Африканеры в космосе. Где мой муж, капитан? (СИ) - Мельников Сергей

— Ого, Чан, какой ты бледный. Как ты, брат?

Чан кивает:

— Нормально, тошнит всё время, а так ничего. Что нового?

Грут мнётся. Он никогда и ни перед кем не испытывал неловкости. Как есть, так и говорил. Но сейчас он смотрит в измученное болезнью лицо друга и не знает, что сказать.

— Давай уже, выкладывай, что там у вас. В обморок не грохнусь, не бойся. — Голос Чана через стекло звучит глухо, будто ведро на голову надел.

— Я иду в поход к Собачьей Луже.

Чан недоверчиво вскинул бровь. Совсем как его мать, когда Грут не слишком правдоподобно отмазывал друга.

— Зачем?

— Хочу разобраться в том, что случилось на втором ковчеге. Хотя бы попытаюсь. Винк идёт со мной. Чан, так жаль, что ты не сможешь.

— Не смогу… — Эхом отзывается Чан. — В чём там разбираться? 15 лет уже прошло. 15 раз про эту миссию доклады делали. Что нового ты хочешь узнать? И кому это нужно? Это просто ежегодный бесполезный ритуал, как… как биться кружками с пивом. Никакого смысла.

Чан упёрся лбом в окно, его чёрные глаза умоляюще смотрят сквозь мутное стекло на друга.

— Грут, пожалуйста, лучше не ройся в этом дерьме.

— Ты в курсе?

— Конечно, да. Мать рассказывала. Можно уничтожить документы, но память не сотрёшь.

Грут упрямо трясёт головой:

— Чан, ты в это веришь?

— Не знаю. — Чан грустно усмехается — Мать тоже не верит, как и ты. А толку? Хемейнстераад спас мне жизнь, когда уничтожил память об отце. К тому времени, когда я начал хоть что-то соображать, про него все забыли. Я, полукровка, сын преступника. Как бы я жил среди вас, представляешь?

— Среди нас. — поправляет Грут

— Среди нас — согласно кивает Чан — Все эти доклады, чествования капитана, мажоретки с барабанами. Все это для того, чтобы не вспоминать о нем.

Вдруг внутри хлопает дверь. Чан таращит глаза и ныряет под подоконник. В окне возникает щекастое лицо мефру Магды в респираторе. На её круглой физиономии он кажется игрушечным.

— Грут, мерзавец! — Гудит мефру Магда сквозь фильтры. Мягкий розовый кулачок угрожающе трясётся за стеклом. — Петрус болен, ему лежать надо! Убирайся, и чтобы я тебя тут больше не видела!

— Простите, мефру Браат, больше не увидите.

— Отцу твоему скажу, он тебя выпорет! — кричит она ему в спину.

“Чан, брат, я всё выясню, клянусь” — говорит Грут, уходя. Конечно, друг его не слышит. Он лежит, вцепившись зубами в подушку, и занят одним: чтобы мефру Магда не заметила, как дёргаются его плечи.

Последний причал "Гроот Зимбабве"

А рано утром двое пацанов с огромными рюкзаками вышли из города. По дороге, вьющейся между сопками, они двинулись, позёвывая, к огромному озеру с несоответствующим названием “Собачья Лужа”. На его берегу уже 15 лет лежит полузатопленный ковчег “Великая птица Зимбабве”. Ковчег, который спас колонию. Ковчег, который чуть не уничтожил свихнувшийся механик Давид Мкртчян.

Бизон, впряжённый в волокуши, в гору не полезет, а Собачью Лужу от городка африканеров отделял горный хребет, сопки, болота, низины, заваленные камнями или залитые прозрачной водой с торчащими из неё стволами деревьев. Протащить там груз с “Гроот Зимбабве” не стоило стараться. Поэтому колонисты сразу повели караван к морю, и дальше двигались по краю длинного мыса вдоль берега. Потом снова свернули в противоположном направлении и вышли к городу.

Но зачем закладывать такой крюк, когда ты шагаешь на своих двоих? Только дорога свернула к морю, Грут с Винком сбежали по насыпи вниз. Перепрыгивая с камня на камень, пересекли маленькое озерцо и влезли на вершину первой сопки. Впереди, до горизонта уходили каменные холмы, покрытые разноцветными пятнами: белесый олений мох, тёмно-зелёный папоротник, рыжие и красные кляксы стелющейся по камням съедобной ледяной ягоды, из которой африканеры наловчились делать неплохое вино.

