Умирающая планета - Наталья Александровна Новикова
Я видел четырёх ниббов, которые встали справа и слева от тварей и не пошли вперёд. Помню, как пауки стали подбираться к нам медленно, вперив в нас свои выпуклые глаза и переставляя длинные лапы. Я хотел крикнуть своим, чтобы кололи в глаза, но от страха не мог пошевелиться. Помню, как твари сделали несколько больших прыжков и оказались у меня за спиной. Помню крики товарищей, хруст костей и чудовищные хрипы.
Один из пауков подобрался ко мне, смотрел мне прямо в глаза своими восемью зрачками. С клыков у него капала вязкая жидкость, похожая на слюну, а из пасти воняло гнилью. Мне обожгло правую ногу, в глазах полыхнула красная вспышка. А после я уже был в ящике, и мне вкалывали что-то в вену на бедре.
Но я не стану одним из наездников. Я найду способ выбраться и отыщу мою Бетти.
На следующий день они снова кололи мне эту дрянь. В момент, когда лысый приблизил к ноге шприц, я захохотал. Сколько же раз они будут пытаться, пока не уяснят: я не стану их частью. От моего смеха лысый занервничал, его рука дрогнула, и в месте укола проступило несколько крупных капель крови.
Два дня и две ночи после укола меня не беспокоили – не отвозили в белую комнату и не соединяли с сихром, только мой страж приносил отвратную массу из отрубей, чтобы я не помер от истощения. Я ел и думал.
Что-то во мне менялось, я чувствовал это по тому, насколько острее становилось воспринимать окружающее. Свет раздражал мои глаза, я щурился и вытирал выступавшие слёзы. В гудении, которое несколько дней назад было равномерным, сейчас я угадывал паузы и протяжные звуки. Похоже было на то, как если бы кто-то нырнул в лохань и оттуда пытался вам прокричать что-то, а вы бы слышали только невнятный голос.
На третью ночь за мой снова пришли. Соединили с сихром и поместили в грузовой отсек корабля. Я смотрел глазами сихра, но часть моего разума задавалась вопросом, смогу ли я смотреть и своими глазами тоже. Было невозможно понять, как это сделать – ведь когда я смотрел на стены отсека, мне казалось, что смотрю я своими глазами. Но мой собственный угол зрения был намного уже, чем то, что я видел сейчас, поэтому разумом я понимал, что смотрю, используя сихра, но не мог отделить его от себя. Я чувствовал, как во мне разгораются голод и жажда, и не мог противостоять им.
Тогда я испытал догадку, пришедшую мне в голову: попробовал почувствовать на своей спине наездника. На моей гладкой спине, которая возвышается над блестящими длинными лапами – на ней что-то есть? Что говорят мне мои ощущения? Я втянул воздух через ротовое отверстие, сглотнул слюну. Во рту две пары клыков лязгнули от резкого движения челюстью. Я попытался пошевелить головой, но не смог. Моё тело качнулось вправо, и я увидел соседнего сихра. Голова могла поворачиваться только вместе с телом. На спине я чувствовал тяжесть, которая немного давила в том месте, где обычно у меня была шея. Едва уловимая разница в температуре спины и ног помогла понять, что на спине у меня что-то тёплое. Я вновь повернул тело вправо, чтобы рассмотреть соседнего сихра.
Он не показался мне огромным и был одного со мной размера. На спине у него лежало тело такаи, живот и плечи которого были прикреплены к сихру чёрными ремнями. Тело заключено в броню из лавы. Ну конечно! Чтобы никто не смог снять наездника точной стрелой. Из головы такаи к голове сихра вели две трубки. Глаза наездника зияли белками без зрачков. Был ли у меня на спине такой же наездник? Я хотел закрыть глаза, чтобы сосредоточиться, но век не было. Может, мне сбросить наездника? Тогда мы сможем разъединиться? Непонятно, что в таком случае станут делать надсмотрщики. Лучше пока не совершать резких действий.
А что, если дать моему настоящему телу какую-то встряску? Потрясти в прямом смысле слова? Я попробовал повторить движение, которое делают намокшие животные, отряхиваясь. Один из ниббов шагнул ко мне. Он сощурил глаза, рассматривая меня и того, кто был наверху. Корабль тряхнуло, лёгкий толчок дал понять, что мы приземлились.
Откинутая дверь глухо ударилась о песок, и мы двинулись в ночь. Впереди я видел дрожащие огни факелов. Мы снова приближались к поселению такаи. Я опять не смогу помешать сихру разрывать их, и это намного хуже, чем просто быть безучастным зрителем: сихр черпает мою волю, мой разум, чтобы нападать на них. Но как же мне вычерпать его самого? Эта связь должна работать в обе стороны, ведь мы – один организм, пока я остаюсь наездником.
Тем утром я был возвращён в привычный ящик с ощущением, которое сводило с ума: собственные руки виделись мне багровыми от крови моих соплеменников. Я сделался их убийцей и потерял право называть их своими.
Но я всё ещё помню Бетти. Я буду её искать.
У меня начался жар. Они снова кололи и снова таскали меня в белую комнату. Там я видел её. Бетти, кругом Бетти. Её образ заполнил белые пятна стен, смотрел на меня с потолка. Он был в лице моего стража, а потом – на дне деревянного ящика. Я звал её потрескавшимися губами, а гудение в моей голове отвечало невнятными фразами утопленника. Голова раскалывалась на части, и сквозь боль я слышал собственный хриплый шёпот: «Бетти. Моя Бетти».
Полученные данные совсем не нравились Хью.
– Я видел, как сихр пытался сбросить номера двадцатого, – доложил ему один из стражей.
Капитан, хоть и неохотно, раскрыл Хью причины, по которым номер двадцать был так важен для миссии: его предки обладали даром шаманов – взаимодействовали с животными на своей планете. Командование полагало, что такая способность даст двадцатому большое преимущество перед остальными наездниками, и он сможет стать вожаком отряда.
Повторные дозы рапилия не устранили остаточные воспоминания номера двадцать. Одно из них было наиболее часто повторяющимся – такайка по имени Бетти. Хью испытывал некоторое уважение к этому парню – он держался за своё воспоминание о ней и, видимо, черпал из него силы сопротивляться действию рапилия. Возможно, потребуется устранить её физически и продемонстрировать это Двадцатому, чтобы перекрыть его положительные эмоции глубоким шоком. Хью вызвал капитана, собираясь сообщить ему свои соображения.
Не знаю, сколько дней или недель прошло, прежде чем мир перестал разваливаться на осколки. Я начал
