Дмитрий Володихин - Государева служба
Я кивнул, заговорщицки улыбаясь. Мол, понятно мне ваше предупреждение, не оплошаю. В богоспасаемом Воротынском училище заведена была тщательно оберегаемая от преподавателей и командиров «Летопись пограничных прелестей». Все 1228 женщин, от основания сего славного учреждения проявивших к курсантам внимание во время увольнительных, визитов вежливости, а также по случаю работы на технических должностях в самом училище, получили в ней скрупулезное описание. Те двадцать или тридцать, которые с несокрушимым постоянствам искали военной любви, попали в реестр «литерных». Целые поколения курсантов проходили у них «курс молодого бойца». Все то время, пока я учился, литерой «А» числилась легендарная Дарья Воронец, 39 лет, жена конторщика из сахаропромышленного товарищества «Принцесса Греза», от 72 до 80 кг (в разное время), высокая, веснушчатая, говорливая, любит недорогие подарки, дорогие подарки не берет, на левом бедре шрам, любит все бурное и жаркое, нового супружества не ищет и т. п. Экая похабель! Никогда я этой «Летописью» не пользовался из чувства природной брезгливости, но устройство ее знал. Все то, что не входило в элиту «литерных» вливалось в пеструю группу «номерных». Та, в свою очередь, подразделялась на четыре главы. Первая из них содержала краткий реестр чувственных красавиц, поименованных «Бронеамфибиями». Добротный средний класс проходил под грифом «Пограничные столбы». Классом ниже шли «Буйки». Хуже всех считались «Овчарки». Эти обладали злобным характером и склонностью решать некоторые сложные вопросы с начальством училища. Так вот, судя по тону Вадбольского, добрейшая мадам Овечкина подходила к разряду «Овчарок» или же, в лучшем случае, «Буйков».
Три основных куратора «Летописи» были однажды пойманы, с великим позором выдворены из училища, лишены права искать карьеры на военной стезе, а особенно матерый их вождь распрощался с дворянским званием. По-моему, правильно. Но их творение теперь и каленым железом не выжечь из моей головы. Пакость всегда привязчива…
Вадбольский отхлебнул чаю.
– Друг мой, как только наша беседа завершится, отправляйтесь прямо в пансион. Это Груздевой переулок, дом два. Впрочем, велю доставить вас туда на амфибии, к чему тратиться на извозчика? Ежели захотите общества или, паче чаяния, местных разносолов, ступайте прямиком в Офицерский клуб на Никольской, это доброе заведение безо всяких фокусов. Клуб – совсем недалеко от пансиона, спросите и дойдете скорым шагом за десять минут. А теперь, если вы еще не сочли меня докучливым собеседником, позвольте дать несколько советов.
– Я весь внимание, – ответил я Вадбольскому, отставив чашку.
– Вы взрослый человек и вольны поступать так, как вам, сударь, заблагорассудится. Но… не стоит посещать трактир «Под бубной», можно потерять здоровье. Не стоит посещать ресторацию «Московский бриллиант», можно потерять деньги. А на тех, кто склонен делать долги, здесь смотрят косо… Не стоит посещать философический салон «Свободный радикал», можно потерять доброе имя. И особенно… особенно! не стоит посещать заведение мадмуазель Коврижкиной. Там вы непременно потеряете деньги, скорее всего – доброе имя, и, весьма возможно, здоровье также надолго вас покинет.
Князь улыбнулся ободряюще, пытаясь сгладить некоторую резкость последних слов.
– А теперь, мон шер, доложите, жив ли еще Носорог? Помнится, когда-то он вволю попил нашей кровушки…
– О! Значит, и вас коснулось… Что ж, субчик живехонек и энергичен до такой степени, будто у него круглый год весна… – я принялся рассказывать о старом чудовище, мучившем курс за курсом военной историей Империи с древнейших времен до наших дней. Царь Петр нагнал с корволантом шведский сикурс у Лесной, принудил к баталии и одержал полнейшую викторию… А истинной причиной Крымской войны стали Ункияр-Инкелессийские соглашения… А в 1856 году государь Александр II сдал практически выигранную противу всей Европы кампанию… А женевский маршал Уилсон сидел со всем своим десантом в Смоленском котле до полной капитуляции… А… тьфу, пропасть.
Мы обменивались с князем воспоминаниями, щедро расходуя чай. Я пребывал в состоянии трепетного ликования. Живая легенда сидела передо мной, вела светский разговор и ничуть не пыталась показать мне, до какой степени вчерашний курсантишка ниже заслуженного героического офицера, известного половине державы. Нет, конечно, это не капитан Крылов, не полковник Холмогоров и не стремительный разведчик Станкович. Но все они, Бог весть, – то ли исторические личности, то ли плод фантазии литераторов… А Вадбольский – настоящий, живой, и в нем три дырки от пуль. Во всяком случае, я знаю о трех. Лет пять назад он прибыл на заставу в отдаленном поселке Петелино для проверки, как представитель штаба. Ночью, воспользовавшись оплошностью часовых, группа боевиков из Братства Лучезарного Лотоса пробралась в казарму и перебила сорок спящих солдат, втыкая шомпола в уши. В конце концов, кто-то поднял тревогу. К тому времени Вадбольский оказался единственным уцелевшим офицером, он принял командование остатками заставы и полдня дрался с бандой, не давая ей заняться поселком. Говорят, мертвецов наделали в том побоище по девять из каждых десяти бойцов… с обеих сторон. И – вот он теперь, живой и здоровый, сидит в двух метрах от меня, чирикает мелкие веселости… Надо же.
