Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер

Он вдруг понял, что у него есть отличный аргумент для того, чтобы отложить начало операции и в последний раз попытаться склонить ВСЭК в свою пользу. Д’Эсгув размашистыми шагами подошел к застывшей на месте черной фигуре Ксафокса.

— Прошу вас отложить выпуск змееловов на два дня, господин инквизитор.

— По какой причине, Ваше Преосвященство?

Кардинал остановился в нескольких сантиметрах от Ксафокса и с высокомерной иронией глянул на него.

— Да вы собрались требовать от вышестоящего начальника, чтобы он обосновал свои решения?

— Я всего лишь пытаюсь их понять и действовать в общих интересах, Ваше Преосвященство. Чтобы придерживаться, например, указаний сенешаля Гаркота.

— Не пытайтесь произвести на меня впечатление, по любому поводу поминая сенешаля Гаркота, господин инквизитор! Напоминаю вам, что как губернатор этой планеты я уполномочен принимать и противоречащие иерархии Венисии решения.

Через нервные имплантаты в мозгу Ксафокса прошел короткий импульс — приказ с Гипонероса: «Стереть немедленно сознание кардинала д’Эсгува. Оставить только элементарные функции.»

— Мы не предупредили орден Тутта о вторжении этих серпентеров в коралл, — выдвинул свой аргумент кардинал.

— Разве это важно? Эта операция не встретит ничего, кроме одобрения чистильщиц органов: змеи — их исконные враги.

Не прерывая разговора, великий инквизитор проник в мозг кардинала д’Эсгува и начал свою деликатную работу стирания. Теперь он, связанный с основным массивом данных матричного чана, превратился в канал, по которому текла тончайшая контра-энергия Гипонероса. Если ментальный допрос или казнь он мог провести совершенно самостоятельно, как и любой скаит из высших эшелонов (термин «высший эшелон», заимствованный у человечества, в отношении скаита подразумевал повышенную сложность в производстве особи и ее успешность), то стирание требовало активного участия искушенных спор-властителей. Убить человека (или, что означало то же самое, отделить его дух от телесной оболочки) было относительно легким делом, поскольку человеческое тело предполагало множество уязвимых мест, множество брешей; но чтобы обескровить источник его мыслей, другими словами — убить его разум, требовалось задействовать всю сокрушительную мощь Несотворенного. Придворные и кардиналы Сиракузы прозвали эти постепенные покушения на их собственную независимость «зародышами» или «имплантатами» (любви, дружбы, шпионажа…), но в действительности им следовало бы говорить о спланированном заглушении. Действия Гипонероса не оставляли места случаю, и люди, даже не осознавая того, уходили в ничто, откуда им не суждено было вернуться никогда. Следовало только позаботиться о том, чтобы нейтрализовать таких людей, как Оники Кай и ее сын, помешать им объединиться с другими существами-истоками и восстановить живой хор творения.

У кардинала возникло неприятное ощущение — его голову будто бы пронизал холодный сквознячок. Это продлилось всего лишь долю секунды, словно пробежала мимолетная мысль, и он вдруг спохватился: что же он делает на этой пристани? Вокруг него, между клеток, внутри которых сидели гигантские животные, небольшими группками стояли и болтали одетые в кожу люди. Он вспомнил, что он — губернатор Эфрена, планеты, полностью покрытой коралловым щитом, а скаит Гипонероса, неподвижно стоящий рядом с ним, — ментальный инквизитор. Охваченный кратким, но сильным приступом страха, кардинал поискал взглядом мыслехранителей. Вид двух белых бурнусов, обшитых красной каймой и продуваемых морским бризом, его успокоил. Проснулись мучительный голод и жажда, а от необычного для этого времени дня желания вздремнуть начали занемевать конечности.

— Нет смысла ждать, Ваше Преосвященство, — сказал Ксафокс.

— Принимайте все полномочия, — промямлил кардинал. — Вы лучше, чем я, годитесь для такой работы.

Он понятия не имел, что за работу сам имел в виду, но твердо знал, что может полностью полагаться на скаитов Гипонероса — негуманоидов, непоколебимых и преданных своему делу. А кроме того — он торопился перекусить и отдохнуть.

