Джеймс Блиш - Города в полете

— Не так быстро, — усмехнулся Пейдж. — Я говорю о деле — или, если вам так нравится, я намерен причинить вам неприятности. Если вы уже прежде встречали космонавтов, то вы знаете, что они любят быть независимыми. Не то, что эти конформисты, в жизни не покидавшие земли. Я интересуюсь вовсе не вашим девичьим смехом. Меня интересует информация.

— А я вот — не заинтересована, — спокойно ответила девушка. — Так что поберегите дыхание.

— Здесь Мак-Хайнери, — спокойно произнес Пейдж. — А также Сенатор Вэгонер, и кое-кто еще из влиятельных персон. Допустим, я отловлю кого-нибудь из них и сообщу, что «Пфицнер» проводит опыты над людьми?

Как только он произнес это, Пейдж заметил насколько побелели кулачки девушки.

— Вы просто не знаете, о чем говорите, — прошептала она.

— Допустим, такова моя жалоба. И я отношусь к ней серьезно. Мистер Ганн не смог скрыть от меня кое-что, хотя очень старался. И теперь, я собираюсь передать свои подозрения по соответствующим каналам — и добьюсь того, что «Пфицнер» подвергнется расследованию. Или, быть может, вы предпочли бы общение над отличной камбалой, поджаренной в перцовом масле?

Взгляд, брошенный девушкой в его сторону, нес в себе почти неприкрытую ненависть. Похоже, она не смогла произвести никакого другого ответа. Это совершенно к ней не подходило. И действительно, теперь она выглядела еще менее привлекательной. Вряд ли ему захотелось бы пригласить на свидание такую, из тех девушек, кого он мог припомнить. Почему он ДОЛЖЕН тратить на нее деньги и время своего отпуска? Помимо всего прочего, по переписи 2010 года в США насчитывалось пять миллионов лишних женщин, и по крайней мере 4.999.950 из них должны были быть гораздо более привлекательными и менее упорны, чем эта.

— Хорошо, — неожиданно сказала она. — Ваше природное очарование просто подкосило меня, полковник. Но запомните. Иной причины для моего согласия нет. Пожалуй, даже интереснее оказалось бы услышать ваш блеф и посмотреть, как далеко вы уйдете с этой вашей сказочкой о вивисекции. Но мне не хотелось бы связывать мою компанию с вашей дурацкой шуткой.

— Вполне удовлетворен, — ответил Пейдж, с неприятным чувством осознавший, что его блеф НАЗВАН таковым. — Предположим, я вас встречу…

Он замолчал, неожиданно заметив, что уровень голосов за двойными дверьми резко поднялся. А спустя мгновение, генерал Хоорсфилд, как бык, ворвался в приемную, за ним по пятам следовал Ганн.

— Я хочу, чтобы вы все поняли, раз и навсегда, — рычал Хоорсфилд. — Этот проект в конце концов окажется под военным контролем, если только мы не покажем результатов прежде, чем придет время просить новые ассигнования. Здесь по-прежнему происходит много такого, что Пентагон расценивает как ничтожную эффективность и высоколобое теоретизирование. И если именно об этом Пентагон доложит в Конгрессе, вы знаете, что предпримет Казначейство… Или это за него сделает Конгресс. Нам придется урезать расходы, Ганн. Понимаете? Урезать до минимума!

— Генерал, мы и так уже на самом минимуме, каком только можно быть, — ответил Гарольд Ганн, достаточно миролюбиво, но и с определенной твердостью. — Мы ни грамма этого антибиотика не запустим в производство, пока не будем всесторонне им удовлетворены. Иной другой путь — просто самоубийство.

— Вы знаете, что я на вашей стороне, — произнес Хоорсфилд, став как-то менее грозным. — И генерал Элсос тоже. Но ведь это война, которую мы ее ведем, без оглядки на то, понимает это общественность или нет. Что же касается такого весьма чувствительного предмета, как смертельные дозы, мы не можем позволить…

Ганн, который заметил Пейджа с запозданием, при завершении своей собственной тирады, еще с того момента пытался подавать сигналы Хоорсфилду движением своих бровей, и неожиданно до генерала дошло. Он резко обернулся и уставился на Пейджа, который, так теперь уже будучи обнаруженным, освободился от необходимости отдавать честь. Несмотря на неожиданно воцарившуюся мертвую тишину, совершенно очевидно, что Ганн пытался сохранить в своем отношении к Пейджу некоторые осколки профессиональной вежливости, учтивости, которую Пейдж не считал, что заслуживал. Особенно, если принять во внимание, то направление, которое принял его разговор с девушкой.

Что же касается Хоорсфилда, он отнес Пейджа к гетто «маловажных личностей» одним взглядом. У Пейджа не имелось никакого намерения оставаться в этой категории ни секундой более времени, требующегося на то, чтобы выбраться отсюда. Естественно, желательно без необходимости называть свое имя. Это было смертельно опасно. И пробормотав девушке «… тогда в восемь», Пейдж бесславно бочком выскользнул из приемной «Пфицнера» и убрался восвояси.