Мы расстались мало не друзьями.
Мадам Овечкина приняла меня любезно. Была она совершеннейшей копией той самой многогрешной Дарьи Воронец, только сильно амортизированной и выцветшей. Мадам Овечкина показала мне комнату, чисто прибранную, просторную и светлую. Тахта, почти новый подзеркальник с трюмо и шифоньер времен вавилонского пленения составляли всю тамошнюю мебель. Да много ли мне и надо было? Я принял у нее ключ и хотел бы уединиться, как вдруг деловитое немногословие хозяйки испарилось, а вместо него явилась тирада о беспомощном, скучном и несчастном житии одинокой женщины. Глаза мадам Овечкиной зажглись, будто свечи в бальном зале, морщины на лице вмиг распрямились и пропали. Даже фигура ее, мешковидная в силу ветхости лет, изобразила подобие соблазнительной гибкости. Я перепугался и пробулькал в ответ вялую невнятицу вежливого отказа. Сейчас же все сияние пропало из очей хозяйки пансиона, а боевые метаморфозы пожилых ее прелестей опали, словно грибы на сковородке, когда жар вытопит из них влагу. Однако бесстрашная мадам решилась на арьергардный бой. Она молвила:
– Но ведь скрасить досуг меланхольной жэнсчины парой конков подкидного ты же не откажесся, судырь?
Пока я собирался с духом, чтобы решительно отвергнуть вечернее рандеву, милейшая хозяйка выпорхнула из комнаты. Она не дала мне шанса произнести последний вердикт. С лестницы, ведущей на первый этаж, донесся ее куражливый возглас:
– Не откажесся, не откажесся, судырь!
«Ох», – подумал я запирась. Ох и увы мне, грешному…
Я привел в порядок одежду и недолго подремал на тахте. Потом мышцы сами запросили ежедневной нагрузки. Каким бы ты не считал себя бойцом, а без тренировок утратить форму можешь всего за неделю. Мне предстояло работать в мобильном отряде, а там, говорят, людям требуется двести процентов того, чему их учили… Я отыскал местечко поудобнее и загрузил тело стандартным комплексом «оса». За ним последовали комплексы «мираж», «веер» и «далекий гром». Остановиться или продолжить? Пришлось выбрать первое – прерывистое дыхание у замочной скважины очень этому способствовало.
На вопрос «Готов ли ужин, хозяйка?» – скважина промолчала. Топ-топ-топ-топ! Быстрые шажки в сторону лестницы. Но потом мадам Овечкина остановилась, как видно, вспомнив, кому принадлежит пансион. К чему ж ей тогда смущаться? И она голосом громким и горделивым ответила, дескать, на кормежку не стоит господину лейтенанту рассчитывать, поди, господин лейтенант – казеннокоштный. «Умгму», – только и ответил я ей. Мои размышления на тему дать или не дать ей денег, и пусть бы Воронец-второго-издания исполнила мне ужин, прерваны были солидным скрипом половиц. Стенания немолодого дерева слышались все глуше и глуше, хозяйка моя удалилась. Это и к лучшему. Приехать на место службы – самой первой в жизни службы на государя! – и ничуть не отпраздновать сего события было как-то не по-офицерски. Осталось ведь кое-что в карманах? Зачем же менять скудное, но достойное торжество на «пару конков подкидного» за домашними котлетами и самопальной бражкой?
А желудок мой уже взывал к совести…
Четверть часа спустя, молодой и подтянутый лейтенант пограничной стражи вышел из пансиона мадам Овечкиной и отправился на поиски Офицерского клуба. Пусть ему пришлось преодолеть искательную улыбку хозяйки, неужто лучше быть вежливым в подобных случаях?
Вечерело.
Моя форма, изготовленная для службы в средней полосы России, оказалась легковата в условиях, которые можно приравнять то ли к нашему Архангельску, то ли к нашей Вятке в день ветреный и дождливый. Мокредь носилась в воздухе. Ветерок норовил запустить ледяную лапу за шиворот. Я твердо решил: если не отыщу Офицерский клуб за обещанные десять минут, то другое место отыщет меня. Как на грех, Груздевой переулок вывел меня к Тургеневской площади, там и сям усаженной соблазнительными огоньками. Правда, первый из них оказался фонарем над вывеской «Свободный радикал. Философический салон для критически мыслящих личностей». В маленьком окошечке виднелись корешки книг. Я разобрал на одном из них слово «Шопенгауэр» и немедленно ускорил шаги.