В сопровождении своих защитников и ошеломленного личного секретаря д’Эсгув отправился походкой сомнамбулы в сторону крейцианского храма, прежнего особняка кого-то из буржуа, возведенного на холме из черного кварца, который возвышался над гаванью Коралиона. Полицейское оцепление и зеваки молча расступились, пропуская его.

— Странный тип, — пробурчал укротитель. — Постоянства в голове — что у продажной женщины…

Через три часа принялись открывать клетки змееловов. Силы правопорядка заранее разогнали любопытную толпу, а в синий свет Ксати Му вплелись багровые лучи Тау Ксир. Чтобы привести перевозбудившихся животных в чувство, у дрессировщиков ушло немало долгих минут. Треск бичей, шум крыльев, скрежет когтей о кварцевую брусчатку и пронзительный визг сливались в оглушительную симфонию. Затем серпентеры один за другим успокаивались, послушно устраивались рядом со своим укротителем и выражали сдерживаемое нетерпение лишь мощными ударами лапы или клюва о землю.

Когда спокойствие было полностью восстановлено, представитель серпентье подошел к Ксафоксу.

— Наши звери готовы, сударь.

— Чего вы ждете, чтобы послать их в кораллы?

— Вашего сигнала!

Тонкости человеческого сознания не вполне укладывались в логику великого инквизитора — в частности, скачок между независимым существом и возникающей как по волшебству карикатурой на него. Люди переходили от гордыни к покорности с обезоруживающей непоследовательностью. Они были хозяевами вселенной, творцами, но при этом являли раболепие, не свойственное даже их собственным животным. Отрезанные от своей истинной силы, они были готовы на любые низости, чтобы утолить жажду обладания и господства. Сам Ксафокс не мог напрямую сражаться с коралловыми змеями, потому что (еще одно важное различие между Гипонеросом и человечеством) на животное царство скаиты никак не могли повлиять, но ему потребовалось всего лишь поманить приманкой наживы этих ноухенландских укротителей, чтобы завлечь их на Эфрен. Он пустил в ход людей, чтобы нейтрализовать других людей, и ловкость, с которой он использовал человеческие противоречия, вызывала в мозговых имплантатах скаита устойчивое возбуждение, которое можно было бы трактовать как «ликование» (эту новую иррациональную склонность радоваться несчастьям других, возможно, следовало объяснять незначительным присутствием с недавних пор человека на Гипонеросе: вероятность колеблется от 10,02 до 10,04 %).

Ксафокс поднял и опустил руку — с утрированной торжественностью, чтобы укрепить свой авторитет среди укротителей.

Ведомые запахами, которые разносили ветра высот, подстрекаемыми улюлюканьем своих хозяев, серпентеры с силой забили крыльями, сорвались с набережной и направились к трубам огромного оргáна.

Оники, лежавшую на матрасе из лишайника, встревожили пронзительные крики. Она не задремала, как случалось порой после лазанья по органным трубам, но всецело отдалась мыслям и потеряла всякую связь с реальностью. Лучи Ксати Му и Тау Ксир проникали через входную галерею и бросали на неровные стены гнезда рассеянный сиреневый свет.

Чем больше походило времени, тем цепче в нее врастали воспоминания о таинственном юноше, который появился в ее келье тутталки и сделал ее и женщиной, и матерью. Иногда она чувствовала его присутствие особенно остро — до ощущения его дыхания на своей шее, на груди, на животе. В глубине души она была уверена, что он ее не забыл, хоть временами ее терзали жестокие приступы отчаяния, на два-три дня приковывавшие ее к матрасу.

Вся насторожившись, Оники выпрямилась. Помимо криков, от которых стыла кровь, она ощутила беспокоящую тряску. Веточки и пух лишайника вокруг нее затрепетали.

Ее сердце сжал страх. Она проскользнула в дыру, отделявшую ее каморку от клетушки Тау Фраима. Маленькая комнатка была пуста; однако она не слышала, чтобы он выходил. Коралловый щит вибрировал все сильнее и сильнее, как будто собирался вот-вот рухнуть. Непрерывный рокот смешивался с визгом и приглушенными ударами, доносившимися сразу со множества сторон.