Мишель Демют - Голубой берег
— Но откуда у вас уверенность в правильности вашего вывода, отец мой? Я хочу сказать, что о таких вещах просто невозможно иметь правильное суждение. Даже сам человек не всегда может дать трезвую оценку своей жизни, не всегда может сказать с уверенностью, был ли он счастлив, или нет. А ведь, кроме этого, наше подсознание фиксирует то, что мы можем совсем не заметить. Не может быть…
Но отца Дорфуса уже нет возле него. Перед ним — смеющаяся Патриция. Он только что выбрался из трубы и видит уходящую к горизонту дорогу. Вдали на фоне неба темными зазубринами вырисовываются здания. В тени деревьев движется транспортная лента, издавая высокие свистящие звуки.
— Иди сюда, — говорит Патриция. — Мне нужно что-то рассказать тебе.
Она уже всего лишь темный силуэт на фоне еще светлого неба, но ее кожа светится удивительным светом. Он продолжает стоять на коленях возле трубы, удивляясь, почему он не бросается к ней со всех ног. Мышцы его напряжены, в пересохшем горле чувствуется сильное жжение. Когда через несколько минут он все же приближается к Патриции, та уже не смеется. Она даже не обращает на него внимания. На коленях у Патриции лежит раскрытая книга, и ее платье, и так очень короткое, немного завернулось и… Он читает надпись над фотографией, на которой видны обломки корабля, рассеянные по поверхности пустыни, похожей на огромный лист растрескавшегося стекла: «Суровый звездный путь». Небо над пустыней кажется совершенно черным, все предметы отбрасывают двойные тени. Он склоняется над плечом Патриции и читает мелкий шрифт подписи под фотографией: «Останки первой экспедиции к Центавру, обнаруженные отважной командой европейцев».
— Я хочу поцеловать тебя, — говорит он.
Становится все темнее и темнее. Внезапно он чувствует, что Патриции уже нет рядом с ним. Но в нем остался этот болезненный спазм, который, наверное, и называют желанием. Он встает и медленно идет по дороге. Вскоре раздается рокот моторов, и он видит два вертолета, несущихся к нему на бреющем полете.
— Стоп! — говорит офицер гвардии Хундта — Хватит! Теперь мы отравим тебе сознание. Понятно? Мы обеспечим тебе исключительно счастливую вторую жизнь.
Но он бросается назад в трубу — здесь он в полной безопасности. Он успокоенно закрывает глаза и пытается вспомнить, что сказал ему в самом конце отец Дорфус.
— Время никогда не останавливается, брат Иеронимус, оно течет и в лабиринте. И человек, которого передали на невообразимое расстояние, всегда пробуждается. Он не теряет рассудок, но сознание его непонятным образом стареет. Вы понимаете, брат Иеронимус? Именно поэтому Передачу называют адом. В определенном смысле человек во время Передачи расплачивается за свои грехи. Но наша религия не похожа на другие, и мы боремся против этого эффекта, потому что никто, кроме самого человека, не может наказывать его…
— Но есть нечто худшее, чем страдание от боли, — говорит Иероним. — Это не находящее исхода желание.
Они остались вдвоем, он и Патриция, в большом пустынном доме.
— Значит, ты так ничего и не понял, — говорит она, и лицо ее становится белее стены. — Ведь именно этого они и добивались. Они хотят, чтобы в твоем сознании… чтобы твое сознание было отравлено! Да, именно так они и говорят: «отравлено».
Он невольно делает шаг назад, в голове у него теснится сумбур мыслей и слов.
— Кто это — они? — спрашивает он. Но ему почему-то кажется, что между ним и Патрицией возникают какие-то расплывчатые видения, а когда его зрение вновь становится отчетливым, он видит офицера, улыбающегося с усталым видом.
— Я лично не чувствую к вам ненависти, — говорит он. — Но я обязан делать то, что мне приказано. Этого требуют весьма высокопоставленные особы, и, в определенном смысле, их можно понять. А поскольку палачи требуются везде и всегда, их выбор остановился на мне. Ваша церковь не слишком догматична, брат мой, она больше, чем нужно, увлекается политикой. К тому же она владеет секретом Передачи. А Передача — это колоссальная власть. Менее чем за сто лет она подарит церкви добрую сотню новых солнечных систем, и если мы, простые земляне, не будем бороться с Церковью Экспансии, то с нами произойдет то же, что случилось с американскими индейцами.
— Передача принадлежит всему человечеству, — возражает Иероним. Офицер опять улыбается все той же усталой улыбкой, похожей на гримасу. Его лицо кажется серым в тусклом свете настольной лампы. Погруженная в полумрак комната выглядит невероятно древней.
