Сергей Павлов - Лунная радуга (сборник)
Он промолчал. Вопрос был нелеп.
– Ладно, отвечу за вас. Героизм… Вы про него позабыли, вы толком уже и не знаете, что это такое. Да, парадокс: ваша работа – сплошной героизм, а для вас, ее повседневных производителей, это понятие стерлось. Больше того, вы с подозрением относитесь к слову «герой» или даже к слову «отвага». Бывалых десантников можно узнать не только по форме с кошачьей эмблемой на рукаве. В глазах недоверие, ходит с оглядкой, словно все время ждет удара из-за угла. Вам, профессионалам Зон Смерти, надо бы на рукав другую эмблему… Впрочем, не надо. Эта «эмблема» и так постоянно у вас в голове. В мыслях, в чувствах, в самой крови!.. Привычка заглядывать в свой внутренний мир – свойство нормальных людей – вас угнетает. Вы не любите вспоминать. Причина проста: память о вашей работе забивает все остальное. Что у вас может быть в памяти? Масса неимоверно рискованных операций? Да. И лица участников. Лица ваших друзей и товарищей. Тех, к которым вы привыкаете за годы совместной работы, кому отдаете частицу себя и… многие из которых гибнут прямо на ваших глазах. Гибнут, причем не однажды, а столько раз, сколько вы вспоминаете, плюс тот… самый первый, непоправимый. В сущности, вам больше не о чем вспоминать, и этим вы отличаетесь от работников Внеземелья любой другой специальности. Мертвые лица погибших не дают вам покоя. Но не вспоминать невозможно, и ржавчина воспоминаний, вызывая у вас ложное чувство вины, разъедает вам души. Не так ли, Нортон?
Он смотрел на нее и молчал. Дела обстояли еще хуже, чем она себе представляла, но ему хотелось понять, зачем ей это надо.
– Вы живете… нет – существуете… да, совершенно автоматически существуете в атмосфере забытого вами же героизма, на который вам наплевать. В сумерках вашей мрачной отваги, которую вы разучились уже замечать. И еще – в оглушительной тишине пантеона давно похороненных мертвецов, которые тысячи раз умирают и не могут никак умереть в вашем сознании!.. Мало того, нет ни малейшей гарантии, что сами вы… не сегодня, так завтра…
Спохватившись, она постучала суставами согнутых пальцев о стол.
– Видите? Я суеверна. Ваш брат десантник заставит быть суеверной. Я не стыжусь. Нет смысла стесняться этого перед людьми, которые сами приносят несчастье… Подходит такой молодец и, улучив минуту, вдруг предлагает тебе стать подругой его на «вечные времена». Долго лечишь потом свои никудышные нервы. Ведь можно было и не отказывать. Никто его больше не видел. И никогда не увидит. «Вечных времен» у него было только десять часов… Кто скажет мне, сколько будет их у того, кто сегодня… Подарок мне в день рождения, мама моя!.. – Она потерла ладонями бледные щеки.
Глаза ее были наполнены страхом, гневом и болью. Он понял, в чем дело, но в этот момент не испытывал к ней ни жалости, ни сочувствия, а просто боялся, что она разрыдается.
– Не беспокойтесь, – сказала она. – Слез не будет. Слезный этап в моей жизни давно миновал. Еще в ту пору, как мне довелось подышать вместе с вами одной атмосферой и узнать, чего она стоит. В моей голове тоже есть пантеон тысячи раз умирающих мертвецов. Мой пантеон не настолько, правда, обширен, но что в этом толку, если в нем уместилось больше отчаяния… И сегодня, боюсь, подарили мне еще один… экспонат. – Она опять постучала.
– Вы… ему…
– Да. Решительно. Наотрез. Не могу… Видеть не могу спокойно форму десантника! Но куда от них денешься в этом городе?.. Отряд большой, их слишком много… Но почему обязательно я?!
Второй раз за сегодняшний день он ощутил себя неуютно в форме десантника.
– Причина понятна, – сказал он. – Ваша красивая внешность. Ведь мало кому известно, что у вас там… внутри. Я хочу сказать – в голове. А в голове у вас настоящий, простите, сумбур. – Она метнула в него мрачно-пристальный взгляд, но это его не задело. – К тому же вы чересчур суеверны. Все мы в какой-то степени суеверны, но вы чересчур. Ну что сегодня может случиться с тем парнем, которому вы так решительно, наотрез…
– Все! – перебила она. – Все, что угодно!.. Когда человек, носящий вашу проклятую форму, вылетает ночью на Плоскогорье Огненных Змей, с ним может случиться все, что угодно!.. – Она постучала о стол с такой злостью, словно это была голова недоумка. – Это Меркурий, Нортон. Мер-ку-рий! – повторила она по слогам, потирая ушибленные пальцы. – Многие несчастные женщины счастливого города будут сегодня думать… холодея от страха, думать сегодня о Плоскогорье!..
«„Сегодня“ и „ночью“?..» – подумал он с некоторым недоумением. Солнце над городом едва перевалило зенит, и до наступления темноты было никак не меньше сорока земных суток. Наконец догадался: она имела в виду ночную сторону планеты.
