Евгений Войскунский - Очень далекий Тартесс (др. изд,)
И тут из кустов поднялся во весь рост великан, обросший шерстью, с тяжелой мотыгой в руке. Стражники оцепенели от ужаса. Сам горный дух встал перед ними... Великан с хриплым ревом прыгнул, мотыга, просвистев, обрушилась на шлем ближайшего стражника. Двое других побежали назад. Великан погнался следом, а за ним мчались еще – полуголые, длинноволосые, размахивающие мотыгами и молотами.
Вмиг все было кончено. Сплошным потоком полезли рабы из недр рудника. Неистово орали, жадно вбирали в отравленные легкие свежий ночной воздух.
Стража, стоявшая на полпути от рудника, услыхала гомон, кинулась в поселок поднимать тревогу. Но уже катилась в ущелье толпа рабов, и впереди бежал гигант-кантабр с копьем в одной руке и с тяжелой мотыгой в другой.
Страшен был ночной бой в поселке. Стражники были хорошо обучены, их тела, укрепленные хорошей пищей, были сильны. Они знали, что, если враг не облачен в защитный доспех, лучше бить копьем в живот, а если облачен, то в шею. Свистели пращи, осыпая бунтовщиков свинцовыми «желудями». Падали рабы под ударами стражников, но было их много, и жизнь стоила им недорого – проткнут ли копьем или подыхать от язв веселой болезни. Бесстрашно и яростно бились они, тесня стражу к воротам, и вот уже передние с криками прорвались к дому самого Индибила, окружили его. На гладко утоптанной площадке перед домом отчаянно рубился главный над стражей. Храбро дрались и силачи – телохранители Индибила. Свирепый кантабр кинул в главного копье, промахнулся. Взревев, обхватил ручищами врытый в землю столб, вывернул его и пошел на главного, крутя столб перед собой. Главный попятился, пытаясь уклониться. В следующий миг страшный удар размозжил ему голову.
Бой закончился лишь на рассвете. Смолкли крики и звон оружия, и стал слышен шум горной речки. Сотни трупов устилали землю. Небольшая кучка уцелевших стражников, окруженная восставшими, жалась, затравленно озираясь, к крыльцу. Из дома выволокли Индибила в изодранной одежде. Его бил озноб, нижняя челюсть отвисла. Под ненавидящими взглядами Индибил бессильно опустился на ступеньку, ноги не держали его.
– Что будем с ним делать? – спросил Ретобон.
– На рудник! – выкрикнул кантабр. – Завалить камни – пусть подыхай, собака!
– Правильно! – загалдели рабы. – На рудник его! Пусть отведает веселой болезни!
– Стойте! – Из толпы выступил невысокий раб с жесткими светлыми волосами. – Они звери, это так, но мы зверями быть не должны.
– Заткнись, Поэт.
– Добренький нашелся! Они-то тебя не жалели!
– Не нужна нам излишняя жестокость, – упорствовал светловолосый. – Проткните его копьем, и все. Пусть в проклятый голубой рудник никогда больше не ступит нога человека!
– Поэт прав, – сказал Ретобон. – Мы не звери. Покончить с ним сейчас же!
Он махнул рукой в сторону Индибила и стражников. Так уж получилось само собой, что Ретобон оказался вожаком у восставших.
Ущелье бурлило. Вырвавшиеся на волю рудокопы, плавильщики, каменотесы разобрали оружейные склады, опустошили сарай с запасами продовольствия. Из личного погреба Индибила вытащили пузатые пифосы с вином. Целиком жарились на вертелах бараны из стада, принадлежавшего стражникам. Тут и там горланили песни. Непривычная сытость и выпивка валили рабов с ног.
Ретобон и его друзья понимали, что это опасно: стоит прискакать сейчас в ущелье отряду стражников с какого-либо из ближних рудников, и они перебьют восставших, как кроликов. Но ничего Ретобон не мог поделать. Он переходил от костра к костру, уговаривал рабов опомниться, доказывал, что нужно выставить у входа в ущелье сильный заслон... Напрасно! За Ретобоном плелся пьяный гигант-кантабр, нацепивший на голову шлем с высоким гребнем. Он весело напевал на своем языке что-то тягучее. У одного из костров кантабр увидел старых знакомых – Горгия и Диомеда.
– Грека! – рявкнул он и хлопнул Горгия по плечу так, что тот чуть не подавился бараньей костью, которую как раз обгладывал. – Грека – воля – хорошо!
Он размахнулся, чтобы и Диомеда по-приятельски хлопнуть, но тут его занесло, и, потеряв равновесие, кантабр свалился рядом с Горгием. Он и не сделал попытки подняться на ноги, почти сразу же захрапел.
Ретобон пристально посмотрел Горгию в лицо. Ухмыльнулся.
– Здорово, грек. Не помнишь меня?
– Где-то видел я твои рябины, – сказал Горгий, – а где – не помню.
