Михаил Ахманов - Капитан Френч, или Поиски рая
Затем мы расстались. Моя новая служащая легким шагом направилась обналичивать чек, а я поднялся в пентхауз к Шандре. Не могу сказать, что в эти минуты я чувствовал себя абсолютно спокойным — ведь Кассильда была той еще штучкой! Само ее прозвище представлялось мне двусмысленным: я знал, что всякая черная звезда со временем становится Черной Дырой, ненасытной, как дьявольская пасть. Оставалось лишь гадать, прошла ли Кассильда эту стадию, да надеяться на удачу на то, что Шандра извлечет из этой дыры только хорошее и ничего плохого. Я надеялся.
* * *
Теперь, когда сроки были определены, я мог нанять рекламного агента, взвалив на него всю рутинную подготовку к шоу. Ему предстояло связаться с местными кутюрье и производителями модной одежды, оповестить журналистов светской хроники и прочих заинтересованных лиц — словом, процедить весь Барсум и выжать сливки в пассажирский салон моего катера. Агент мне попался деловой, так что теперь у меня было свободное время.
Я решил использовать его с толком и ввести Шандру в блистательный новый мир. Эту операцию полагалось совершать с осторожностью; я понимал, что моя прекрасная леди еще слишком наивна, слишком уязвима, чтобы разом нырнуть в вавилонское столпотворение, царившее на Барсуме. Тут я был ее единственной защитой и проводником; ведь ее красота (дар, всегда вызывающий почтение и восторг) была непривычной для барсумийцев и столь же странной, как цветок лилии, выросший на розовом кусте.
Мы наняли маленький, но вполне комфортный атмосферный спидер-гид и отправились странствовать по Барсуму. Этот вояж не являлся тем видом отдыха, к которому я склонен; как правило, спускаясь на планету, я трачу свое время в городах, желая возместить дефицит человеческого общения. Все эти картины природы — водопады, низвергающиеся с гор, и сами горы в ледниковых шапках, живописные ущелья, величавые реки и леса с гигантскими деревьями — словом, все это нагоняет на меня тоску; мне кажется, что эти виды отштампованы специально для туристов на какой-то чудовищной автоматической фабрике. Но Шандре, взиравшей на них впервые, наша поездка казалась чудом. Она восхищалась и восторгалась, изумлялась и вздыхала, впитывала эту картинную красоту и делала снимки — точь-в-точь как юная школьница из Бруклина, попавшая в дебри Амазонки. Впрочем, разве она не была школьницей, невзирая на свой возраст и положение?..
Я глядел на нее и умилялся.
Но школьницы бывают глупыми и умными, а Шандра относилась к числу последних. Довольно быстро усвоив, как обращаться с автоматическим гидом, встроенным в наш кораблик, она затеяла с ним игру. Наш гид, весьма хитроумная псевдоличность, был верным слугой своих хозяев; он посылал нас в определенные отели и рестораны, приземлялся перед заманчивыми барами, рекомендовал те или иные развлечения, суля бесплатную выпивку, если мы удостоим их своим вниманием. Изучив туристические проспекты, Шандра начала выбирать конкурирующие заведения; гид откликнулся более щедрыми посулами — к выпивке тут же добавились скидки, лотерейные билеты и всевозможные сувениры. Это повторялось раз за разом, вызывая у Шандры приступы хохота; она с детским наслаждением вела этот странный матч, заставляя гида раскошелиться на сто процентов. Как правило, ей это удавалось.
