Фредерик Пол - За синим горизонтом событий
— Немного, Альберт, — ответил я, ежась на лежанке. Я сам не знал, что хочу услышать.
— Может, вы хотите выяснить, мертва ли она? — спросил он и сам же ответил: — Нет. Не думаю. Там, конечно, масса излучений и бог знает какие силы разрыва. Но для ее гибели прошло слишком мало времени. Все зависит от ее угловой скорости. Возможно, Джель-Клара Мойнлин еще даже не осознала, что вы исчезли. Замедление времени, понимаете? Это следствие...
— Я понимаю, что такое замедление времени, — прервал я Альберта. И, честно говоря, на самом деле понимал, у меня было такое ощущение, будто я сам живу в замедлившемся времени. — Мы можем что-нибудь узнать о ней?
— У черной дыры не бывает волос, — серьезно процитировал он шутку старателей. — Мы называем это законом Картера—Вернера—Робинсона—Хокинга. Из него следует, что единственная доступная информация о черной дыре — это ее масса, заряд и угловой момент. Больше ничего.
— Если только ты не внутри нее, как она.
— Да, Робби, — согласился Альберт, усаживаясь и снова берясь за трубку. Потом последовала долгая пауза, во время которой я слышал лишь знакомое: «Пуф, пуф, пуф». Наконец Альберт решился: — Робин?
— Да, Альберт?
Он выглядел смущенным, насколько может смущаться голографическая конструкция.
— Я был не совсем откровенен с вами, — проговорил он. — Иногда из черной дыры может поступать информация. Но это приводит нас к квантовой механике. И ничего хорошего вам не сулит. Она бесполезна для ваших целей.
Мне не хотелось, чтобы компьютерная программа рассуждала о моих «целях». Особенно когда я сам в них не уверен.
— Расскажи мне об этом! — приказал я Альберту.
— Ну... мы на самом деле знаем об этом очень немного. Это связано с первым законом Стивена Хокинга. Он указывает, что черная дыра в некотором смысле имеет «температуру», что является особым типом излучения. Некоторые частицы данного излучения способны вырваться за пределы черной дыры. Но не от таких черных дырищ, которые интересуют вас, Робби.
— А от каких они могут сбежать?
— Ну, главном образом от очень маленьких. С массой, скажем, равной массе горы Эверест. Это субмикроскопические черные дырочки. Не больше ядерной частицы. Они очень горячие, сотни миллиардов градусов по Кельвину и выше. Чем они меньше, тем сильнее квантовый туннельный эффект и тем они горячее. Поэтому они все уменьшаются и раскаляются, пока не произойдет взрыв. А у больших дыр не так. Там действует прямо противоположная закономерность. Чем черная дыра значительнее, чем больше она притягивает к себе материи, восполняющей ее массу, тем труднее проявиться туннельному эффекту и вырваться частице. Черная дыра, подобная той, где находится Клара, имеет температуру, вероятно, в сто миллионов по Кельвину. И это на самом деле не очень много, Робин. Подобная дыра все время охлаждается.
— Значит, из такой дыры вырваться невозможно?
— Насколько я знаю, нет, Робин. Это отвечает на ваш вопрос?
— Да, на какое-то время, — сказал я и отпустил его. Но на один вопрос я все же не получил ответа: почему, говоря о Кларе, он называет меня Робби?
Эсси пишет замечательные программы, но иногда мне начинает казаться, что они накладываются друг на друга. Когда-то у меня уже была компьютерная программа, которая время от времени называла меня детскими именами. Но это был домашний психоаналитик.
Я напомнил себе, что нужно поговорить с Эсси, чтобы она внесла изменения в программы, потому что сейчас мне услуги Зигфрида фон Психоаналитика совсем не были нужны.
Временный кабинет сенатора Прагглера размещался не в башне Корпорации, а на двадцать шестом этаже здания законодательного собрания. Знак вежливости со стороны бразильского конгресса по отношению к коллеге, лестный знак — кабинет всего на два этажа ниже крыши.
Встав с рассветом солнца, я тем не менее на несколько минут опоздал. Я провел время, бродя по утреннему городу. Нырял под мосты подземки, выходил на автомобильных стоянках, блуждал без всякой цели. Я все еще находился в замедленном времени. Но Прагглер, энергичный и улыбающийся, вырвал меня из него.
— Замечательные новости, Робин! — воскликнул он, вводя меня в кабинет и заказывая кофе. — Боже! Как глупы мы были!
На мгновение я подумал, что Боувер наконец отозвал свой иск. Это показывает, насколько я был глуп — Прагглер говорил о последней передаче с Пищевой фабрики. Так долго разыскиваемые книги хичи оказались всем известными молитвенными веерами.
