Александр Зорич - На корабле утро
Комлев ненавидел любовь в стиле «как придется». И любовь второпях тоже. Вот почему предложенное Любавой положение его не вдохновило.
Разоблачившись насколько это было возможно оперативно, он подхватил Любаву на руки и, осторожно разведя ее бедра, бережно усадил ее себе на колени, благо она не принадлежала к породе крупнозадых и толстокостных и это было нетрудно.
А затем с силой навернул, надвинул ее на себя. «По крайней мере, так я не сделаю ей больно…»
Судя по стыдливой скованности ее быстрых движений, в любви Любава была малограмотной и пугливой дикаркой. И хотя она следовала всем настойчиво-ласковым велениям Комлева, тому было ясно: от нее не следовало ожидать никаких сногсшибательных инициатив. Поспеть бы ей за его, Комлева инициативами…
«Не похоже, чтобы этот „один парень“ баловал изысками мою туземную королевну…» – подумал Комлев, скользя вожделеющим языком по впадине между задорно торчащими грудками Любавы.
Их слияние было тесным и для Комлева достаточно обязывающим. Но Любаве, которая уперла босые ноги с белесыми коготками во влажные плитки пола, эта гимнастическая импровизация, похоже, даже нравилась…
И все же Комлеву пришлось приложить все свои немалые уменья для того, чтобы довести Любаву до экстатической кульминации. У него даже сложилось подозрение, что она сама не больно-то этой кульминации хотела. И пришла к ней отчасти поневоле, на миг потеряв над собой контроль. Она словно бы свалилась в сладкие воды блаженства, поскользнувшись на прыжковом мостике…
Вот Любава замычала что-то невнятное, небольно вцепилась коготками в его спину и несколько мгновений билась, как пойманное животное, откинув назад голову и зажмурив глаза. Вот она судорожно стиснула бедра…
Лишь после этого Комлев позволил себе излиться.
Странно, но пока все текло и происключалось, никто из них – ни Любава, ни Комлев, не проронил ни слова.
Лишь когда последнее эхо сладострастных конвульсий растаяло, Комлев поцеловал свою раскрасневшуюся полюбовницу в край сытой улыбки и сказал:
– Ты была… Ты была… невероятная!
– Спасибо, – одними губами произнесла Любава. Комлев заметил, что надбровья у нее все еще красны от слез.
Подарив Комлеву скупой поцелуй в лоб, Любава встала с его онемевших колен.
Затуманенным взором обвела раздевалку. Скрутила волосы в пучок.
Похоже, лишь в эти секунды до нее дошло, что же на самом деле произошло. И ей стало стыдно – Комлеву было достаточно одного движения густых Любавиных ресниц, чтобы понять это.
Чего Любава Мушкетова стыдилась больше – разнузданной стремительности своего порыва, исступленной чувственности своих ласк, своеобразия места, где сближение произошло, или чего-то совсем пустякового вроде прыщика на ягодице или тоненького дегенеративного волоска близ ареолы, Комлев, конечно, не знал. Но саму эмоцию он очень даже почувствовал…
Он, как и был нагой, полулежал на той самой деревянной лавке и, подперев голову ладонью, грустно глядел на то, как Любава, с каждой секундой все более отдалясь от него и того, что было между ними, пытается одеться.
Вот из шкафчика с номером «19» вразнобой полетели на мокрый пол капроновые леггинсы, измятая серая юбка, салатного цвета туфли-балетки, свитер с высоким горлом – Любава нервничала, Любава все больше «заводилась»… Вот вспорхнули и мягко приземлились на пару ее зеленых вьетнамок трусики-ниточки, а вот он лифчик, кружевной и прозрачный, тоже почти невесомый… И все это имеет ее, Любавин, запах, запах парного молока, мускуса, раскаленного песка – этот запах Комлев теперь знал и мог отличить от сотен других.
Любава в трусиках и лифчике, даже сама того не желая, выглядела отменной соблазнительницей. И Комлеву пришлось собрать в кулак всю свою выдержку, чтобы не взмолиться о…
«Бесполезно… Она сейчас как Ева после грехопадения… Пока она не пресытится этой ролью, любые попытки тщетны…»
Чертыхаясь, Любава принялась натягивать бесцветные капроновые леггинсы – ноги были влажные и натягивались они так себе, все время норовили пристать к коже.
Затем пришел черед юбки – второпях Любава никак не могла сладить с задней застежкой. От помощи же Комлева грубиянка наотрез отказалась.
Со свитером дело обстояло попроще… В общем, не прошло и десяти минут, как Любава, полностью стряхнув с себя блаженное любовное забытье, приобрела вид отчужденный и деловой.
