Телохранитель поневоле (СИ) - Виктория Серебрянская
Диллон отправил в рот ложку с едой, всем видом демонстрируя, что считает разговор завершенным. А Тимми окликнул кто-то с другого конца небольшого зала, и она унеслась туда. Я же едва ли не впервые в жизни задумалась о том, что творится и творилось вокруг меня. Чего раньше я никак не замечала.
Некоторое время мы молча ели. Диллон работал ложкой с энтузиазмом. Видимо, проголодался. А я, если честно, не чувствовала вкуса того, что попадало мне в рот. И охотно отодвинула от себя тарелку, когда Диллон неожиданно сообщил:
— Нам придется здесь на некоторое время задержаться. Твой папаша… — Он запнулся, кажется, пытаясь подобрать менее шокирующее нежные девичьи ушки определение, но потом, видимо, махнул на этику рукой и скривился: — Твой папаша — дурной и упрямый Ыирг с длинными ушами! Мы с отцом как-то не ожидали, что ему на тебя окажется наплевать. Рассчитывали, что ради жизни своей дочери он пойдет на уступки. Но сенатору, видимо, все равно где ты, с кем ты, жива или нет.
От услышанного стало холодно и мерзко. Приглушенный шум кафе отступил куда-то на второй план. В душе, как ни банально это звучало, ширилась мерзлая пустота. Неужели то, что Диллон рассказал про отца — правда? И сразу же ответила сама себе на вопрос: да, правда. Потому что, если бы отец относился ко мне иначе, он бы не заключил от моего имени помолвку с тем, от которого меня буквально тошнит. Он бы заботился обо мне и желал бы единственной дочери счастья. А не думал лишь о себе.
— Ну вот, — на мою ладонь, лежащую на столе рядом с полупустой тарелкой, внезапно легла горячая рука Диллона, — ты мне здесь еще разревись. Забыла? Ты сейчас — парень! Крутой перец, а они не плачут по пустякам! — Невольно хмыкнула в ответ на услышанное, на душе стало немножечко легче, а слезы, уже пережимавшие горло, куда-то ушли. — Так-то лучше! Не думай об этом. У меня есть, чем воздействовать на твоего неумного папашу. Правда, я надеялся, что этот козырь можно будет приберечь. Но ничего. Нарою еще что-нибудь. И кстати! — вдруг оживленно воскликнул Диллон. — Чад передавал тебе привет! С ним уже все хорошо. Сутки в клинике, в капсуле, и он как новенький! Рвался сюда, к тебе, но я запретил.
Новости о Чаде затмили боль, причиненную словами об отце, я встрепенулась:
— Почему? Я бы тоже с радостью повидалась с ним!
Серые глаза Диллона иронично прищурились:
— Во-первых, Чад уже один раз наделал глупостей из-за симпатий к тебе. Но самое главное, что брат — бывший военный, десантник. А таких, как он, не жалуют в гетто. Здесь достаточно много криминального элемента, контрабандистов, в общем, естественных врагов десантуры. Незачем привлекать к себе излишнее внимание. Потом пообщаетесь, когда все закончится.
— А ты разве не привлекаешь внимание? — обиженно скривилась я.
Я намекала на мужскую привлекательность Диллона, на то, как деваха-администратор стелилась перед ним. Но получила совершенно иной, ошеломляющий ответ:
— Я — нет. Меня здесь многие знают, — он хитро усмехнулся, щуря серые глаза. — Я же бывший шалопай! В юности больше времени проводил в гетто, чем дома. Это потом, после гибели мамы и братьев, и после травмы отца, о разгульной жизни пришлось забыть и взять ответственность за семью на себя.
Диллон внезапно скис. Видимо, воспоминания и впрямь для него были слишком болезненными. Он судорожным жестом набрал полную ложку рагу со своей тарелки и сунул ее в рот. То ли чтобы перебить вкус воспоминаний, то ли сам себе заткнул рот, вспомнив, с кем разговаривает.
Потянувшись, я, в свою очередь, в утешающем жесте положила ладонь на его кисть:
— Мне очень жаль, что с твоей семьей случилась беда. Я свою маму не помню совершенно и то тоскую о ней. Твою боль не могу даже представить.
Диллон бросил на меня странный, острый взгляд из-подо лба, потом тряхнул головой, отбрасывая назад выбившиеся из хвоста пряди:
— Я не был особо близок с семьей. Мама и отец всегда были заняты новыми проектами и программами. А няньки со мной не справлялись. Но это все неважно. Потому что, как бы там ни было, меня никогда по-настоящему не бросали. И если случались какие-то проблемы, с которыми я не мог справиться сам, то отец или старшие братья всегда помогали. Правда, после этого мне всегда влетало по первое число, — Диллон снова усмехнулся. — Но я всегда знал, за что получал, и не обижался. И старался не доводить дело до вмешательства моей семьи. Чтобы не попало. А сейчас нас с отцом осталось лишь двое. И он горит яростным желанием мести тому, кто в угоду своим амбициям лишил его любимой супруги и сыновей.
Мне показалось, что последняя фраза Диллона прозвучала очень многозначительно. Он намекает на моего отца? Я не знала, как мне реагировать, а потому просто опустила голову вниз, пряча глаза.
— Милена, — вдруг позвал меня он, — ты мало съела. Доедай! Сюда пока мы возвращаться не будем. В средней полосе гетто есть несколько неприметных, но вполне приличных отелей, остановимся там. И там же будем питаться. Но с натуральной едой там туго, поэтому не привередничай! Помнишь концентраты из подземелья? Вот и ешь хорошее, потом будешь питаться одной химией!
Настроение опять скатилось до минусовой отметки, но спорить с Диллоном не хотелось. И я послушно зачерпнула полную ложку уже порядком остывшего рагу. Если бы меня сейчас кто-то спросил, из чего оно приготовлено, я бы не смогла ответить даже под страхом смертной казни. Голова была забита другим. И легче на душе не стало даже тогда, когда Тимми, дежурно улыбаясь и пряча в уголках глаз удивление, поставила передо мной креманку с чем-то воздушным и белым, посыпанным шоколадной крошкой, украшенным парой ягодок сиаллы и крохотным зеленым листочком.
Подняв ошарашенный взгляд от креманки и увидев стоящую перед Диллоном чашку с кофе, удивилась еще больше:
— Это что?
Тот хмыкнул:
— Ешь, сластена. И больше не кисни. Все будет хорошо!
Тимми сочувствующе улыбнулась мне и убежала по своим делам. Диллон пригубил свой кофе и блаженно прищурился. Наверное, напиток был натуральным и достаточно хорошим, чтобы удовлетворить этого сноба.
В креманке оказались сбитые сливки с шоколадной крошкой и
