Марти Бурнов - Достигая прозрения
— Эх, молодость… молодость, — по-стариковски наигранно прокряхтел профессор.
— Нет, действительно, мне показалось, она неспроста здесь появилась… словно что-то… то же самое, что перенесло нас в этот мир и свело всех вместе, привело ее сюда.
К столику подошел Нэйб. Его рот залег жестокой складкой, одну руку он держал в кармане и тревожно озирался по сторонам.
— Быстро, но тихо валим отсюда! — он развернулся и, не теряя ни секунды, направился к выходу.
— Сдается, переговоры прошли не очень… — Иван Никифорович поднимаясь, тревожно глянул на Аркашу.
— Надеюсь, капитан никого не убил.
— И никто не попытается убить нас…
Снаружи их поджидал красноватый туманный сумрак. Противоположная сторона улицы темнела смутно различимым массивом. В вышине неясными тенями со свистом и шипением мелькали флаеры. После духоты казино воздух казался влажным и необычайно свежим.
— Что за черт? — Аркаша удивленно остановился, ему казалось, что день только начался.
Он вопросительно взглянул на Нэйба. Тот замер, и напряженно вглядывался в туман.
— Полагаю, дело в скорости вращения спутника. Смена дня и ночи происходит здесь несколько… — вместо виллирианца начал профессор.
Внезапно раздался тонкий оглушающий вой. От резкого звука в голове вспыхнула боль. Аркаша зажал уши, но боль усиливалась.
— Полиция Ареоса! Вы арестованы! Сдавайтесь! — орал кто-то незримый.
Чувство дежавю пронзило Аркашу. Он хотел бежать, но из тумана показалась фигура:
— Лечь на землю! Быстро!
— Стерва! — Нэйб застыл с поднятыми руками.
— Вы арестованы… — продолжал орать механический голос.
— На землю или пристрелю!
Женщина-полицейский, не опуская оружия, подошла ближе. Аркаша узнал ее. Лиа! Боль от разочарования притупила сверлящую мозг боль от сирены.
— Не надо… — едва слышно сказал он, косясь на Нэйба.
Зная виллирианца, Аркаша больше всего боялся, что тот начнет стрелять. Погибнут все!
— Я сказала — всем лечь! — кричала Лиа.
— У тебя ручки трясутся, дорогуша… — ухмыльнулся Нэйб.
Предчувствуя недоброе, Аркаша сделал шаг вперед. Лиа чуть отступила. Все застыли.
Она выстрелила.
С кратким пшиканьем высохла и раскалилась стена рядом с Нэйбом. Несколько секунд камень слабо светился красным. Запахло паленой кожей.
— В следующий раз пристрелю! — Лиа прицелилась в Нэйба. — Считаю до трех!
— Дрянь! Ты его испортила! — Нэйб сокрушенно косился вниз, на сожженный край плаща.
Аркаша не знал, чего ждать дальше: Нэйб явно что-то замыслил, а Лиа — темная лошадка. Не оставляло ощущение, что помимо этого, он упускает нечто важное. Кажется, Нэйб был чем-то встревожен, когда они покидали казино. Возможно, сделка не состоялась. Что-то не заладилось…
Краем глаза Аркаша уловил движение у выхода из казино. Неясное предчувствие кольнуло сердце. Он прыгнул на девушку. Мгновение ужаса перед обжигающей болью и темнотой…
— Стой! — она не выстрелила. Не успела.
Аркаша упал на Лиа, придавив к мостовой. Над головой что-то сверкнуло. Выстрел?!
— Вот он! — закричал кто-то из тумана. — Нэйб! Стой, скотина! Не уйдешь!
Полыхнули вспышки выстрелов. Кто-то еще вступил в игру. Нэйб присел и стрелял в ответ. Профессор прижался к земле.
— Твои люди? — спросил Аркаша.
Лиа с ненавистью посмотрела не него:
— Пошел к черту! — но сопротивляться перестала.
— Значит, кто-то еще…
Аркаша чувствовал себя странно. Над головой сверкали выстрелы. Он лежал практически беззащитный. Не мог ни скрыться, ни защитить себя. Каждую секунду смерть скалилась прямо в лицо.
Но при этом его волновало тело, что он сжимал в объятиях… было обидно, что удивительно красивые, яркие светло-зеленые глаза смотрят на него с презрением. Глупо!
Раздался стон. Это вернуло Аркашу к реальности. Он поднял голову. Профессор цел. Капитана не видно. Туман приобрел отчетливый запах горелой плоти. Чуть поодаль, у стены, валялось чье-то тело. Нэйб?!
— Пусти меня! — Лиа уперлась кулачками ему в грудь.
Аркаша покосился на ее пистолет, что лежал в шаге от них.
— Все не так… — он не знал, что ей сказать, не знал, что делать.
Лишь сжав ее покрепче, всмотрелся в труп.
— Это не капитан, — шепнул профессор.
— Слава богу!
— Какому богу, кретин?! — прошипела, извиваясь, Лиа. — Надо было пристрелить вас сразу!
