Мюррей Лейнстер - Туннель времени (сборник)
Ну и ради чего? Исключительно для того, чтобы чья–то секретарша могла по телефону приказать некоему Джеду Кохрейну собраться, сесть на пассажирскую ракету и лететь на Луну. Лететь — не сумев даже возразить, потому что босс не пожелал прервать обед и выслушать подчиненного, а тот смолчал, чтобы послушанием сохранить свою работу. Именно ради этой высокой цели ученые положили годы труда, а первопроходцы рисковали своими жизнями.
Разумеется, рассудительно напомнил себе Кохрейн, печати лунной почты ужасно высоко ценились заядлыми филателистами. Огромную ценность имели и туристические услуги — для всех, кто мог позволить себе выложить такую кучу денег, чтобы было чем потом хвастаться. На Луне пробурили шахты, работающие на солнечной энергии и приносящие всего лишь небольшие убытки. Можно вспомнить и другие восхитительные достижения. Скажем, ночной клуб в Луна–сити, в котором один хай–болл стоит столько же, сколько недельная зарплата такой секретарши, как Бэбс. И еще…
Горящая красная надпись на информационной панели сменилась другой. ОТЛЕТ, СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД — сообщала она.
Где–то внизу с приглушенной бесповоротностью захлопнулась дверь. Тишина, наступившая внутри ракеты, показалась сверхъестественной. Она была физически ощутимой, гнетущей. Мертвой. Затем ее разбило жужжание электрических лопастей, разрезающих воздух. Откуда–то снизу из перевернутого цилиндра пассажирского салона раздался будничный голос стюардессы:
— Мы отправимся в полет через сорок пять секунд. Вы почувствуете сильную тяжесть. Волноваться не нужно. Если заметите, что вам тяжело дышать, то не дышите глубоко — содержание кислорода в воздухе на корабле намного превышает земной уровень. Просто расслабьтесь в своих креслах. Здесь все продумано. Все прошло многократную проверку. Вам совершенно не нужно ни о чем беспокоиться. Просто расслабьтесь.
Тишина. Два удара сердца. Три.
Раздался рев. Это был низкий, рокочущий, ошеломляющий рев, исходивший откуда–то снаружи В тот же миг какая–то сила вдавила Кохрейна глубоко в пенорезиновые подушки его контур–кресла. Он ощутил, как пенорезина поднимается со всех сторон тела, буквально окружая его. Она сопротивлялась стремлению его рук, ног и живота расплющиться и расплыться в стороны, тонким слоем размазаться по креслу, в котором он покоился. Он почувствовал, как щеки оттягиваются назад, как странно тяжелы предметы в его карманах. Его желудок сильно прижало к позвоночнику. Он почувствовал себя так, как будто получил сильный удар во все части тела сразу.
Это было удивительное ощущение, хотя Кохрейн и читал о нем. Джед неподвижно сидел в своем кресле, пытаясь разобраться в своих чувствах. Через некоторое время он заметил, что судорожно хватает ртом воздух. Потом ему показалось, что одна нога онемела. Он попытался подвигать ею, нога лишь слабо шевельнулась. Рев становился все громче, громче, громче…
Красные буквы на информационной панели возвестили: ОКОНЧАНИЕ ПЕРВОЙ ФАЗЫ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ СЕКУНД.
К тому времени, когда Кохрейн дочитал это сообщение, ракета, содрогнувшись всем корпусом, остановилась. На него накатила волна паники. Он падал! Он не чувствовал своего веса! Ощущение, словно при стократно усиленном падении во внезапно сорвавшемся с тросов лифте. Кохрейна вынесло из углубления в пенорезиновой подушке. Лишь ремни безопасности не дали ему всплыть в воздух.
Раздался какой–то шум, затем несколько резких толчков. Рев двигателей возобновился, и Кохрейн снова обрел вес. Это было не так ужасно, как при старте ракеты, но все лее вес значительно превышал тот, к которому он привык на Земле. Кохрейн покачал затекшей ногой. Ноющее покалывание уменьшилось — чувствительность возвращалась. Он мог шевелить руками и ногами. Они казались непомерно тяжелыми, и на Кохрейна навалилась огромная, невыносимая усталость. Ему захотелось спать.
Это была вторая фаза полета. На старте лунолет набрал ускорение, равное шести ускорениям свободного падения, и удерживал его до тех пор, пока не вышел из атмосферы. Замечательно эффективный дизайн противоперегрузочных кресел и предварительное насыщение крови кислородом позволили пассажирам перенести такое ускорение без ущерба для здоровья. Но при трех «же» они все чувствовали себя изнуренными и вымотанными до предела. Большинство людей провели первую, самую тяжелую фазу полета, бодрствуя, сейчас же почти все провалились в глубокий сон.