– А вы почему не одеваетесь, Владимир? – строго спросила она, придерживаясь рукой за стену (вторая рука натягивала на пятку мягкий задник туфли).
– Не одеваюсь – потому что не желаю, – спокойно сказал Комлев, не переменяя положения. – Мне нравится мое тело. И я считаю, оно заслужило несколько минут свободы от шерстяных и хлопчатобумажных вериг человеческой цивилизации…
– Вы хоть понимаете, где мы находимся?
– Да. Мы находимся в женской раздевалке, – в спокойном голосе Комлева звучала убийственная ирония, призванная оттенить «училкину» серьезность Любавы.
– Вы как хотите, а я пошла!
– Даже не попрощаетесь?
Несколько мгновений Любава глядела на вальяжно-атлетического, белого и безгрешно-нагого, как античная статуя Комлева с выражением удивленного одобрения – как видно, несмотря на все моральные запреты, а возможно даже и латентное ханжество, зрелище пришлось ей по вкусу – кому же не нравится, когда тебя желают так сильно. Но в душе госпожи военврача уж очень яростно боролись приязнь, мораль и здравый смысл… Когда Любава была практически готова сорваться с места, чтобы припечатать к скуле Комлева прощальный поцелуй, ведь это не комильфо, уходить, не поцеловав человека, с которым только что был так близок, в коридоре отчетливо хлопнула дверь – не то сквозняк, не то полуночник, засидевшийся в парной…
– Прощайте! – быстро сказала Любава и бросилась через порог.
Комлев закрыл за ней дверь раздевалки.
На душе у него было сумеречно. Он был опытным любовником и знал: после высоковольтных сближений, подобных этому, судьба предоставляет мужчине и женщине лишь два пути: расстаться навсегда или же быть вместе долго и счастливо. В те минуты ему очень хотелось второго. А вот Любава, похоже, пыталась решить в пользу первого. Точнее, Комлеву показалось, только что он видел двух любав одновременно. И каждая из этих двух хотела своего.
«Ах, Любава-Любава… Как же это можно – быть такой разорванной?»
Потом Комлев обстоятельно оделся и побрел в свою каюту.
Глава 6. Двигатель Д-2, вид сбоку
18 августа 2622 г.
Фрегат «Ретивый», космодром Певек
Планета Земля, Солнечная система
Всю ночь «Урал» шел полным ходом на восток.
Могучие вибрации волнами прокатывались через исполинскую тушу корабля и Комлеву до самого рассвета казалось, что он не спит, но, тесно обнимая горячую, пряную Любаву вместе с кораблем прорезает неподатливые океанские воды.
За завтраком Комлев из окна трапезной наблюдал величавое приближение обкатанных волнами и обтертых вьюгами каменных лбов на острове Айон, что при входе в залив Чаунская губа.
– К космодрому подходим, – прокомментировал Чичин, терзавший за комлевским столиком свою яичницу с беконом.
– А что у нас здесь? – спросил Комлев.
В структуре базирования ВКС он был не особо силен, не его профиль.
– Певек, – ответил Чичин. – Космодром Певек, – пояснил он, принимаясь за бутербродище с черной икрой.
– А-а, слышал о таком… Это не тот ли, на котором весной под стартовым столом поймали медведицу с тремя медвежатами? Я в новостях видел.
– Он, он родимый! – широко улыбнулся Чичин. – Между прочим, никто из медведей не пострадал!
«Никто из медведей» – хорошо звучит!" – отметил про себя Комлев. Во время этого разговора он беспрестанно вертел головой, сканируя соседние столы, где гремели приборами и с протяжными зевками потребляли кофе сонные офицеры. Разумеется, он высматривал военврача Любаву, она должна ведь завтракать, или что? Какими будут их отношения после влажного чуда вчерашнего сближения?
«Как бы это выкинуть посторонние мысли из головы?» – мучился Комлев.
Впрочем, «посторонние мысли» выветрились из головы сами, стоило только ему получить на свой служебный телефон директиву «Кавторангу Комлеву приказ одеться потеплее и подняться на летную палубу в районе лифта Л-4.»
Теплую меховую доху – такие, он знал, шьются крупными партиями для гарнизона Города Полковников на Восемьсот Первом парсеке – он получил еще вчера в хозяйстве боцмана Басурьева. Доха была отличная, а вот прилагавшаяся к ней меховая шапка избалованного Комлева расстроила. В ней он был похож вовсе не на капитана второго ранга российского военфлота, а на траппера-забулдыгу с территорий, условно контролируемых Объединенными Нациями. По крайней мере, такими трапперов показывали в авантюрных фильмах…