— Вот таким способом мы и боремся, — продолжает офицер. — С помощью оружия, которое предоставляет в наше распоряжение республика Марс и ваша «святая церковь». Надеюсь, вы уже слышали об эффекте лабиринта? Вы должны знать, что с сознанием отважных добровольцев, соглашающихся совершить прыжок, происходят странные и прискорбные вещи. Вы знаете — хотя об этом вам могли и не сказать, — что эти добровольцы должны иметь исключительно здоровую психику. Но, может быть, вы еще ничего не знаете, брат мой?
В этот момент за его спиной открывается дверь и он узнает походку и дыхание Патриции, хотя и не поворачивает головы.
— Есть нечто более страшное, чем физическое страдание, — говорит офицер, — Это неудовлетворенная страсть.
— Я не понимаю вас, — говорит Иероним.
Он съеживается на стуле… сворачивается в клубок в трубе… и отец Дорфус опускает руку на его плечо.
— У нашего Ордена есть враги, брат Иеронимус. Они стараются использовать малейшие наши трудности, и у нас не так уж много возможностей противостоять им… Вполне вероятно, что враждебные силы, несмотря на нашу бдительность, смогли оказать на вас свое тлетворное влияние, смысл которого станет понятен только после вашего прибытия на Афродиту.
— Но ведь главное, отец мой, это — достичь звезд. Даже если… — Он замолкает, потому что чуть не сказал: даже если для этого придется пройти через ад…
— Упорно и настойчиво, — говорит офицер, — мы стараемся сократить наше отставание. И для этого годятся любые мелочи. Так, например, если несколько людей, переданных на какую-нибудь звездную станцию, окажутся в психическом отношении стариками, то этого может оказаться достаточно, чтобы в какой-нибудь сложной ситуации на станции все разладилось. Мы боремся, брат мой, чтобы экспансия Марса и вашего Ордена не была столь стремительной. Мы боремся за Афродиту и за Центавр, за миры Эридана и планеты Сириуса. И вы, брат мой, будете нашим оружием в этой борьбе. Мы поможем вам создать свой собственный ад, чтобы, когда придет час, ваш лабиринт был очень долгим, долгим…
Но Патриция заливается дразнящим смехом, и он еще дальше забирается в трубу. Через несколько шагов он сворачивается в клубок возле закругляющейся стенки и закрывает глаза. Ему вспоминается история, которую когда-то рассказал ему отец. В ней говорилось о далеком береге, которого можно достичь, если пройти по туннелю сквозь Землю. И он начинает пробираться вперед по трубе, но она как будто становится все длиннее и длиннее, и ему уже не хватает воздуха…
— Интересный эксперимент, не правда ли? — слышит он голос офицера с усталым лицом.
— Эй! Эгей! — кричит отец.
Он пробирается вперед быстрее и быстрее, и труба под его ногами рокочет, словно большой барабан. Когда он наконец достигает конца трубы, то видит всего лишь в нескольких метрах от себя боевую машину виргинцев и понимает, что через мгновение будет раздавлен, если не отскочит в сторону. Но раненая нога мешает ему двигаться, и он в отчаянии пытается ползти…
— Иди скорей ко мне, — говорит Патриция. Она сидит на верхней ступеньке крыльца босиком, в коротком платье, оставляющем открытыми ее гладкие стройные ноги. Но едва он приближается, как Патриция вскакивает и со смехом убегает, бросив свою книгу. Он читает заглавие: «Суровый звездный путь»; под заглавием помещена большая фотография Патриции.
— Желаю удачи, сын мой — говорит отец Дорфус, нажимая на кнопку.-Будьте мужественным. Ведь вы- посланник человечества… И не забывайте, что из ада можно выйти, каким бы долгим не был путь через него…
— Ты ранен? — спрашивает мать.
— Я потерял отца, — говорит он.
— Пойдем искать его, — говорит вернувшаяся Патриция.
Они вдвоем пересекают двор, но едва Иероним подходит к трубе, как наступает ночь, и Патриции уже нет рядом с ним. Он наклоняется к отверстию трубы и видит на другом ее конце улыбающееся лицо Патриции. И тогда он начинает ползти к ней и ползет все быстрее и быстрее. На это у него уходит невероятно много времени. И каждый раз, когда он наконец выбирается из трубы, он видит перед собой голубой берег. Или Патрицию. Чтобы достичь ее, чтобы окончательно выйти из трубы, нужно всего лишь непрерывно двигаться вперед. И однажды это произойдет — он выйдет из трубы, он прибудет на место. И пусть это будет через годы, пусть он будет тогда уже стариком… Это будет через долю секунды…