Туман осветило еще несколько вспышек. Аркаша ничего не мог разобрать. Оставалось надеяться…
Нэйб! Чуть пошатываясь, он вынырнул совсем рядом.
— Вы ранены? — профессор поднялся ему навстречу.
— Как всегда, — отмахнулся тот. — Мне это надоело!
Виллирианец подошел к Аркаше и Лиа.
— Отойди! — он наставил на Лиа пистолет.
— Нет! — Аркаша почувствовал, как напряглось и сжалось под ним тело Лиа.
Это было безрассудно и глупо, но он был готов защищать ее даже ценой собственной жизни.
— Не дури. Нам только полиции сейчас не хватает!
— Нет! Она одна и не опасна.
— Она из полиции! Помнишь, мы угробили целый крейсер с такими, как она?! — Нэйб ухватил Аркашу за комбинезон, намереваясь силой стянуть его с Лиа.
— Если убьешь ее — мы больше не партнеры! — Аркаша сам отпустил Лиа и поднялся.
— Капитан, так нельзя… не по-людски это… не по-человечески! — Иван Никифорович успокаивающе положил руку на плечо Нэйбу.
— Срань господня! Мы об этом еще пожалеем! — Нэйб яростно отвернулся и подобрал ее пистолет. — Надо уходить. Быстро! — он направился к оставленному поблизости флаеру.
Проходя мимо трупа, виллирианец, пожертвовав мгновением, со злостью пнул его.
— Не следи за нами больше. Не надо… — ни на что не надеясь, попросил Аркаша, на прощание взглянув Лиа в глаза.
* * *"А что едят талраки?" Люм уже который раз обшаривал взглядом комнатку. Ничего. Ничего съедобного. Кроме хозяина. Он непроизвольно задержался на тощей фигурке за столом. Эри был мрачен и зол, но на вид вполне съедобен, хотя, наверное, и невкусен — слишком костлявый и худосочный…
"Проклятые талраки!" Люм разозлился на свое новое тело. Он был уверен, что именно тело талрака вынуждает его все время думать о пище, представляя, какими окажутся на вкус даже разумные существа. Хотя, что такое разумность?.. Вот, например, он, Люм, считает себя вполне разумным, в то же время, ему постоянно говорят, что он — дурак…
Так же, он проклинал устройство, что поменяло их с Рафхатом телами и тех, кто вживил его. Люм был голоден, несчастен и одинок.
— Да проснись ты! — толкнул он Рафхата.
Тот медленно открыл один глаз.
— Я не сплю. Я медитирую. Не мешай, — глаз закрылся.
— Я есть хочу! — громко заявил Люм, вскакивая на ноги.
Он надеялся если не поесть, то хотя бы поговорить с кем-нибудь.
— Ничего нет. Вы все сожрали! — Эри печально кивнул на груду объедков.
— Тогда надо принести новую пищу.
— Нельзя! — Рафхат открыл все глаза.
Эри немного испуганно покосился на шипы, показавшиеся меж панцирных пластин сиреневого чудовища:
— Ты медитируй… медитируй… а мы с твоим приятелем поищем что-нибудь поесть.
— А я не знаю, что можно есть талракам, — Люм был рад беседе, она отвлекала от голодных спазмов. — То есть знаю, то, что уже ел, но вдруг талраки могут, есть что-то, чего я не знаю…
— Нет здесь ничего, — Рафхат разозлился. Он убрал бессознательно выпущенные шипы и поднялся на ноги, — Только голый пластик, да еще этот… — он покосился на Эри. — Можешь сожрать его, мне не жалко.
Люм задумался. Он не понял, о чем говорит Рафхат. О человеке Эри или о пластике. Есть пластик не хотелось. Аппетита тот не вызывал — значит, вряд ли пластик съедобен для организма талрака. Не предлагает же Рафхат съесть Эри?..
— Не надо меня есть! — Эри вскочил из-за стола. — Вам Нэйб этого не простит. Мы же с ним друзья… почти родственники!
Он затравленно посмотрел Люма, который стоял между ним и спасительной дверью
— Ну, зачем ты так… — Люм расстроено сел на пол. — Я ведь просто хочу есть…
— Но не меня!
— Нет. Репинута бы сюда…
— Что это? — спросил Эри, чтоб отвлечь монстра.
Люм задумался. Ему явственно представилось родное болото. Такое свежее, полное влаги, а в глубине, словно в соусе из мелюзги, копошатся репинуты. Откусываешь его — такого сладкого, хрустящего… Ну как кому-то объяснить, что такое репинут, и что он значит для ронгов. Не поймут…
— Премерзкие твари, — раздался голос Рафхата. — Ронги отлавливают их в своих поганых болотах и жрут прямо на месте. Живыми, чтобы во рту визжали и извивались. Дикари.
Люм обиженно посмотрел на него. Он не хотел пачкать пустыми препирательствами самое чудесное, что у него осталось — воспоминания о родном мире. Наконец, он грустно сказал:
