Владимир Михайлов - Тогда придите, и рассудим
– А энергоцентрали?
– Стопорить. Вынимать горючее. В ракеты. И – туда же.
– Планета без энергии?
– Вовсе нет. Речь идет только о тех станциях, что работают на тяжелых элементах. Половина, в крайнем случае. И может быть, Цоцонго, это и к лучшему. Будет меньше дерьма, меньше роскоши, реклам, оружия, отравы в атмосфере…
– Конец цивилизации.
– Но не жизни. Живые могут искать выход. У мертвых выхода больше нет.
– И этим ты хочешь успокоить начальство?
– Что же делать, если другого пути не найдется?
– Предложишь им остаться без оружия?
– Цоцонго, обожди. Если я прав, то и у Врагов не лучше…
– Не лучше, да. Но ведь они не явятся, чтобы доложить об этом. Если даже знают. Но есть вероятность, что мы, благодаря нашему сверхтяжелому, столкнулись с этим эффектом первыми. А те спохватятся, только когда в их лабораториях начнут фукать ядра полегче нашего. Но и тогда они будут держать все в строжайшей тайне, как и мы. Будут надеяться, что, возможно, как раз мы ничего не знаем, что у нас начнется паника – а тогда бери нас голыми руками. Только руки нечем будет довезти: флот кончится, придется восстанавливать доисторические конструкции на химическом топливе. Итак, что будет происходить на той планете, мы узнаем далеко не сразу. А чтобы и они не узнали, что происходит у нас, даже те меры, которые решатся принять, будут строго засекречены. Демонтаж централей будут объяснять ремонтом, а кое-где – уступкой мнению окружающего населения, что же касается оружия, то за него будут держаться до последней возможности.
– Последний, предпоследний… Цоцонго, надо немедленно установить наблюдение во всех институтах, где есть сверхтяжелые. Обеспечив безопасность, конечно. Эвакуировать людей… Если мы правы, то элементы будут разрушаться в строгой последовательности, от больших номеров к меньшим, по изотопам. И по скорости этого процесса мы сможем составить представление о его характере – равномерен он, ускоряется или замедляется, и о том, каким временем мы вообще располагаем. Я думаю, это первое, что должна сделать администрация. И надо доказать им, что наибольшая опасность – именно в оружии, и его надо выкинуть поскорее.
– Попробуем… Только, видишь ли, Форама, оружие ведь не обязательно запускать к солнцу.
– Ты хочешь сказать…
– На врага. Чтобы грохнуло не зря: глядишь, и уложат двух зайцев сразу. Но ведь это наверняка и тем придет в голову?
– Цоцонго, знаешь что? Я только что понял: ситуация настолько неопределенная, что предпринять что-нибудь можно только с ведома и согласия Врагов.
– Эй, Форама! Чем это пахнет?
– Но есть ведь у нас договоры об оружии! Почему не заключить еще одни? Тут дело поважнее.
– Дело действительно важное. И ты предлагаешь, ни более ни менее, как раскрыть врагу самый, может быть, большой секрет, каким мы обладаем в текущем столетии!
– Но ведь не сами же мы! Мы предложим…
– И сделаем большую ошибку: вторгнемся в чужую деятельность. Из ученых станем делаться политиками. А это ни к чему. Этого никто не любит. Тебе нравится, когда политики начинают устанавливать научные законы? Так же и мы. Да и мы действительно не имеем нужной подготовки и не можем себе представить всех сложностей, связанных с этими делами.
– И все же я…
– Советую тебе мысленно проститься со своей красоткой, Форама: другой возможности у тебя не будет.
– Что ты говоришь, Цоцонго!
– Простые вещи. Достаточно уже и того, что мы, по стечению обстоятельств, стали обладателями настолько секретной информации, какая нам по уровню вовсе не полагается.
– Мы же сами сделали открытие!
– Открыть – еще не смертельно. Но заодно мы получили возможность заглянуть в будущее, увидеть, как будут развиваться события в планетарном масштабе и даже в межпланетном. Такого нам никто не позволял.
– Но послушай…
– Нет, выговаривать тебе за это не станут. Но мало ли что может потом приключиться. Случайно.
– Говори сколько хочешь – я не поверю.
– Я лишь советую: доложи о физической стороне вопроса. И тебя внимательно выслушают. Но даже там, где выводы лежат на поверхности и напрашиваются сами собой, не делай их. Предоставь другим. Сам же старайся показать, что ты понимаешь ровно столько, сколько тебе полагается. Ни на волос больше.
Форама помолчал.
– Ну а если они этих выводов сами не увидят? И надо будет, чтобы кто-нибудь подсказал? Тоже молчать?
