Вихри эпох - Данила Владимирович Ботанцов
Не для всех, конечно – за место под солнцем отечественной биологии и ботаники боролось много учёных, и зачастую даже разгорались нешуточные баталии, можно сказать, шли лабораторией на лабораторию.
Один из таких подлых ударов – разгромная статья в каком-то журнале, автор которой прошёлся и по нашим исследованиям, и по индуцированным биомутациям вообще – очень сильно разозлил Ольгу. Она боролась за каждую копейку, вкладываемую институтом в нашу лабораторию, а подобные выпады могли существенно подорвать авторитет кафедры в глазах руководства Института. Дела и так шли не гладко: большая часть оборудования лаборатории была устаревшей, а заявки на переоснащение уже который год подряд не утверждались в министерстве. Здесь, похоже, был бессилен даже Василий Павлович.
– Антон! – раздался голос старшего лаборанта. – Присмотри, пожалуйста, за модулем, пока я схожу в основной блок. Надо проверить, готовы ли вчерашние анализы.
– Без проблем, – ответил я и активировал камеры слежения нашего испытательного модуля. Затем проверил, что там творится с атмосферой, выставил уровень радиоактивного фона и перевёл всё управление на автоматический режим.
Сам Тирольцев со своими коллегами занимался продуцированием новых ботанических видов путём не только многофакторного воздействия на растения, например, посредством радиации, но и имбридингом с животными клетками. Иными словами, в лабораториях профессора на клеточном уровне проводили эксперименты по скрещиванию двух царств.
Я хоть и не был полноправным сотрудником лаборатории, но зато имел доступ ко всей информации об исследованиях, проводившихся в ней, и мог целыми днями напролёт анализировать её, делая необходимые для последующих экспериментов выводы.
В общем-то, это тоже относилось числу основных моих обязанностей – поскольку на обработку такого количества информации у Ольги никакого времени не хватило бы.
Часто между нами разгорались жаркие споры по поводу необходимости введения тех или иных корректировок в алгоритмы, управляющие мутациями. Вот и сейчас, когда старший лаборант вернулась, на меня снова посыпались упрёки:
– Я сколько раз говорила, чтобы ты без моего подтверждения не изменял интенсивность облучения?
Выпад Ольги отчасти был справедлив, однако я так просто сдаваться не собирался.
– Но в прошлые разы, когда облучение достигало двух рентген, а затем переставало возрастать, мутации сильно замедлялись, – ответил я. – Я смоделировал варианты стимулирования дальнейшего роста клеток и пришёл к выводу, что оптимальным выходом может стать постоянное повышение радиационного облучения объектов.
– Да, только в один прекрасный момент такие дозы вовсе убьют клетки, – жёстко сказала старший лаборант, сосредоточенно переключая тумблеры на панели управления испытательного модуля. – Что мы будет делать, если их деление остановится?
– Это маловероятно, – заметил я. – И в любом случае, сразу они не отомрут – на этот процесс уйдёт какое-то время. А ты же знаешь, что я постоянно контролирую состояние…
– Да это неважно, что ты контролируешь, – сердито перебила Ольга. – Мне не нравится то, что ты сам принимаешь такие решения! В конце концов, кто из нас здесь главный после Василия Павловича?..
Я постарался придать голосу максимально обиженную интонацию.
– Конечно, ты! Ты ведь всегда говоришь, что мне делать, и не слушаешь моих советов. А ведь все они основаны на наших предыдущих неудачах, – едко закончил я.
– Да ну-у! – протянула старший лаборант. – Стало быть, твои советы – это непогрешимый кладезь мудрости? И с каких это пор у тебя такая жажда власти?
Вот это было уже совсем несправедливо, о чём я не замедлил сказать.
– Во мне говорит лишь стремление оптимизировать нашу работу и предостеречь от повторения ошибок.
– Ладно! – завершила пререкание Ольга. – Мы можем так вечно продолжать, но делу это никак не поможет. Наши экземпляры до сих пор не полностью жизнеспособны.
– Они жизнеспособны, просто не автономны, – возразил я. – Вы же сами помните, что первые экземпляры вообще не приживались.
– Это довольно безрассудно – использовать неконтролируемые мутации вообще, – отрезала Ольга. – А радиоактивное воздействие ещё и крайне пагубно влияет на побочные гены.
– Но способ это крайне действенный, – не удержался и вставил я.
– Антон, – устало выдохнула Ольга. – Так! Каков текущий фон?
– Два и пять рентген, – с готовностью ответил я.
– Давление?..
– Ноль один, чуть больше килопаскаля. Вначале наблюдалась негативная реакция, но к атмосферному давлению все экземпляры показывали удивительно высокую приспосабливаемость, – отметил я. – Поэтому с этим показателем у нас проблем не будет.
– Ладно, хорошо. А площадь листьев?..
В блоках наших лабораторий выращивались самые удивительные виды – в том числе, недавно полученная помесь хлорелл и цианобактерий, способных получать воду даже из очень плотной и раскалённой среды – например, в верхних слоях венерианской атмосферы. Подопечным же Ольги было предназначено работать в несколько иных условиях – на холодных и пустынных равнинах Марса.
Когда автоматическими станциями наконец-то будет налажена поставка перемёрзшего и слежавшегося за миллионы лет льда из-под ржавой маггемитовой поверхности красной планеты, в грунте нашего неприветливого соседа планировалось начинать попытки разведения плантаций генно-модифицированных мхов. Так, согласно расчетам, всего одна тонна земной почвы, распределённая тонким слоем по поверхности Марса и смешанная с его грунтом, сможет создать настоящую биосистему. Дополнительно мутируя под воздействием высокого уровня радиации, мох будет распространяться по планете, перерабатывая углекислоту в кислород и создавая слой плодородной почвы.
Идея была не нова, но переосмысление идеи терраформирования других планет произошло после недавнего фиаско с экспедицией на Венеру. Конструкторам в своих КБ пришлось вновь затянуть пояса и убрать в далёкий ящик проекты межпланетных экспедиций, а за дело принялись специалисты из совсем других сфер.
Штурмы планет были отложены, а автоматика вновь, как и сотню лет назад, вышла на космический фронт. Космические Агентства решили подбираться к иным мирам Солнечной системы тихой сапой, неторопливо оборудуя на наших ближайших соседях автономные исследовательские базы, попутно запуская на них долгосрочный процесс терраформирования.
Первыми на очереди стояли Венера (как самое близкое к Земле небесное тело, не считая Луны) и Марс (по поводу его освоения разгоралось немало споров: низкая гравитация, относительная удалённость и отсутствие магнитного поля были серьёзными контраргументами). Поступали, впрочем, предложения начинать и с более экзотичных вариантов: например, создать микрофауну в солёном океане подо льдами Энцелада.
Всего в нашем институте экспериментальной ботаники было два десятка лабораторий, и почти все они занимались проблемой ксенозоинга – приспособлением земных организмов к инопланетным условиям существования.
– Мы до сих пор не можем нормализовать процесс фотосинтеза в установочных условиях, – сказал я.
Для получения необходимого количества света от далёкого Солнца площадь листьев должна быть максимально большой, но заставить их вырастать до необходимых размеров нам никак не удавалось. Вероятно, проблема была
