Беглая - Лика Семенова
— Я здесь!
Я предельно реально ощутила, как нога оторвалась от садовой дорожки с мягким приятным покрытием и переместилась вперед. И вот я уже переносила свой вес с ноги на ногу, ликуя от возможности сделать первый шаг. В сравнении с прошлым разом это было заметным достижением. Я наверняка смогу сложить шаги в скорый бег и разыскать эту девчонку! Я чувствовала, что это почему-то важно. Так важно, что стоит любых усилий. Я должна была, во что бы то ни стало, разыскать ее. Прежде, чем проснусь. Узнать, зачем она звала меня.
— Я здесь!
Еще один шаг почти вслепую, второй, но дался он с трудом, точно ступни стали липкими. Словно в клейкой смоле. Я изо всей силы цеплялась в куст, стараясь вновь шагнуть, но ноги уже не слушались, а голос казался совсем далеким:
— Я здесь!
Я перебирала руками, стараясь ухватиться за тонкие хрупкие ветви как можно дальше, чтобы подтянуться, но ничего не выходило. Листья обрывались и оставались в моих кулаках. Давились и ломались, источая одуряющий свежий запах зелени. Запах жизни. Как мне казалось, счастливой.
Я расслышала журчание воды, мягкий плеск, какое-то шипение. Повернулась на звук, и тут же в лицо ударили мелкие ледяные капли. Снова и снова. Нещадно и обильно. Я инстинктивно зажмурилась, открыла рот, стараясь набрать воздуха. Даже подняла руку. И тут брызги прекратились.
— Достаточно, — характерные жесткие согласные, чужой выговор.
Женский голос. Красивый и низкий, вибрирующий как музыкальный инструмент. Я уже знала, кому он принадлежал. Эту Тень называли Разум. Сад закончился — осталась лишь тюрьма. Как насмешка. У меня не было иллюзий. Я не осмеливалась тешить себя глупой надеждой, что стоит проморгаться — и все исчезнет. Не исчезнет… Я открыла глаза, понимая, что в противном случае они снова будут лить в лицо. Мои желания здесь не значили ровным счетом ничего.
Я увидела перед собой служанку с распылителем в руке. Молодую, худенькую, с убранными под шапочку волосами. Я уже поняла, что эта шапочка отличала у них прислугу. Девушка бегло посмотрела на эту Разум, дождалась кивка и отошла на несколько шагов. Я помнила лишь смутный образ этой Тени, толком не разглядела. Странный щуплый медик с невообразимой пирамидой из сине-серых волос на голове, который меня осматривал недавно, сразу выставил ее. Копошился надо мной в одиночестве, порой будто разговаривал сам с собой. Выкачал из меня литры крови. Мне показалось, что он чокнутый, и от этого стало еще страшнее. Что может быть хуже, чем оказаться во власти безумца? Впрочем, они все здесь были ненормальными. Все эти чужаки. Все до единого.
Медик, конечно, не казался безобидным, но был хотя бы научно-сосредоточен. Тогда меня уже морило нездоровым сном, а доктор все пытал, чтобы я досконально вспомнила все, что ела, пила, нюхала, колола или принимала в последние несколько дней. Он не отвечал на мои вопросы, при любой попытке пресекал, заявляя, что я не имею на них права. Но сам спрашивал, спрашивал, щупал, копался в приборах. Про воду в подвале борделя Нимаины он спрашивал трижды. Одно и то же. Спрашивал про вкус, послевкусие, ощущение во рту и гортани. Да, я даже не сомневалась, что эта сука опоила меня. Видно, подстраховалась, чтобы я не надумала бежать. И если бы не ее подлое дерьмо — меня бы здесь не было. Я бы перебралась по крышам и давным-давно ушла в штольни.
Чокнутый доктор делал странные манипуляции. Заострял мое внимание на какой-то вещи, жесте, цвете. Совсем невпопад. А через какое-то время вновь спрашивал, так же невпопад, помню ли я это? Разумеется, я помнила! Но теперь казалось, что я сглупила — нужно было отрицать, чтобы он счел меня больной. Кто знает, что у него на уме, но вдруг он по медицинским заключениям счел бы меня негодной? Бракованной. Непригодной… И меня бы оставили в покое, позволили вернуться домой.
Глупая надежда… Тот асторец сказал: «Тысячу курантов…» Это больше, чем озвучивала сука Нимаина. Он не отпустит меня. Скорее придушит собственными руками, но не отпустит. И он еще посмел назвать меня дикаркой! Он не просто безумный — бешеный. Я не хотела думать о нем — от этих мыслей знобило, и захлестывала паника. Не хотела вспоминать его безумные глаза, его лицо, что он делал со мной, что говорил. Что обещал…
Я вдруг заметила, что Разум сидит на стуле у моего ложа и сосредоточенно рассматривает мое лицо. А я заглянула в ее. Казалось, она была не старше меня. Смуглая золотистая кожа, непроглядные черные глаза под пышными ресницами и глянцевые алые губы. Полные, поджатые. На длинной шее красовался ошейник с эмблемой ее назначения. Но больше всего меня поразила ее пышная грудь, которую лишь подчеркивала тонкая талия, стянутая металлическим поясом. Ей очень шло легкое лиловое платье, подчеркивало теплоту кожи, бархатистость глаз. Женщина была сплошь увешана украшениями. Настолько щедро, что по незнанию можно было бы позавидовать. Но какой ценой… Наверняка Разум принадлежала тому же асторцу. Иначе ее едва ли подпустили бы ко мне.
Я вдруг прислушалась, различая едва уловимый фоновый гул, который можно было бы принять за гудение вентиляции. Но вентиляция гудит несколько иначе. Я рывком села на ложе, чувствуя резкое головокружение, потерла виски и несколько раз судорожно сглотнула, отгоняя тошноту. Посмотрела на Разум:
— Что это за звук? Это двигатели?
Та повела бровью:
— Разумеется.
Даже челюсть свело. Сердце сжалось до размера крошечной бусины и задребезжало, будто отскакивало от гладкой твердой поверхности. Я заозиралась, но в этом помещении не было ни единого иллюминатора. Я с горечью понимала, что она не лгала. Ей незачем лгать. Разум на своем месте, в своей привычной жизни. А я…
Я опустила голову, какое-то время нервно раздирала ногтями пальцы до красных полос.
— Мы в открытом космосе?
Разум поднялась и даже отвернулась:
— Разумеется. Повелитель лишь из-за тебя одной столько времени провел на этой планете… — Она прищелкнула пальцами: — Как там ее? Иден?
— Эйден…
Разумеется, поправлять не требовалось. Она нарочно коверкала название. Чтобы усилить степень своего презрения. Повелитель… она произносила это слово с таким неподдельным благоговением…
Я сглотнула:
— Кто твой повелитель?
Разум повернулась ко мне, задрала голову:
— И ты смеешь спрашивать, кто он?