Цоцонго ответил не сразу:
– Можешь меня презирать, однако, с точки зрения здравого смысла, самым лучшим было бы – не говорить ничего вообще. Не нашли, не разобрались – и дело с концом. К сожалению, мы люди честные и не сможем промолчать. А то бы благодать: в конечном итоге все свалили бы на вражеских лазутчиков, мало ли на них валили в добрые старые времена… Но мы скажем и уже одним этим навредим себе предостаточно. А что касается твоего вопроса… Знаешь, мне как-то неохота, чтобы мою кабинку, когда я в очередной раз поеду на работу или домой, на перекрестке случайно перетолкнули не в соседний ряд, а скинули с третьего яруса эстакады на мостовую. Или какие-нибудь отверженные с лучеметами ворвались ночью в мое жилище.
– Неужели общество не выскажет своего мнения?
– Репортеров там не будет, могу гарантировать.
– Цоцонго, – сказал Форама вполголоса, но решительно. – Они ведь могут просчитаться. Без нас наделают глупостей. А Планета – это ведь прежде всего люди. Но я тебе не верю, Цоцонго. Они не такие. Они – государственный разум. И все поймут, и все сделают, как надо.
Цоцонго зевнул, потянулся.
– Ну и наговорили мы… Давно уже я столько не трепался. Знаешь, мар, меня все это не особенно и волнует. Я подохну без особого сожаления, потому что буду хоть знать причину, один из немногих. И девушки, с которой мне было бы так жалко расстаться, у меня нет. Но почему-то я чувствую, что обязан помочь тебе. Вот почему я предостерегаю.
– И все же я скажу им, Цоцонго.
– Скажешь, скажешь. Только, пожалуйста, хоть не все залпом. Посмотрим, как будут слушать, как станут развиваться события. Нужно будет – скажешь, а там хоть трава не расти. Вот если бы ты мог предложить принцип аппарата для нейтрализации этого явления, для локальной нейтрализации, чтобы мы уцелели, а те – нет, вот тогда тебя любили бы, кормили и гладили по шерстке. Знаешь, чем черт не шутит – ты заяви, что намерен работать над этой идеей. Будет полезно для здоровья. А обо всем остальном они забудут через пять минут, потому что у них возникнет множество проблем, о которых мы с тобой и представления не имеем. Серые мы люди, Форама, знаем только свои ядра и частицы, от и до, не более. Что поделаешь… Знаешь, у меня аппетит разыгрался. Есть-то нам дадут?
Едва слышно щелкнул замок, дверь гостиной отворилась. На пороге стоял сопровождающий из червонной шестерки, из-за его плеча выглядывал тот самый ключник, что принимал их внизу.
– Оба, с вещами, – сказал ключник, глядя и дыша в сторону.
– Вот беда – вещей нет, – сказал Цоцонго.
– Положено с вещами, – ответил ключник и еще пошевелил губами без звука. – Ладно, валяйте так. У вас все не как у людей. Гуляйте здоровы, еще увидимся.
– Думаешь? – спросил Цоцонго весело.
Ключник неожиданно усмехнулся как-то совсем иначе, открывшись в этой улыбке на миг, сделавшись проницаемым и беззащитным.
– Есть здесь у нас нечто, – совсем другим тоном сказал он, словно равный заговорил с равным, но опытный – с неофитом. – Нечто, от чего тебе уже не избавиться, когда вдохнешь его; а вы уже вдохнули. И оно тянет, как многоэтажная высота подмывает броситься вниз, навстречу тому, что и так неизбежно… – Он брякнул ключами. – И однажды поймешь, что лучше прийти сюда самому, чем ждать. Здесь – мир определенности и покоя, гавань, куда выносит потерпевших крушение… – Он на миг закрыл глаза, а открыв, устремил их на сопровождающего. – Ладно, катитесь, падлы, – снова вошел он в защитный свой образ, – языком тут стучать с вами без толку…
* * *– Слишком мало времени, – проговорил Фермер. – А твои люди почему-то медлят.
– Они мои, пока я не отпускаю их от себя, – откликнулся Мастер. – Я ведь не подменяю своими людьми тех, под именем которых они выступают. Там возникает своего рода симбиоз. И моя информация, кажется им, не приходит извне, а возникает в них самих. А они привыкли не очень доверять себе. Что же, сомнение – прекрасная черта…
– Это один из точных признаков, по которым узнаешь заторможенную, скованную в своем развитии цивилизацию: предположения и догадки о существовании иных, высших культур, и попытки добиться контакта с ними технологическими средствами, – в словах Фермера звучало не пренебрежение, но сожаление. – А ведь контакт, как они это называют, так прост!
– Неизбежная примитивность мышления, – кивнул Мастер. – Для того чтобы уверовать в контакт, людям подобных цивилизаций необходимо увидеть снижающийся корабль сверхнебывалой конструкции. Скрытая форма идолопоклонства, не что иное. Им нужен голос с неба, чтобы понять, что это – откровение. Их логика не позволяет им понять, что для любой высшей культуры самый простой и употребимый способ передать свои знания низшей – вложить их в уста одного из них.