Кохрейн из последних сил сопротивлялся усталости. Он ненавидел себя за то, что подчинился указаниям начальства. Приказ ему отдали с вежливой уверенностью, что у него нет и не может быть никаких личных дел, которые нельзя было бы отложить ради того, чтобы подчиниться непонятным распоряжениям секретаря босса. Его терзало презрение к самому себе. Это чувство так соблазнительно забыть, присоединившись к всеобщему сонному царству. Но он, морщась, старался не заснуть, чтобы не упустить ни одной мелочи в не слишком–то красивом зрелище самого себя и своих действий.
Красные буквы информационной панели возвестили: ОКОНЧАНИЕ ВТОРОЙ ФАЗЫ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ СЕКУНД. Ракета снова содрогнулась, точно в приступе икоты, и замерла. На Кохрейна накатило тошнотворное ощущение свободного падения, но он безжалостно заставил себя думать так, как будто не падает вниз, а взлетает вверх, что, в сущности, тоже правда. Внезапно лунолет вошел в третью стадию, и послышался шум, который все продолжал и продолжал нарастать.
Ускорение теперь стало практически нормальным, вернулся привычный вес. Кохрейн чувствовал себя примерно так же, как любой человек на Земле, пристегнутый к контур–креслу и откинувшийся назад, чтобы видеть только потолок. Джед приблизительно знал, где сейчас должна находиться ракета, вероятно, зрелище было весьма захватывающим. Кохрейн находился в сотнях миль над землей, и его уносило все дальше и дальше, на восток и вверх. Если бы в ракете были иллюминаторы, то с такой высоты он мог бы видеть континенты, как на ладони.
Нет… Лунолет стартовал ночью. Он должен все еще находиться в тени Земли. Внизу, скорее всего, вообще ничего не видно, за исключением, возможно, одного–двух пятнышек туманного света на месте гигантских и чересчур многочисленных земных городов. Но зато наверху раскинулись звезды, мириады и мириады звезд, всевозможных цветов и степеней яркости, соперничающих друг с другом за место в космосе. Ракета продолжала свой спиральный путь вдаль и ввысь, приближаясь к месту встречи с космической платформой.
Эта платформа, разумеется, была искусственным спутником Земли, вращающимся на высоте четырех тысяч миль с запада на восток. Один оборот занимал чуть больше четырех часов. Ее пришлось соорудить потому, что разорвать узы земного притяжения стоило безумных затрат топлива. Кораблю приходилось ускоряться очень медленно, чтобы не нанести вред хрупкому живому грузу. Космическая платформа была заправочной станцией в пустоте, на которой лунолет пополнял свои запасы топлива для следующей, более длинной и куда менее трудной части путешествия длиной в двести тридцать с лишним тысяч миль. По пандусу проворно поднялась стюардесса. Остановившись в начале салона, она по очереди оглядела каждого пассажира в каждом кресле. Когда Кохрейн повернул к ней широко раскрытые глаза, она успокаивающе сказала:
— Не стоит беспокоиться. Все идет наилучшим образом.
— Я и не беспокоюсь, — сказал Кохрейн. — Я даже не нервничаю. Я в полном порядке.
— Но вы должны спать! — заботливо заметила девушка. — Большинство людей уснуло. Если вы вздремнете, то будете лучше себя чувствовать.
Она деловито проверила его пульс. Он был в норме.
— Можете сами вздремнуть вместо меня, — сказал Кохрейн, — или положите мой сон обратно в кладовку. Мне он не нужен. Я в полном порядке.
Девушка внимательно посмотрела на него. Она была удивительно хорошенькой, но какой–то отстраненной, бесстрастной.
— Вот здесь кнопка. Нажмите ее, если вам что–нибудь понадобится, и я приду.
Он пожал плечами и неподвижно улегся в своем кресле, а стюардесса продолжила осматривать других пассажиров. Делать было нечего, смотреть не на что. В наше время, подумал Кохрейн, с путешественниками обращаются как с мешками. Путешествия, как и телевизионные передачи, и множество других жизненных удобств, рассчитаны на среднестатистические семьдесят–девяносто процентов человеческой расы, чьи вкусы и пристрастия можно без труда изучить при помощи опросов. Любой, кому не нравилось то, что нравится всем, кто реагировал не так, как остальные — просто досадная помеха. Кохрейн причислял себя именно к таким.
Через довольно долгий промежуток времени красные светящиеся буквы загорелись снова. На этот раз надпись гласила: СВОБОДНЫЙ ПОЛЕТ, ТРИДЦАТЬ СЕКУНД. Там не было сказано «свободное падение». Но Кохрейн весь подобрался, и мышцы на его животе напряглись, когда корабль снова остановился. Пришло ощущение плавного падения. Электронный динамик, вмонтированный рядом с креслом, ожил. Такие устройства находились рядом с каждым пассажирским сиденьем, так что салон наполнился негромким бормотанием, которое, точно в насмешку, очень походило на хоровую декламацию.