Несколько позже, в тот же день, бреясь перед зеркалом, ему подумалось — собственно почему он подвергал себя из ряда вон выходящей серии маленьких унижений. Пытался подобраться поближе к тому, что никак не являлось его делом. Хуже того. Совершенно очевидно что эта тема проходит под грифом «совершенно секретно». Что делало ее потенциально смертоносной даже для тех, кому о ней следовало знать. Не говоря уже о тех, кому положено знать по званию. Знать в Век Обороны — означало быть подозреваемым, как на Западе, так и в СССР.

Два огромных комплекса наций становились все больше и больше похожими друг на друга за последние пятьдесят лет в своем отношении к «безопасности». Он сделал ошибку, упомянув о Мосте на Юпитере. Несмотря на тот факт, что о существовании Моста знали все.

Но каждый, говоривший о нем с такой фамильярностью, мог быстро заполучить ярлык человека, в опасной степени болтливого.

Особенно, если говоривший, как Пейдж, действительно провел некоторое время в Юпитерианской системе. И не имело значения, обладал ли он доступом к информации о Мосте или нет.

И особенно, если говоривший, подобно Пейджу, в действительности общался с группой работников Моста. Работал с ними над некоторыми граничными проектами. О ком известно, что он беседовал с Чэрити Диллоном, техником Моста. И еще в большей степени значило то, что он имел воинское звание. Что давало ему возможность продать секретные документы какому-нибудь конгрессмену. Подобные вещи являлись традиционными путями продвижения военной карьеры в обход нормальных правил повышения по службе.

И наконец, весьма любопытно, если этого человека вдруг замечали выведывающим все вокруг новейшего секретного проекта, к которому он сам не имел ни малейшего отношения.

Так почему же он так рисковал? Он ведь не понимал сути проблемы. Он не был биологом. Для всех прочих, внешних глаз, проект «Пфицнера» представлял еще одну из многих разработок в сфере антибиотиков. И при этом весьма обычную. Так почему же такой космонавт, как Пейдж вдруг обнаружил, что он, словно мотылек, в опасной близости витает от свечи?

Он стер с лица бумажным полотенцем крем-депилляторий и увидел, как из вогнутого зеркала на него смотрят глаза, увеличенные как у совы. И все же изображение было его собственным, несмотря на искажение. Но оно не дало ему никакого ответа.

2. ЮПИТЕР-5

… именно погружение в запретные зоны захватывает сердца своей первозданной дерзостью. И в истории имеется несколько подобных эпизодов. Именно это и делает нас одинокими. Мы вошли в новый коридор, культурный коридор. Прежде, до нас, здесь ничего не было. В нем — мы ужасающе уникальны. Мы смотрим друг на друга и говорим: «Этого никогда больше не повторить».

Скрежещущий торнадо сотрясал Мост, когда зазвучала тревога. Строение дрожало и качалось. Все в порядке вещей и Роберт Гельмут на Юпитере-5 едва ли обратил на это внимание. Торнадо постоянно трясли Мост. Вся планета была ими окутана и кое-чем еще и хуже.

Сканер на пульте прораба сигнализировал о неприятностях в секторе номер 114. На северо-западной оконечности Моста, где он обломился, не оставив ничего, кроме мятущихся облаков кристаллов аммиака и метана. И отвесного сброса тридцатимильной глубины вплоть до невидимой поверхности. На том конце не было установлено ультрафонных «глаз», чтобы дать общую картину места. Насколько такая картина вообще была возможна, поскольку оба конца Моста еще не завершены. Вздохнув, Гельмут привел «жука» в движение. Маленький мобильчик, плоский и тонкий, наподобие клопа, медленно двинулся вперед на шарикоподшипниках, крепко удерживаемый на поверхности Моста десятью близко расположенными направляющими. Но все равно, водородный шторм производил ужасный, сиреноподобный визг, продираясь между дном машины и поверхностью. А удары падающих капель аммиака на закругленный корпус звучали столь же тяжело и оглушающе, как ливень пушечных ядер. И в действительности, эти капли весили столько же, сколько пушечные ядра в двухсполовиной кратном тяготении Юпитера, хотя по размерам не превышали капли обычного дождя. То и дело, раздавались взрывы, сопровождаемые тусклым оранжевым свечением, заставлявшие резко вздрагивать поверхность, машину и сам Мост. Даже слабая ударная волна проходила сквозь плотную атмосферу планеты как оболочка врывающегося военного корабля. Тем не менее, эти взрывы происходили внизу, на поверхности. И хотя они сильно встряхивали всю конструкцию Моста, они почти никогда не влияли на его функционирование. И, естественно, не могли причинить какой-то вред Гельмуту.