Мир без Стругацких - Эдуард Николаевич Веркин
Тот иностранец, о котором я хочу тебе рассказать, был очень милый. Он переписывался с одной местной женщиной, вдовой по имени Мария. Дочь Марии надоумила мать написать на сайт знакомств, мы, как ты понимаешь, всего этого не одобряли. Но эти женщины никогда не слушают мужчин, уж такие теперь настали времена. К тому же она была эндурка, а с этими – вообще беда. Так или иначе, у Марии завязалась переписка с каким-то шведом, и все уже гадали, когда приедет этот принц и увезёт Марию с её дочерью в далёкие края. У нас не было сомнения, что всё это придумала дочь Марии, потому что всякая девушка хочет уехать из села – так уж повелось. Предусмотрительные девушки знают, что путешествие бывает двух типов: постепенное, как подъём по лестнице, и стремительное, как вознесение. Медленный подъём начинается в родном селе, потом перед ними лежит незнакомый город, затем они вступают в город побольше, и вот они уже в Москве. Но Москва никогда не считается конечной точкой. Конечной точкой эти девушки хотят видеть Нью-Йорк или, на худой конец, Париж. И вот девушка стоит где-то посредине этого Нью-Йорка, над ней вспыхивает реклама, а она фотографирует сама себя, чтобы послать фотографию подругам, с которыми она вместе прогуливала уроки арифметики. Ни для чего больше такое путешествие совершать не нужно.
Некоторые девушки, воспользовавшись новыми временами, делали такие снимки, просто приехав в Париж или Нью-Йорк всего на день-два. Но подделка сразу видна: как-то не так ложатся тени на их лица, может быть, дрожит рука, и, в общем, если послать такой фальшивый снимок любой подруге детства, та сразу распознает подмену.
Здесь всё было подготовлено серьёзно, и мы все стали ожидать шведа. Дело было на мази, но тут началась первая война, а за ней и вторая – так у нас их называли. Войн было три: та война, первая война и война вторая. Во время первой, уже недавней войны эндурцам в нашем краю пришлось несладко, и Мария с дочерью ушла вместе с беженцами на восток. Беженцы двинулись в путь зимой, оставляя в снегу чёрные дыры от своих ботинок. Некоторые из них бросали скарб по дороге, и я сам по весне, когда сошёл снег, обнаружил на обочине чемодан, который ждал своих потерявшихся хозяев как собака. С тех пор мы больше не видели эндурцев. Может, они жили теперь в Эндурии или в русской столице, а может, случилась с ними какая-то неприятность по дороге, – всё-таки они отправились прямиком через Ореховый лес. Тут были разные мнения.
Но вдруг в нашем селе появился тот самый иностранец, который переписывался с Марией. Он давно не получал от неё писем, встревожился, читая газеты, и прилетел к нам.
Он вовсе не походил на принца, роста был небольшого, а на вид был скорее толстый, чем худой. С собой он притащил множество тюков, но подарки вручить было некому. Гость обежал всё село, но ничего толкового так и не узнал. Все рассказывали ему истории из своей жизни, а наиболее философски настроенные жители говорили, что так тут повелось испокон веку. Все куда-то уезжают – старики к детям, дети возвращаются на зиму в города, а то и в столицу. А некоторые даже в Нью-Йорк и Париж. Иностранцу просто стоит дождаться более тёплых дней. Одним словом, никто не хотел расстраивать шведа.
И он остался зимовать.
Но весной началась новая война, жизнь снова стала утомительной, и уже не так интересно было ездить в город к морю, выходить на набережную и бесконечно пить кофе, больше похожий на дёготь. Дёгтя, впрочем, у нас не знали. А теперь и с кофе возникли какие-то сложности.
Иностранец не роптал, тем более мы утешали его тем, что климат у нас получше, чем в его Швеции. Это мы знали наверняка, а за остальное не ручались. Иностранец жил в опустевшем доме Марии, дни шли за днями, никаких вестей от женщины он не получал, и скоро у него кончились деньги.
Денег, впрочем, тогда ни у кого не было. Они появлялись разве что осенью, когда женщины везли орехи и мандарины на продажу, потому что мужчинам было опасно путешествовать даже с мирным делом. А в остальном жили тем, что подавал Бог, высунувшись из своего облака. Повезло одному Тимуру, который с помощью родственников купил небольшой аппарат для производства мандаринового сока. Сок он закатывал в бутылки и жил лучше прочих. Иностранец устроился смотреть за его машиной и даже починил её, когда вместо мандаринов туда случайно насыпали грецкие орехи. Всему греческому мало везло в наших местах. Потом у нас стали меняться власти – одна за другой, и мы забыли, что иностранец на самом деле иностранец. Как-то нам уже это было неинтересно, он был уже свой, толстый и смешной, пел и пил с нами наравне. На жизнь он не жаловался, а я заметил, что, если мужчины старше сорока начинают много жаловаться на жизнь, очень хочется им сказать: «Потерпите, недолго уж».
То, как пропала Мария со своей дочерью, никто из нас вовсе не вспоминал. Мы отгоняли от себя мысль о том, что никто из беженцев не добрался до Эндурска, а попал прямиком на небеса. Один швед не оставлял поиски, он всё писал куда-то в свободное от мандаринов время. Как-то он встретился с одной старухой, что сказала, будто видела Марию с дочерью в ущелье Орехового леса в тот день, когда эндурцы решили покинуть наши места.
Швед вёл кипучую деятельность, которую мы принимали за лёгкое тревожное похмелье. Наконец ему пришла посылка – довольно большой тюк. Он вышел с ним из дверей почтового отделения, и сперва мы решили, что он заказал на родине теплицу. Но это оказалась вовсе не теплица.
Иностранец долго снимал упаковку со своей посылки, и поглазеть на это сбежались все наши односельчане, многие бросили философские размышления на верандах, приползли старики, шаркая ногами и поднимая пыль, которая долго не оседала на дороге. Прибежали дети, прервав свои беззлобные драки, пришли даже женщины, что перебирали фасоль под навесами. Мы продолжали спорить, теплица это или не теплица. Некоторые меняли своё мнение с каждым движением иностранца. Кто-то стал говорить, что он купил большую палатку и теперь будет жить в ней, потому что жить в доме исчезнувшего человека ему невмоготу. Но наконец наш гость закончил своё дело, и мы поняли, что иностранец собрал летательный