Он промолчал. Это его уже не касалось. Что будут думать женщины города, его не заботило. Он пытался припомнить какую-нибудь обтекаемо-светскую форму прощания. Перед ним была женщина, в общем-то малознакомое для него существо, природное своеобразие которого он представлял себе смутно, и, пожалуй, единственное, что он знал о них наверняка, это то, что прощаться с ними надо особенно элегантно…
– Ну, мне пора, – угрюмо сказала она, посмотрев на часы. Подалась немного вперед, как это делают, когда готовятся встать. Но встать она не успела: потолок зала вспыхнул голубым сиянием, прозвучали гудки – серия резких гудков…
Пока он соображал, что бы могли означать эти сигналы, приглушенно завыла сирена: ау-у… ау-у… Мышцы его напряглись: в любом уголке Внеземелья вой сирены мог означать лишь одно – состояние общей тревоги. Однако он видел, что никто из присутствующих на сигнал тревоги не реагировал – во всяком случае, активно, – никто никуда не бежал, никто даже не вышел из-за стола. На лице своей собеседницы он не мог прочесть ничего, кроме холодной угрюмости, словно бы вой сирены отвлек ее от намерения встать, и только. Внезапно он ощутил уменьшение силы тяжести. Бросил взгляд на залитый солнечным светом ландшафт и понял, что ресторанная башня со скоростью лифта проваливается вниз…
– Уважаемые посетители! – донеслось из буфетного чрева. – Мы приносим свои извинения за вынужденность отрицательно-вертикальных перемещений. Мощность протонной атаки ожидается до девятнадцати баллов. Остальные параметры хромосферной вспышки мы сообщим дополнительно. Благодарим за внимание.
Знакомо брызнули фиолетовым светом стены колодца. Легкий толчок. За стеклом кругового окна клубился пар, сквозь мутно-белесую пелену кое-где пробивались желтые пятна… Он почувствовал, что собеседница вновь собирается встать, перехватил ее взгляд и поразился бледности ее лица. И взгляд чем-то особенным так его удивил, что все остальное сразу неуловимо сместилось и отошло на задний план. Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза. Это было нелепо. Как игра в «кто кого пересмотрит». Но он не мог избавиться от ощущения, что зрачки, устремленные на него, видят нечто совсем другое…
– Мне пора, – повторила она. – Было время, когда мне очень хотелось вот так… посмотреть вам в глаза, Лунный Дэв. Но постепенно это мое желание перешло в свою противоположность. И лишь случай… сегодня… – Она оборвала себя и медленно встала. – Ладно. Будьте здоровы.
– Откуда вы… мое прозвище? – спросил он, преодолев замешательство. – Впрочем, не то. Я хотел… Да, я хотел бы узнать, за каким… простите, зачем…
– Посмотреть вам в глаза?
– Да. И почему именно мне? – Он машинально взял со стола кофейную ложку, согнул между пальцами.
– Почему?.. – повторила она, возвращаясь, как ему показалось, откуда-то издалека. – Честно говоря, не знаю. Может быть, потому, что вы женаты… Да, скорее всего, именно поэтому. Кизимов, Винезе, Йонге, Лорэ… эти были холостяками, и с ними все ясно. Никого у них не было. И ничего. Кроме нормальной работы.
– Откуда вы Йонге, Кизимова… Черт!.. Послушайте, Людмила… э-э… как вас там? Быстрова! Откуда вы…
– Бакулина. По мужу – Бакулина. И Быстрова, но это в девичьем прошлом. – Огибая угол стола, тихо добавила: – Да, Нортон, был у меня когда-то муж… Мстислав Бакулин. Вместе с вами там… на Обероне. – Медленно проходя мимо: – Впрочем, почему же с вами? Вы здесь, а он… там. – Приостановилась, но уже где-то за его спиной – он не смотрел на нее. – Я понимаю, ничего нельзя было сделать. Но вы здесь, а он там. – Короткая пауза. – А я… наполовину здесь, наполовину там…
Она ушла. Он не видел, но чувствовал это, продолжая сидеть перед сверкающей грудой золотых побрякушек. Странная пустота… Он не испытывал никаких ощущений. Ни угрызений совести, ни ошеломления, ни злости. Ни раздражения, наконец. Ничего. Ровным счетом… Он испытывал ощущение пустоты. Эта женщина основательно выпотрошила его и ушла, унося с собой все, что ей удалось из него вынуть. И было немного зябко. Словно выскочил из холодильника в теплый отсек и не успел как следует согреться. Больше ничего особенного он не чувствовал. И в голове была пустота. Никаких особенных мыслей, никаких тревожных воспоминаний. Оберон мерцал в сознании крохотной звездочкой. Ничем не примечательный, совершенно неотличимый от других звезд, скупо рассыпанных, как приманка для юных романтиков, в пустопорожних пространствах Вселенной. Как будто там, на этой крохотной звездочке, никогда ничего особенного не происходило. И как будто там, у звезд настоящих (когда их достигнут), тоже ничего особенного не произойдет…