– В порту в винном погребе однажды сидели, – напомнил Ретобон. – Тордул еще заставил тебя пиво пить...
– Верно! Еще задушили вы там кого-то.
– Соглядатая, – кивнул Ретобон. – Как же ты очутился тут? Тебя же Аргантоний на обед к себе позвал. Поругались вы, что ли?
Горгий коротко рассказал печальную свою историю.
– Вот как, – задумчиво проговорил Ретобон. – А я и не знал, что Миликона прикончили... Предательством тут пахнет, клянусь Быком. – Он почесал одной ногой другую, ноги у него были босы и черны от грязи. – Похоже, что Миликон предал нас. Уж очень быстро нас похватали... будто поджидали у крепостных ворот...
– Ты бунтовал вместе с Тордулом? – спросил Горгий.
– Мы дрались вместе. Потом нас всех пригнали на голубой рудник, а Тордула оставили. А куда он подевался – не знаю.
И тогда Горгий рассказал про Счастливчика Тордула. Ретобон, присев на камень, слушал его, неподвижно уставив взгляд в пляшущий огонь, опираясь обеими руками на меч.
– Значит, уехал в тот самый день, как папаша его стал царем? – переспросил он, когда Горгий умолк.
– Царем? – изумился грек. – Да ты шутишь, рябой.
– Какие там шутки. Он сын Павлидия. Сам он уехал или силой увезли? Не знаешь... Хотел бы я знать... – Ретобон опять задумался.
Рядом затеяли игру с шлемом, свалившимся с головы кантабра. Рабы с хохотом поддевали шлем ногами, перекидывались.
Вот кто, значит, покровительствует Тордулу, думал Горгий: сам Павлидий! Ну и ну, с царским сынком, можно сказать, хлебал из одной миски...
Кто-то сзади произнес заплетающимся языком:
– От этих... которые с рудника... подальше держись. Заразные они...
Горгий напряженно соображал, как теперь быть. Одно ясно: надо поскорее отсюда убираться, пока выход из ущелья открыт, пока снова не заневолили. Вот только куда идти? Путь в Майнаку закрыт. Гемероскопейон? Есть ли туда дорога? В этой дикой стране заблудиться ничего не стоит. С голоду подохнешь. Или от жажды... Пробраться тайком в Тартесс, разыскать Тордула, попросить, чтоб замолвил перед папашей словечко? Опасно, опасно... Если даже и доберемся, то простит ли Павлидий? Простить – это значит признаться, что сам он, Павлидий, велел убить Миликона. Вот если бы Эхиар стал царем Тартесса...
Горгий испытующе посмотрел на рябого. Ретобон все сидел перед огнем, глаза у него слипались, острый подбородок уткнулся в раздвоенную рукоять меча. Может, они и впрямь заразные, эти, с рудника?
– Ты спишь? – сказал Горгий. – Послушай, есть тут в плавильне один старый раб...
И он рассказал Ретобону, как Тордул всюду искал раба с царским знаком на груди и как он, Горгий, обнаружил этот знак у Молчуна.
С Ретобона мигом слетела сонливость. Он вскочил, потребовал немедленно разыскать Молчуна. Хорошо, что Полморды был тут как тут, слушал по привычке чужие разговоры.
– Молчун в своем сарае, – сообщил Полморды. – Сам видел, как он туда пошел.
Дверь сарая оказалась на засове. Ретобон навалился плечом – дверь заскрипела, подалась. Тут же перед вошедшими выросла темная фигура.
– Назад, – глухо сказал Молчун.
За его спиной дымил горн. В красноватой мгле Горгий успел заметить сколоченный из досок стол и несколько сосудов разной величины на нем.
– Я Ретобон. Я вывел рабов из рудника голубого серебра. Мы свободны. Ты тоже теперь свободен, старик.
Да пошлют ему боги просветление, подумал Горгий, всматриваясь в бесстрастное лицо Молчуна.
– Назад, – повторил Молчун, надвигаясь.
Ретобон и Горгий попятились. Молчун вышел вслед за ними из сарая, плотно прикрыл дверь и прислонился к косяку.
– Кто станет теперь добывать голубое серебро? – спросил он.
– Никто, – ответил Ретобон. – Горные духи не будут больше губить людей.
– Плохо. – Молчун покачал головой. – Надо копить голубое серебро.
Один из друзей Ретобона зло выкрикнул:
– Тебе надо, так иди добывай сам!
– Еще мало накоплено, – упрямо сказал Молчун.
– С нас хватит, – отрезал Ретобон. – Послушай, как твое имя?
Старик не ответил. Бормотнул что-то под нос, толкнул дверь, намереваясь войти в сарай. Горгий понял, что наступило решительное мгновение, угодное богам. Он заступил старику дорогу и быстрым движением рванул рубище с его плеча. Молчун выпрямился, по его тусклым, как бы мертвым глазам пробежал огонек гнева.