Где-то, кажется, у горизонта — сопка Голиаф. Через шею, под нависшей скалой бороды поверженного великана идёт перевал прямо к месту посадки ковчега. Вроде, далеко, а на самом деле одна ночёвка.

— На вершине Зелёной привал. Был на Собачьей Луже? — Спросил Грут Винка

— Не, — отмахнулся тот, — что там делать? Ковчег я и на картинках видел, обычная коробка.

— Коробка? — расхохотался Грут — А ты представляешь себе размеры этой коробки? В ней прилетело 15 тысяч человек, это весь наш народ вместе взятый.

— 15 тысяч трупов в ней прилетело. — Ответил Винк. — Нам здорово повезло, что мы попали на “Морестер”. А ты был?

— Нет. — Грут сел на камень, пока перешнуровывал ботинки, сказал грустно:

— Знаешь, Винк, у меня правда всё в голове перемешалось. “Морестер” — не “Морестер”. Про “Гроот Зимбабве” до вчерашнего дня слыхом не слыхивал. Отец Чана ещё… Почему так? Что ковчега было два, каждый знает. Один пробило ракетой при взлёте. На орбиту Новой Родезии он вышел забитым трупами, но нам никогда не говорили, как он назывался. Почему?

Винк пожал плечами:

— У нас так принято: плохое забыли, значит его и не было. Представь: половина нашего народа погибла. Для наших родителей — друзья, родственники, соседи. С ума сойти можно. Я бы не хотел об этом всё время думать. Тебе Чан что сказал?

Грут не смотрел на друга. Его мысли были там, за Голиафом, на краю Собачьей Лужи. Червячки копошились под солнечным сплетением, высасывали воздух из его лёгких, вытягивали силу из мышц. Он знал, почему. Он готовился перевернуть большой замшелый камень, под которым может быть сокровище… А может, гремучка. Один миг и над твоим неузнаваемо опухшим телом фадер Корнелис выводит скрипучим голосом:

“Возьми же мои руки и Сам веди меня…”.

Грут сжатым кулаком потёр грудь, разгоняя сомнения.

Винк не дождался, ответил сам:

— Не ковыряться в этом дерьме. У меня, брат, плохое предчувствие. Очень плохое. Посмотрел на друга, который отсутствующим взглядом уставился в горизонт. — Ну что, идём? Э, кореш! — Винк защёлкал пальцами перед его носом — В глаза мне посмотри.

Грут сфокусировал взгляд на ухмыляющейся физиономии друга. Винк нависал над ним большой зелёной скалой, прочной и крепкой. Сразу стало спокойно. Грут встал с камня, попрыгал на месте, утрясая ношу:

— Идём! — и улыбнулся самой беззаботной улыбкой, на какую был способен.

На вершине Зелёной, высокой сопки перед самым Голиафом они разбили лагерь. Винк спросил, закидывая ветки в костёр:

— Что тебя зацепило в этой бумажке Хольта?

Он набрал полную грудь воздуха и дунул в костёр, разжигая пламя. Голубые огоньки от горящей сырой нефти быстро охватили дерево, огонь разгорелся стал жёлтым, охристым, жарким. Оттопыренные уши Винка смешно засветились как два оранжевых светлячка. Но его голос был серьёзен, и Грут ответил:

— Скафандр. — сказал он. — Не хватает чёртова скафандра. Я хочу знать, где он.

Винк достал из рюкзака две жестяных банки, накидал крупы и полос провяленного мяса. Костёр разгорелся и вода, которую он влил в кашу, закипела сразу. Руки Винка двигались сами по себе. Он ждал продолжения.

— Тут много непонятного. В каждом ковчеге было по скафандру. Один, с надписью “Морестер” стоит в Хемейнстерааде. А где тогда второй, с “Гроот Зимбабве”?

Винк хмыкнул с сомнением:

— Ну, допустим, он остался на ковчеге.

— Отлично, — кивнул Грут, — значит завтра я его найду. А если нет?

— Может, его и не было?

— Брауэр сказала, что их было два.

— Мало ли что сказала Брауэр? — Винк обмотал руку тряпкой, вытащил из костра одну из банок. — Ешь! — сказал он Груту и воткнул ложку. Из банки одуряюще пахло кашей с мясом, самым вкусным в мире блюдом, которое можно приготовить только на костре.

Грут сунул ложку в рот. Задышал часто, пока еда чуть не остынет. Проглотил и по щекам потекли слёзы боли и удовольствия.

— Фуух! — он помахал ложкой в воздухе. — Я читал списки оборудования на борту ковчегов. Скафандры были на обоих. В списке того, что привезли с “Гроот Зимбабве” скафандра уже не было. Тебе не странно?