Сергей Вольнов - Ответный уход
Для прочих связей с другими планетами Империи в западном полушарии имелся горный космопорт Тинкрейд. А так как на самой планете Теуравана I редким транзитным пассажирам делать, по сути, было нечего, то почти никто и не стремился покидать космодромную территорию. За исключением ландшафтных извращенцев, обожавших непостижимую и спорную красоту бесплодных каменных напластований.
В самом же порту не возникало вопросов, где коротать время. Конечно же, в увеселительных заведениях.
Что в имперские времена, что в постимперские, что нынче. В известном смысле бары Тинкрейда были наиболее неизменными местами на планете. Спецкосмодром и полигон ИСВ прекратили своё существование, – их уничтожили имперцы, заметавшие следы. Но в этом мире все века, минувшие с момента падения империи, продолжали жить немногочисленные люди; и они даже ухитрились не потерять связей с другими мирами. Скорее всего – благодаря МКБ, которая сохранила космические коммуникации. Некоторые постоянные траектории следования звёздных кораблей по-прежнему пролегали через Тинкрейд, космические врата Да Унна…
Лакайф был из коренных да-уннцев. Но в разговорах об этом упоминал редко. Лишь тогда, когда хотел кого-то очень сильно удивить, хотя, как правило, вербальный контакт с ним после такого заявления вскоре заканчивался, разговоры утихали сами собой. Ну, а как же иначе? Чего можно ожидать от человека, родившегося в подобном захолустье, и до сих пор не сбежавшего отсюда? Однако он не желал покидать этих суровых гор; он просто не представлял, как можно жить где-нибудь ещё. Таких патологических патриотов Да Унна во все времена хоть несколько тысяч, да набиралось. Жили они в горных поселениях, и Лакайф там жил, но от прочих соплеменников отличался он одной пагубной страстью. Поэтому и пристроился работать в бар космопорта, грузчиком-подсобником. Хотя в таком статусе он только числился. На самом же деле работа его подразумевала совершенно другую «загрузку».
То ли это была блажь владельца бара, то ли того требовали интересы портовой безопасности, ведь, как ни крути, а первая планета светила Теуравана была тем самым клоком шерсти, который стригли с паршивой овцы, пасшейся на дальних задворках Империи, ведь «Точка выхода Да Унн» по-прежнему представляла определённый интерес для охотников за тайными знаниями Империи (львиную долю приезжих составляли разномастные субъекты, что отправлялись в экспедиции по восточной, обратной стороне планеты, некогда строго засекреченной). На самом деле Лакайф, полнеющий лысоватый человечек, отзывавшийся на такое странное имя, а может кличку, – работал в качестве собутыльника-собеседника. Эта специальность была в баре к месту, и Лакайф относился к ней со всей серьезностью. Он любил ПИТЬ. При этом обладал уникальным для пьяницы качеством: вдрызг упиваться дармовым пойлом не каждый день, а хотя бы через один.
Сегодня же, странное дело, упоминание им в разговоре места своего рождения не отвратило от него собеседника, но вызвало лавину расспросов. И находились темы, и беседа не иссякала. На этот раз собутыльником местного уроженца Лакайфа оказался худощавый старик с влажными тёмными глазами навыкате и большой бородавкой на подбородке. Его впалые морщинистые щёки намекали на минимум зубов, рот был похож на застарелый шрам, зато бездонные глаза свидетельствовали об интеллекте, отпущенном по максимуму.
Старикан восседал за самым отдалённым столиком и смотрел прямо перед собой, вертя в руках опустевший стакан. Рядом стоял ещё один, и тоже пустой. Столик, располагавшийся в дальнем углу, создавал некое подобие уединённости.
В баре было немноголюдно, как, впрочем, и на стартовых площадках порта. Может быть, этому способствовали сплетни о необъяснимом исчезновении целых миров на окраинах обитаемого космоса. Слухи зловещим оползнем накрывали Сеть Миров, и находилось всё меньше желающих шастать по этим самым окраинам. В последние месяцы количество охотников за имперскими секретами ощутимо поубавилось. В последние недели – практически сошло на нет.
Лакайф, проводя бóльшую часть своей жизни среди пьяных диалогов, необязательных обещаний и заверений в чём угодно, даже в обоюдном уважении, не очень-то верил в подобные тревожные слухи. Это просто было одной из его рабочих тем, чтобы увлечь собеседника и, вынуждая в паузах опрокидывать стопку за стопкой, существенно пополнять кассу заведения.
За что и держали в баре!
