Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова
Войдя в голографические пейзажи, то уменьшая, то максимально приближая их, своим вопрошающим изображения взором, своим бессмысленным зовом, она осознавала его напрасность. Чувство, озарившее в юности, опалившее потом, погрузившее в адскую боль, отболев и оставив после себя бесчувствие, однако же, временами подавало знаки шевеления, вовсе не задавленное текущими буднями. Оно не хотело умирать ни от своей задавленности, ни от своей ненужности.
«Где ты, мой златовласый блудный кузнечик»? — вопрошала она и не знала того, что он давно бритый и безволосый, что он не слышит её зова. И только когда он отплывал от берега утомлённого сознания в свой океан бессознательного, в свои сны, то лишь тогда он позволял себе гладить её, купающуюся в этих безвидных волнах, ныряющую в тёмные гребни бессмыслицы от него и редко улавливаемую, бросаемую вдруг прихотью сна ему на грудь… От удара этого плотного гребня, от толчка, получаемого в мозг, он просыпался, но её уже утаскивало уходящей с издевательским шипением волной. Он осязал пустоту, как и она.
Немного о друге Ксенофане
Она однажды встретила Лору. В русской Прибалтике, ранней осенней порой. Ксения смотрела с гостиничной лоджии в небо и удивлялась тому, как иные люди ищут где-то какую-то недостающую им красоту, в то время как она всегда распростёрта над ними в вечной своей неизменности и постоянной изменчивости. Над нею висело очень высокое облако, похожее на утерянное перо из крыла ангела. Устав смотреть на него, а оно буквально зависло и не двигалось, она стала озирать парк внизу. Некоторые деревья мерцали в утреннем свете уже щедро позолоченные, и Ксении вдруг пришла забавная мысль, что у деревьев седина — золотая, а у людей серебряная. Золото красиво, а серебро, выходит, разумно. Только тополя седели как иные люди — грязно и белёсо. Едва не задев её по носу, промчался сорванный ветром лист, будто отчаянно стремился обрести свою растительную вечность, утратив столь краткую жизнь. Облако — перо распушилось на длинные тонкие и бесконечные нити.
— Покажись, — шептала они незримому ангелу, — выплыви из лазурных глубин, хотя бы докажи своё существование, как и некий важный смысл жизни. Или нет его?
Ангел не явился на зов. Опять ей этой ночью снились мучительные сны о жизни, оставленной позади. Она оправдывалась перед приснившейся матерью и понимала свою вину перед нею тоже. В чём была бы полезность? В служении другим, в пользе, сделанной хоть кому. Во многие, казалось, изношенные истины веришь только тогда, когда сам до них дозреешь. Мама во сне всё также переставляла свои бесчисленные стеклянные цветы всех сортов, создавая из них всегда разные композиции, разбивала их, роняя из слабых рук, плакала от утраты. Фарфоровые лица статуэток из её коллекции, казалось, сочувствуют ей, поскольку чудаковатая мама всегда при своей жизни уверяла дочь, что абсолютно всё вещественное вокруг нас наделено собственной жизнью и разумом. Поэтому она и распределяла их на полочках комнатных витрин таким образом, чтобы они сочетались друг с другом по росту и декору, входили в некое гармоничное содружество. Каждая полочка была особым игрушечным поселением. Балерины с балеринами, играющие дети отдельно от маркиз и прочих помпадур, а феи, единороги, драконы — сказочные персонажи в своём уже окружении. Они существовали в хрустальных садах, среди фарфоровых птиц и животных, на фоне пейзажных тарелок, пёстрых домиков и прочей белиберды, битком набитой там, где и жила мама — затворница. Похоже, что и за пределами жизни мама продолжала в них играть и радоваться их многоцветью и бесполезности. Только ведь у мамы прежде, до появления на свет самой Ксении, была какая-то совсем другая жизнь…
Ксения страдала и во сне, ощущая мамино одиночество, но не могла взять её с собой туда, где жила сама, даже во сне понимая, что маленькой тихой маме отчего-то нет места в её многокомнатном доме. Она стряхнула с себя остатки так и не исчезнувшего окончательно сна. В реальной жизни на многокомнатный дом уже нашёлся вселенец. Ксен Зотов. А мамины сокровища были бережно убраны в коробки и запиханы в этих своеобразных гробовых контейнерах в подвал дома, где и покоились. Нечего им было продолжать жить и переливаться на свету после смерти их владычицы. Ксения подумала, что мама была для них своеобразной богиней, доброй и заботливой, хотя иногда и разбивала, калечила их. Но не по злому умыслу, а лишь ради своей цели, им непонятной. Витрины были разобраны, комнаты закрыты как излишние. Там поселилась вездесущая пыль, оставшаяся с тех времён, когда неведомый Творец создавал этот мир, а излишки материала распылил за ненадобностью. Или же пыль была той самой субстанцией, что и остаётся после распада некогда существовавших существ и вещей? Или сгущением того мира, что готовится к будущему своему воплощению?
Праздные, но не праздничные нисколько, поскольку невесёлые размышления о непознаваемой сути всего были прерваны жизнерадостным смехом кого-то, кто отирался внизу, на улице. Тут-то Ксения и увидела женщину, даже девицу, если по виду, болтавшую с кем-то прямо под нависающими лоджиями. Ветер трепал её распущенные волосы и широкий подол затейливого платья. Её собеседника скрывал выступ нижней обкрошившейся лоджии, поскольку и само главное здание, и прилегающие к нему прочие второстепенные выглядели очень старыми. Практически полузаброшенный студенческий городок использовали нерегулярно, отчего его судьба так и не была решена окончательно. Производить реставрацию зданий или сносить весь городок целиком, как устаревший? Чуть поодаль уже воздвигли пару новых корпусов, но весьма упрощённых по стилю в сравнении со старыми корпусами когда-то уникального городка. И Ксения задумалась было на тему быстрого старения всего под вечно-новыми небесами, как опять раздался тот же заливистый смех.
— А