Нынешнее поколение (я имею в виду рожденных в последние пятьсот-шестьсот лет) привыкло иметь дело с роботами. Даже Шандра, хоть на Мерфи после вселенского катаклизма сохранилось не так уж много роботов, а в ее монастыре их было не больше дюжины. Нынешнему поколению роботы представляются чем-то обыденным и привычным; оно появилось на свет и выросло среди думающих машин и воспринимает их с полным безразличием, как обязательный предмет обстановки — во всяком случае, в богатых и высокоразвитых мирах вроде Барсума. Такое отношение имеет свои достоинства и свои недостатки, и я не знаю, чего больше. Я предпочел бы, чтоб люди относились к роботам более эмоционально — скажем, считали бы их не эквивалентом стула или кресла, а чем-то близким к ним самим. Я вовсе не поборник прав роботов; смешно говорить о правах, ведь они — машины, не наделенные самосознанием! — но для людей было бы лучше поверить в наличие у них электронной души, подобия чувств и даже способности к страданию. Это, как мне кажется, дало бы людям возможность самоутвердиться, не причиняя горестей друг другу. Например, они могли бы смотреть на роботов как на рабов, удовлетворив тем самым свое подспудное стремление к власти, к превосходству над другим мыслящим существом, тягу наказывать и награждать, поощрять и казнить… Но нет, нет! Кому же доставит удовольствие казнить стул или властвовать над креслом? Над человеком — иное дело… ‘Сам я отношусь к роботам с некой опасливой осторожностью. Это может показаться странным — ведь двадцать тысяч лет я обитаю в теле гигантского робота, каким, в сущности, является моя “Цирцея”! Можно было бы и привыкнуть, скажете вы? Ничего подобного! И тому есть пара-другая веских оснований. Во-первых, все роботы, компьютеры и думающие машины делятся для меня на две категории: к одной относится “Цирцея” (которой я доверяю вполне), к другой — все остальные. А во-вторых… Во-вторых, вспомните про Айзека Азимова (был такой древний писатель) и его законы робототехники. Робот не может причинить вреда человеку… Робот должен подчиняться человеку… Это звучит очень благородно и впечатляюще, но реальность оказалась совсем иной! Наши роботы не одарены интеллектом и подчиняются не человеку вообще, а лишь своему хозяину, и делают это с безразличием запрограммированного станка. Если им велено, они могут шить нарядные туалеты и взбивать подушки, а могут пытать и убивать… Вспомните моего благочестивого пассажира, лишившегося вместе с бластером конечности! А ведь если бы я приказал, он расстался бы с головой! Вот по какой причине я осторожен с роботами. Что касается моих собственных гвардейцев, я знаю, что несу полную ответственность за них и за все, что им случится сотворить. Я осторожен, очень осторожен…
Итак, наше путешествие продолжалось. Временами мы ели и спали на корабле, временами останавливались в отелях, попадая под прицел голопроекторов репортерской братии. Всякие комментаторы, репортеры, обозреватели и журналисты, с моей точки зрения, — зло, но зло, необходимое в цивилизованном мире, порожденное человеческим любопытством. Есть ли иные способы к его удовлетворению? Не знаю, не знаю… Но уверен в том, что в Раю нет репортеров.
Обычно мне удавалось справляться с ними, намекнув, что мы с Киллашандрой находимся в свадебном путешествии и не расположены давать интервью и позировать перед голокамерами. Это был наилучший способ отбить их атаки; если к чему на Барсуме и относятся с пониманием, так это к любовной страсти, владеющей молодоженами. А страсть, как известно, требует уединения.
Я нарушил это правило только один раз, устроив деловой завтрак с представителем крупной местной фирмы “Инезилья” — да и то лишь потому, что на встрече настаивал мой рекламный агент. Сферой интересов “Инезильи” являлась мода — во всем ее пугающем многообразии: от одежды, украшений, дизайна жилищ до необычных животных и антикварных редкостей. Я надеялся сбыть им свои серебряные панджебские статуэтки.
Завтрак состоялся в роскошнейшем отеле города Зоданда, такого же пышного, огромного и яркого, как всепланетная столица Гатол. За первой переменой блюд мы договорились, что “Инезилья” поучаствует в предстоящем шоу; за второй я сторговал двух черных единорогов, а за третьей — небольшую партию кристаллошелка, изумительной тритонской ткани, которую умели делать также и на Барсуме. Я не слишком нуждался в единорогах и кристаллошелке, но, если хочешь что-то продать, нужно что-то и купить, не так ли? К тому же кристаллошелк мог пригодиться Шандре; платья из этой материи носят лишь настоящие леди — а также настоящие манекенщицы.
Мы покончили с единорогами и мануфактурой, раскурили сигары, и за десертом наш сотрапезник стал рассуждать об искусстве. Тут беседа покатилась сама собой, по проторенной дорожке, прямо к нижним конечностям моих панджебских статуэток. Я продемонстрировал их голограммы во всех соблазнительных ракурсах и аспектах, но представитель “Инезильи” остался холоден как лед. Допив кофе, он нехотя промямлил:
— Неплохие композиции, капитан Френч, весьма неплохие для Панджеба…
Думаю, их мастера знакомы с предметом не только теоретически. Однако… Это “однако” повисло в воздухе, испортив вкус моей сигары. Обождав минуту-другую, я принялся толковать о моральном рецидиве на Панджебе, о пуританских нравах и их губительном влиянии на искусство. В общем и целом смысл моих речей сводился к тому, что предлагаемые статуэки — не меньшее сокровище, чем полотна Рафаэля и творения Микеланджело. Не уверен, слышал ли мой собеседник эти великие имена; во всяком случае, они его не убедили.