На небольшом полуовале эстрады, слева от стойки, исполняла затейливый блинк-роковый танец гибкая девушка. Одежды на ней было ещё меньше, чем посетителей в баре – розовая бандана на голове да белые гольфы на ножках. Танцевала она без адекватного музыкального сопровождения. Но тягучий плавный блюз, заказанный стариком в третий раз, причудливо накладывался на рваные, дёрганые блинк-роковые движения танцовщицы, и становилось ещё грустнее. Вернее, грусть приобретала совершенно дурацкий оттенок, словно её пытались совместить с неприкаянностью, и даже с невостребованной эротикой.
– Голограмма… – пояснил Лакайф старику, неслышно подкравшись к его столику. Старик устало кивнул ему и указал рукой на свободное место возле себя. – А хороша чертовка! Что думаешь?
– Точно. Есть немного, – степенно ответил старик и сделал знак бармену. На столе появилась третья порция виски.
– Была б она во плоти, уважаемый, ты бы не прочь склеить такую девочку? – заговорщически подмигнул Лакайф. – А то можешь, если подождёшь. Увидишь её в реале часика через четыре. По вечерам она танцует вживую, а для дневных посетителей оставляет свою голопроекцию. Днём клиентов мало. Для кого стараться, говорит…
Лакайф обвёл взглядом зал, словно ища подтверждения. Действительно, на всё заведение насчитывалось всего-навсего пять посетителей, включая старика.
– На моей родине люди, дожившие до моего возраста, говаривали: у меня высох тот дивный клей, которым я клеил подружек, – невесело улыбнулся старик. Потом откуда-то добыл две маленькие бутылочки и быстрыми движениями подлил поочерёдно в виски сначала алую, потом грязно-жёлтую жидкости. Смешав ингредиенты, принялся потягивать с блаженным, смакующим выражением морщинистого лица, маленькими глоточками поглощая образовавшуюся смесь.
– Вот и расскажешь ей про свой клей. Похохочете. Может, она и без него согласится с тобой поразвлечься.
– Точно. Женщины во все времена любили и любят ушами. Говори им то, что они хотят слышать – и они твои… Вот и весь рецепт качественного клея. Но я уже не хочу говорить то, что они ожидают. У меня осталось слишком мало надежд. Не хочу, чтобы умирали последние. А времени жизни у меня осталось ещё меньше… И вот что я скажу тебе, сынок. Сдаётся, что та, самая первая женщина, протягивая своему мужчине яблоко соблазна, специально повернула его червивой стороной… Да так ловко, что червячок показался тому змием. А настоящий змий… Он ведь – в ней самой. В изгибах её тела. В немигающей пьяни её глаз…
– Да-а… – неопределённо протянул Лакайф. Чтобы хоть что-нибудь сказать. Поднял свой стакан с порцией слабоалкогольного «рабочего» коктейля. Выпил, подавая пример старику, и, помолчав, выдавил:
– Не знаю, как там насчет змия… а вот яда в них хватает, в бабах этих… Это точно.
Погрузившись в столь беспроигрышную тему, Лакайф заметно оживился. Под разговор «о бабах» ему удалось, практически без нажима, влить в старика ещё пару порций виски, и ещё раз позволить себе угоститься за его счёт. Правда, несмотря на оживлённую беседу, старик умудрялся не забывать о двух своих бутылочках, и подливал из них что-то себе в виски. Но это не мешало общению; у каждого свои странности…
Попутно они обсудили местные скверные условия, и вот тогда и удивился старик неподдельно, узнав, что Лакайф абориген этих мест. Клиент долго расспрашивал о всяческих мелочах, словно всерьёз интересовался особенностями здешнего обитания, и при этом несколько раз употребил слово «Родина», неизменно произнося его с восторженным придыханием… Он, кажется, в самом деле позавидовал Лакайфу, что у того имеется какая ни есть, но самая что ни на есть родная Родина! Однако потом, когда девушка-проекция в разгар танца скинула даже бандану и гольфы, и осталась в минималистском костюмчике Прародительницы, беседа опять вернулась на круги своя – к женщинам. Когда общаются мужчины, от темы этой, вечно животрепещущей, никуда им не деться.
Старик, казалось, весь ушёл в воспоминания. Он говорил, мечтательно прикрыв глаза:
– У меня ведь тоже была своя Ева… Ах, какой запретный плод был у неё! Она была девушка из моего забытого сна. Я её забыл, когда проснулся. Её звали Первая Любовь… Не удивляйся, старики часто вспоминают всякие странности. И в любви они также понимают толк. Бывало… Какие у неё губы! Спелые-спелые… Мне даже иногда было боязно их касаться. Казалось, того и гляди – полопаются. А как она двигалась! Куда там твоей проекции… – старик одним глотком допил остаток виски.
