Грег Бир - За небесной рекой
Ответ кружил в нем огромной железной снежинкой, пронизывавшей своими прекрасными острыми лучами потаенные глубины сознания, пробуждавшей воспоминания, указывавшей на факты.
Начало двадцатого столетия стало концом японской истории. Долгое детство японского народа закончилось кошмаром, дотоле им неведомым, кошмаром собственной слепоты и бессилия. Кроваво-красное светило поднялось над двумя городами. Новый ужас, новая война, которая была ничуть не страшнее огненной смерти, превращавшей жителей Токио и других городов Японии в корчившихся лилипутов, но отличалась большей точностью, бескомпромиссностью, определенностью.
И, тем не менее, указанная слабость не была вызвана недостатком воинственности или небрежением честью, нет. Она связана со стремлением сохранять верность старым испытанным средствам, некогда позволявшим Японии выходить из самых затруднительных положений. Древние концепции, древние волшебные истории проводимые в жизнь рукою и мечем, рукою и ружьем, рукою и современной технологией обращались в кровь, пепел и кости, белевшие в дымящейся мгле. И прошлое, укутавшись в шелка, подобно зверю напиталось кровью кровавейшего из столетий и с ней смешало собственную кровь…
Ответ уже в крови.
— Он во мне… — пробормотал Кавасита.
Первая реакция была самой сильной. Будь в его руках клинок, он бы уже лишил себя жизни. Кавасита ужаснулся и сошел с мата на траву, не отрывая глаз с того места, которое только что покинул.
— Я робот, — пробормотал он. — Неуправляемый робот.
Он схватился за голову. Страх жег его огнем. Он думал, что ответ принесет ему облегчение, однако теперь оказался лицом к лицу с невозможным, абсолютно неприемлемым решением, которое не распадалось на отдельные части и не исчезало. Оно явилось слишком быстро для того, чтобы он мог воспринять его часть за частью. С каждым ударом сердца оно заявляло о себе все громче, вонзалось все глубже.
Некто незримый так и продолжал сидеть на мате. Он был слишком стар, чтобы угнаться за прытким Каваситой — сморщенная мумия с горящими огнем глазами. Этот похожий на жабу демон чего-то ждал.
— Заводной воин, заводной правитель, решивший сразиться с историей, принявшей образ его дочери… Нет, нет, безумие сильнее…
Его стало знобить. Он накинул на плечи халат и тут же вспомнил о своем тапасе, оставленном на камне. Взяв маленькое, размером с ладонь, устройство, он приказал:
— Режим рассуждения. Речь. — Заметив, что экран прибора засветился, Кавасита добавил: — Поспорь со мной.
— Представьте свое утверждение.
Он принялся рассказывать машине о полученном им страшном ответе. Тапас громко запищал.
— Столь компактное устройство не способно решать столь сложные задачи. Вы можете прибегнуть к помощи большой установки или подключить дополнительный блок.
Он положил тапас на камень и, войдя в дом, направился к комнате Анны. Та крепко спала на своем спальном поле. Он быстро нашел нужный блок, имевший размеры чемоданчика, и, прихватив его с собой, тихонько вернулся в сад камней.
Как только он присоединил блок к тапасу, тот загудел и принялся перечислять номера банков информации, с которыми ему надлежало работать.
— Просто поспорь со мной, — повторил Кавасита. — Попробуй разубедить меня.
— Ты боишься стать рабом культурной традиции, — тут же заявил тапас.
— Я боюсь стать безвольным существом, и только.
— Но, ведь, все живые существа обусловлены определенными установками, оставить которые весьма затруднительно.
— Что еще за установки?
— Без тектохирургии не существовало бы людей с тремя руками. Без омолаживающих средств люди не могли бы жить по двести лет.
— А если мы будем говорить о сознании? Существуют ли какие-то границы и у него?
— Да, хотя они и достаточно обширны. Скажем, кроцерианцам трудно осознать принципы передовой космической технологии, люди же делают это без особого труда. Впрочем, не следует думать, что эти границы непреодолимы. Люди могут решать проблему визуализации пространств высокого порядка с помощью своих машин. Чем большими возможностями мы обладаем, тем выше степень нашей свободы. Именно этот принцип побуждает человека создавать устройства, аналогичные тому, которое в настоящий момент беседует с вами. Он стремится к большей свободе.
— Но разве моя культура ограничивает меня? Являлась ли она причиной того зла, которое совершалось на моих глазах, зла, вызванного к жизни мной самим?
