или спросить. Темнота ударила меня — со всех сторон.
8. Красное и желтое
Каюта, где я пришел в сознание, была невелика. Никакой мебели, бледно-голубая мягкая обивка стен, неяркий оранжевый свет скрытых в углах потолка светильников. В стене угадывался овал закрытого люка.
Я встал и сразу же, по неуловимым для сознания признакам, понял: корабль на планете. Что же, пока я был без сознания, фанги высадились на Ар-На-Тьин? А как же слова о перегруппировке сил? И что собираются сделать со мной?
Без особой надежды я подошел к люку. Потянулся к едва заметным кнопкам в стене, но нажимать их не пришлось. Люк плавно пополз вниз. Я не успел еще удивиться небрежности врагов, как в проеме появился Нес.
На нем был боевой комбинезон, на поясе — два атомарника в серебряных ножнах. Один меч, похоже, был земным.
— Рад, что ты в порядке, — без особого восторга произнес фанг. — Гравикомпенсаторы работали до конца.
— Что происходит? — как-то слишком требовательно спросил я.
— Земные корабли, — спокойно ответил Нес. — Мы ушли от боя… но повреждения велики. Мой корабль уже не взлетит.
— Шлепнулся на Ар-На-Тьин? — с издевкой спросил я. — Тут вас любят…
— Проходи. — Нес отступил на шаг.
Я не стал спорить. Узкая каюта больше всего походила на шлюз: полупрозрачные шкафчики со скафандрами, широкий люк, пульт с мертвым погасшим экраном.
— Мой корабль не взлетит, — повторил Нес. — Стрелки в боевых постах мертвы. Пусть. Истина важнее.
Он помолчал — короткая, рассчитанная пауза.
