Джеймс Блиш - Триумф времени
— Только то, что я уже предложил, — безнадежно произнес доктор Шлосс. — Накачаться антирадиационными лекарствами и надеяться на то, что мы сможем продержаться на ногах эти десять дней. А что еще нам остается? Они нас поймали в ловушку.
— Прощу прощения, — сказал Мирамон. — Это вовсе не так уж и неоспоримо. У нас имеются некоторые собственные ресурсы. И я только что запустил один из таковых в действие; возможно, этого окажется достаточно.
— Что это такое? — спросил Амальфи. — Я и не знал, что вы установили какое-либо оружие. И как долго нам придется ждать, чтобы оно подействовало?
— По одному вопросу — за раз, — попросил Мирамон. — Конечно же, у нас имеется установленное оружие. Мы никогда не говорим об этом, потому что на нашей планете имелись дети и по-прежнему они есть, благослови их боги. Но нам пришлось принять к сведению тот факт, что когда-нибудь мы можем столкнуться (или можем быть атакованы) с враждебным флотом, учитывая то, насколько далеко мы вырвались за пределы нашей родной галактики, и как много звездных систем мы посетили. Таким образом, мы разработали несколько систем для защиты. Одну из них мы никогда не собирались использовать, но сейчас мы использовали как раз именно ее.
— И что это такое? — спросил напряженно Хэзлтон.
— Мы никогда бы вам не рассказали об этом, за исключением приближающегося конца, — сказал Мирамон. — Вы уже хвалили нас как химиков, Мэр Амальфи. И мы применили достижения химии в физике. Мы нашли возможность «отравить» электромагнитное поле с помощью резонанса — почти таким же образом, как катализатор воздействует на процесс химической реакции. Таким образом, «отравленное» поле распространяется по несущей волне и соответственно — по контролирующему полю, почти по любому сигналу, являющемуся постоянным и подчиняющемуся уравнениям Фарадея. Вот, взгляните.
Он указал на окно. Свет показался им ничуть не ослабшим; но теперь, он словно был покрыт рваными чумными пятнами. В течении секунд, эти пятна распространялись и соединялись друг с другом, до тех пор, пока свет не оказался заключенным в изолированные светящиеся облака, быстро поедаемые по краям, словно мертвые клетки, разлагаемые энзимами бактерий гниения.
Когда небо стало полностью темным, Амальфи смог разглядеть сотни лучей, состоящих из едва различимых глазом частиц — хотя возможно, что это была и оптическая иллюзия — тянущихся к планете Он; по крайней мере, было похоже, что их сотни, хотя в действительности едва ли возможно разглядеть больше пятнадцати с любой из точек на поверхности планеты. Но и эти уже быстро съедались, и отступали в тьму.
Счетчики снова начали выбивать дробь, но все-таки полностью еще не остановились.
— Что произойдет, когда эффект доберется назад, до кораблей? — спросил Уэб.
— Он отравит сами приборы, — сказал Мирамон. — А существа в кораблях пострадают от полного нервного блока. Они умрут, как умрут и сами корабли. И не останется ничего, кроме сотни мертвых корпусов.
Амальфи издал долгий, хриплый вздох.
— Ничуть не удивительно, что вас не заинтересовал наши breadboard приспособления, — сказал он. — С такой штукой вы и сами могли бы стать какой-нибудь иной Паутиной Геркулеса.
— Нет, — твердо ответил Мирамон. — Такими мы бы никогда не могли стать.
— Боги звезд! — воскликнул Хэзлтон. — Так все кончилось? Так быстро?
Улыбка Мирамона оказалась холодящей. — Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще услышим о Паутине Геркулеса, — сказал он. — Однако то, что ваши Отцы Города называют отсчетом — продолжается. До конца этого мира осталось только десять дней.
Хэзлтон вернулся назад к дозиметрам. Какой-то момент он тупо неотрывно смотрел на них. Затем, к полному изумлению Амальфи, он начал смеяться.
— Что тут такого смешного? — проворчал Амальфи.
— Сами посмотрите. Если бы люди Мирамона когда-либо и столкнулись к Паутиной Геркулеса в реальном мире — они бы проиграли.
— Почему?
— Потому что, — ответил Хэзлтон, вытирая свои глаза, — пока он отбивался от них, мы все получили дозу радиации, превышающую смертоносный предел. Мы все, сидящие здесь, мертвы точно так же, как если бы в нас не существовало никаких признаков жизни!
— И это что — шутка? — спросил Амальфи.
— Конечно же шутка, босс. Все это не имеет ни малейшей разницы. Мы больше уже не живем в таком «реальном мире». Мы получили дозу. Через две недели нам станет плохо, мы начнем лысеть и нас начнет тошнить. И через три недели мы все умрем. И вы _п_о_-_п_р_е_ж_н_е_м_у_ не замечаете шутки?