— Устройства моего класса плохо ориентируются в личностных проблемах. Если же мы станем рассматривать теоретические аспекты этой проблемы…
— Я тебя внимательно слушаю, — кивнул Кавасита.
— Вполне возможно, что ваши действия определяются былой культурной обусловленностью.
— Но разве я утратил чувство личной ответственности? Это куда более тяжелый грех, чем все мои прегрешения вместе взятые!
— Объясните это положение подробнее.
— Если я и сделал что-то не так, то в этом повинен именно я, а не наше прекрасное наследие! То же самое относится и к другим японцам.
— Любое культурное наследие, любая философия в определенных ситуациях теряют всяческий смысл.
— Я этого не понимаю.
— Я говорю о ситуациях, в которых символ веры или определенная философия не способны удержать человека от действий, противоречащих их духу. Ни один символ веры не разработан настолько, чтобы он мог объять в себе все мыслимые его интерпретации. Соответственно, христианство несло не столько мир, сколько меч, буддистская догматика, на которой делался особый акцент, приводила скорее к войне, чем к созерцанию. Подобных примеров великое множество. И этот закон затрагивает не одних только людей. Живые существа слишком сложны для того, чтобы все их поведение регламентировалось конечным набором правил.
— Но почему люди склоняются к обратной крайности? Почему одни сильны, другие слабы? Почему я потерпел неудачу?
— Устройству не хотелось бы продолжать этот разговор.
Кавасита изумленно замер. Ничего подобного с тапасом еще не происходило.
— Это еще почему?
— Устройство ощущает внутреннее состояние собеседника и рекомендует ему переговорить с другим человеческим существом. Устройство не может взять на себя роль психиатра.
Кавасита гневно затряс кулаками.
— Мне не нужна психиатрическая помощь! Я хочу понять, почему мы поступаем именно так, как мы поступаем! — Тапас загудел. — Черт побери, может быть, ты, все-таки, перестанешь отключаться? Я задам тот же вопрос несколько иначе… — Как бы он не формулировал мучивший его вопрос, тапас отвечал ему ровным гудением. Кавасита схватил в руки оба устройства и метнул их в стену, пробормотав по-японски: — Черт бы побрал всю эту дребедень. Мое учение пошло прахом. Оно не может помочь мне. Одни полуответы… Я, ведь, и вопросов-то не могу поставить…
Он положил ладонь себе на лоб и, задрав голову вверх, пробормотал:
— Я должен добраться до первоисточника. Ками . Им, наверняка, известно все.
Рука его тут же стала мокрой от пота.
В куполе был еще день, однако он видел на небе несколько звездочек и медленно плывущий корабль Уонтеров, вернее, его машинную интерпретацию. Все эти изображения являлись результатом совместной работы сенсоров и проекторов. Если бы ками не покинули его, они бы развеяли его сомнения. Кто-кто, а уж они-то обошлись бы без машин, интерпретирующих их ответы. Эти же треклятые железяки подвели его в самый неподходящий момент.
Кавасита взял в руку коробку и стал наполнять ее продуктами: фрукты из сада, овощи, оставшиеся после вчерашнего ужина, горсть вареного риса… Взяв коробку под мышку, он поспешил к воротам и, распахнув их настежь, выскочил со двора.
Эти вопросы следовало задавать снаружи. Он пересек лужайку и молодую рощицу и оказался перед портиком шлюзовой камеры.
— Открывай, — приказал он. Дверь отворилась, и Кавасита уверенно шагнул в камеру. — Пуск!
— Устройство может включиться только в том случае, если пользователь обезопасит себя специальным костюмом и системой жизнеобеспечения.
— Пуск, тебе говорят! Я тебе приказываю!
— Устройство…
Кавасита вернулся под купол, подобрал с земли увесистый камень и, вновь войдя в камеру, принялся стучать им по световому элементу.
— Сколько тебе можно говорить… Выпусти меня, слышишь?
Элемент тут же разбился, но шлюз так и оставался закрытым.
— Есио! — послышался чей-то голос, однако Кавасита решил не обращать на него внимания.
Когда Нестор оказалась возле портика, Есио уже молотил по закрытому люку голыми сбитыми в кровь ногами.
— Есио, прекрати! Ты слышишь? Прекрати, пожалуйста!
Она схватила его за плечи и тут же поймала на себе его свирепый взгляд.
— Вы все пытаетесь меня остановить! Сбиваете с толку, забиваете мне голову всяческой чушью! Какая грязь! Прогресс, науки — все только для того, чтобы лишить мое сознание былой ясности!