— Я думал, вы об этом уже знаете, — извинился он, закончив свой рассказ.
— Я прогуливался, — ответил я. Неприятно слушать от постороннего человека нечто важное о собственном предприятии. Но я быстро пришел в себя.
— Мне кажется, сенатор, — сказал я, — что это хорошее основание для отмены судебного запрета.
— Знаете, я так и думал, что это придет вам в голову, — улыбнувшись, ответил Прагглер. — Как вы себе это представляете?
— Ну, мне это кажется предельно ясным. Какова главная цель экспедиции на Пищевую фабрику? Знания о хичи. И теперь мы узнаем, что окружены этими знаниями, их нужно только подобрать.
Он нахмурился.
— Мы еще не знаем, как декодировать эти проклятые штуки.
— Узнаем. Теперь, когда нам известно, что это такое, разберемся. Мы получили откровение. Остальное — работа специалистов. Мы должны... — Я умолк на середине фразы. Я уже собирался было сказать, что сейчас надо срочно скупать все имеющиеся на рынке молитвенные веера, но идея показалась мне слишком хорошей, чтобы делиться ею даже с другом. И я переключился на другую тему: — Мы должны быстро получить результаты. Теперь экспедиция Хертеров-Холлов — не единственная важная проблема, поэтому рассуждения о национальных интересах утрачивают свой вес.
Он принял у секретарши чашку кофе, у живой, хорошенькой, словно кукла, секретарши, которая нисколько не походила на его программу, и пожал плечами.
— Это аргумент. Я выскажу его комитету.
— Я надеялся, вы сделаете больше, сенатор.
— Если вы имеете в виду вообще снятие этого вопроса, то на это у меня нет власти. Я всего лишь председатель комитета. Да и то на один месяц. Конечно, дома я могу поднять бурю в сенате, и, может, я так и поступлю, но у всего есть пределы.
— А что будет делать комитет? — поинтересовался я. — Поддержит требование Боувера?
Некоторое время Прагглер задумчиво смотрел на дымящуюся чашку кофе и затем медленно ответил:
— Думаю, дело обстоит куда хуже. Речь идет вообще об изъятии у вас экспедиции и смене ее статуса. Тогда останется лишь Корпорация «Врата». Но этим займутся державы-учредители. Разумеется, в конечном счете вы получите компенсацию...
Я со стуком поставил чашку на блюдце.
— К черту компенсацию! Вы думаете, я все это затеял из-за денег?
Прагглер считается моим близким другом. Я знаю, что нравлюсь ему, думаю даже, что он мне верит, но когда он мне ответил, на его лице не было ничего похожего на дружелюбность.
— Иногда меня удивляет, почему вы в этом участвуете, Робин. — Некоторое время он без всякого выражения смотрел на меня. Я знал, что ему все известно о Кларе Мойнлин, знал, что Прагглер несколько раз был гостем за столом Эсси в Таппане. — Позвольте вам посочувствовать по поводу болезни вашей жены, — несколько официально проговорил он. — Надеюсь, она скоро поправится.
Я ненадолго задержался в приемной Прагглера, чтобы связаться с Харриет и передать ей зашифрованный приказ, отдать распоряжение моим агентам скупать все молитвенные веера. У нее был для меня миллион сообщений, но я выслушал только одно: Эсси провела спокойную ночь и через час встречается с врачами. Для остального у меня не было ни сил, ни времени: следовало очень быстро кое-что предпринять.
Не так-то легко поймать такси у здания бразильского конгресса — швейцары отлично разбираются в субординации, но не имеют права надолго покидать свои посты. Поэтому мне пришлось пройти немного вдоль квартала, чтобы остановить машину. Когда я назвал шоферу адрес, он заставил меня дважды повторить его, а потом даже написать. И не из-за моего плохого португальского. Он не хотел ехать в Свободный город.
Мы проехали мимо старого собора, мимо огромной башни Корпорации «Врата», затем по переполненному бульвару вырулили на обширную эспланаду. Целых два километра мы ехали по пустому пространству. Это была зеленая зона, санитарный кордон, воздвигнутый бразильцами вокруг своей столицы. За ним начинался город жалких лачуг. Как только мы там оказались, я поднял окна. Я сам вырос на пищевых шахтах Вайоминга и привык к двадцатичетырехчасовой вони. Но это было нечто особое. Не запах нефти висел над трущобами, а вонь открытых уборных и гниющего мусора. Здесь без водопровода и канализации проживают два миллиона человек. Лачуги сооружались вначале, чтобы было где ночевать рабочим строителям, которые воздвигали прекрасный город сновидений. Предполагалось, что эти времянки исчезнут с окончанием строительства. Но подобные курятники никогда не исчезают и со временем их только узаконивают.