— Я ее вижу, — ответил Амальфи. — Я могу еще от четырнадцати отнять десять и получить четыре; ты хочешь сказать, что мы будем жить до того момента, когда умрем.
— Не переношу человека, который просто уничтожает мои шутки.
— Это шутка — довольно старая, — медленно произнес Амальфи. — Но, может быть, она все еще и смешна; и если она была хороша для Аристофана, то, думаю, она достаточно хороша и для меня.
— Ну хорошо, я тоже считаю, что эта шутка чертовски смешная, — произнесла Ди с холодной яростью. Мирамон переводил взгляд с одного Ново-Землянина на другого с выражением полного изумления. Амальфи улыбнулся.
— Только не говори так, если так не думаешь, Ди, — сказал он. — Все таки, это всегда было шуткой. Смерть одного человека столь же смешна, как и смерть всей вселенной. И пожалуйста, вообще отказывай нам в последней шутке. Быть может, это единственное наследие, которое мы оставим после себя.
— ПОЛНОЧЬ, — сообщили Отцы Города. — ОТСЧЕТ — НОЛЬ МИНУС ДЕВЯТЬ.
8. ТРИУМФ ВРЕМЕНИ
Когда Амальфи открыл дверь и вновь вошел в комнату, Отцы Города сообщили:
— Н-день. НОЛЬ МИНУС ОДИН ЧАС.
В этот час все имело свое значение; a, быть может, и ничего; все зависело от того, что именно стоило вложения своего значения за время жизни в несколько тысяч лет. Амальфи покидал комнату, чтобы сходить в туалет. Теперь он уже никогда не сделает этого, как этого не потребуется и никому из присутствующих; кончина всего уже столь близка, что она обгоняла и физиологически ритмы самого тела, с помощью которых человек определял время с тех пор, как впервые подумал о том, чтобы вести его отсчет. Неужели диурез столь же достоин оплакивания, как и любовь? Что ж, может быть и так; у чувств тоже должны быть свои плакальщики; и никакое чувство, никакие мысли, никакие эмоции не являются ничего не значащими, если это последние в своем роде.
Так что — до свидания, а скорее всего — прощайте все напряжения и облегчения, от любви до мочевины, от входов до выходов, от полной тишины до шума, от пива до кеглей.
— Что нового? — спросил Амальфи.
— Больше ничего, — ответил Гиффорд Боннер. — Мы просто ждем. Присаживайся с нами, Джон, и давай-ка выпьем.
Он сел за длинный стол и посмотрел на бокал с выпивкой, стоявший перед ним. Вино было красного цвета, но в нем одновременно чувствовался едва заметный намек на присутствие и голубого цвета, независимый и не добавляющиеся к фиолетовому цвету даже в этом тусклом свете флюоресцентных ламп по среди мертвого центра безграничной тьмы. Когда он поднес бокал к губам и наклонил его, чтобы отпить, небольшой пузырек поднялся из глубин вина и небольшие капельки влаги покатились вниз. Амальфи осторожно пробовал вино на вкус; он был пронзительным и явственно чувствовался привкус корицы — Ониане не стали великими виноделами, так как их климат был слишком плохим для этого — но даже вкус и этого вина доставил ему неизъяснимое удовольствие, заставившее его вздохнуть.
— Через полчаса мы все должны одеть костюмы, — сказал доктор Шлосс. — Я бы оставил нам и несколько больше свободного времени, но ввиду того, что многие из нас не одевали космических скафандров уже многие века, а кое-кто и вообще — никогда, этот срок пришлось уменьшить. И нам не следует испытывать вероятность того, что кое-кто из нас окажется недостаточно подготовлен.
— А я думал, что мы будем окружены какого-то рода полем, — заметил Уэб.
— Ненадолго, Уэб. Позвольте мне еще раз все разъяснить, чтобы удостовериться в том, что все присутствующие поняли все четко, до конца. В момент действительного перехода, нас будет защищать силовое стазис-поле, в тот самый момент, когда время всех желаний и целей уже будет позади — и оно станет всего-лишь еще одной координатой в пространстве Гилберта. Этот момент перенесет нас в первую секунду времени на другую сторону, после катастрофы. Но затем поле пропадет, так как спиндиззи, генерирующие его, будут уничтожены. И тогда мы обнаружим, что занимаем столь же много независимых ячеек четвертого измерения, сколь имеется людей в этой комнате, и каждая из этих ячеек будет пуста. Впрочем и сами космоскафандры не на долго сохранят вам жизнь, потому что вы будете представлять собой единственное тело с организованной материей и энергией в вашей личной, особенной вселенной; и как только вы потревожите метрическую структуру этой вселенной, вы сами, ваш скафандр, воздух, содержащийся в нем, энергия ваших аккумуляторов, все это начнет рваться в разные стороны, создавая пространство по мере расширения. Каждый человек, таким образом, будет представлять собой свой собственный моноблок. Но если вы не оденете костюмы для перехода, даже и того, что я рассказал, не произойдет.
