Ольга Ларионова - Сотворение миров. Авторский сборник
– Вот–вот, его тогда только назначили, а я его еще по Калининградской рыбной академии помню, он на четыре курса старше меня был, но когда я назвался, узнал меня сразу. Ну, думаю, хоть тут–то не придется долго убеждать… Не тут–то было. Я ему и про пизанскую башню, и про огнетушители, а он мне: «Ай–яй–яй, на рабочем месте и в разгар путины…» Ну, я прямо света белого невзвидел. Если я его сейчас не доконаю, то сделают посмешищем на два полушария, такие басни про меня начнут рассказывать. Потому командую уже привычно: «Боцман, рыбку!» Пихаю ее прямо в микрофон носовой частью, и она лепечет еле слышно: «Отпусти ты меня, старче…» – а в ответ хохот. Коркошко грохочет на всю океанскую акваторию.
– А вы бы на его месте не смеялись? – спросил Теймураз.
– На его месте я бы тоже смеялся. А он на своем месте мне говорит, и вполне резонно: у тебя, мол, там многодетная мать, она, ради того чтобы к своим сорванцам на пару дней в интернат слетать, и рыбьим голосом заговорить может… Логично. Но я на своем месте беру твердой рукой под жабры вышеупомянутый фольклорно–сказочный персонаж, даю ей некоторые указания, отчего ее прямо–таки дрожь пробирает, и швыряю в иллюминатор. «Товарищ Коркошко, – спрашиваю, – перед тобой на столе ничего не имеется?» – «Нет, две бумаги на подпись…» – и осекся. Потому как появилось перед ним то, что я рыбке моей заказал, и он без дыхания на это чудо смотрит.
– А–а–а?.. — хором протянули Артур и Солигетти, но Лерой великолепнейшим образом проигнорировал их любопытство.
– Итак, молчим мы минуту, потому другую, затем Коркошко, легонечко заикаючись, спрашивает: «А из чего ЭТО сделано?» – «Из сплава платины с иридием, – говорю я мстительно, – как в Парижской палате мер и весов». – «Тогда подожди, я ЭТО в сейф спрячу… Вот так. А теперь слушай: все пригодные емкости – под аквариумы. Комиссию ихтиологов комплектую немедленно и высылаю суперскоростным транспортом. А до ее прибытия отбирай наиболее типичные экземпляры, с запасом, естественно, а остальное – за борт. В целях воспроизводства. Вопросы имеются?» – «Имеются. Как быть с командой?» – «Действительно… Ну, долго думать не будем, по три рыбки в руки, да предупреди, чтобы все желания были строго локальными, никаких там вспышек сверхновых, остановок времени и повального бессмертия. И без нарушений устава корабельной службы. И еще: передовикам производства накинь–ка по одной премиальной». – «Разрешите выполнять?» – «Еще минутку…
Многодетная мамаша там у тебя, так ты ей выдели по одному желанию на чадо, соответственно». – «Все, товарищ флаг–президент?..»
– Да, – сказал Келликер, – и я на вашем месте занервничал бы.
– Нервничать – это не то слово. Он тянет и тянет, а у меня единственное желание – по микрофону заклепочной кувалдой… «А теперь насчет тебя лично, – говорит. – Ты уж возьми себе еще одну единицу, чтобы выполнение плана обеспечить и выпущенный косяк компенсировать, а то знаю я тебя, все свои личные желания на это потратишь. Ну, пока все, капитан Лерой, приступайте к выполнению». – «Есть!» – и кубарем на палубу…
Лерой вдохнул терпкий соленый воздух и задумчиво поскреб серебряную шерсть на груди:
– Вылетаю я на палубу, а там – тишина. Мертвая.
Хотя весь его рассказ и был рассчитан на увеселение приунывшего коллектива, скорбный финал произвел соответствующее впечатление – никто даже не улыбнулся.
– Уснула, сердечная, – тоненько и жалостливо запричитал Солигетти. – И вместе с премиальными… И с планом месячным… И со всем прочим…
– Улов–то куда пошел? – деловито осведомился Артур, не допускавший мысли о том, что одиннадцать тонн такого добра может быть потеряно для едоков планеты.
– Что – улов! Для моих трюмных автоматических линий это – пять с половиной минут обработки. И пошли баночки: «Золотая рыбка в собственном соку»; «Золотая рыбка в томате»; «Золотая рыбка с рисом и морской капустой»…
– Ну хорошо! – подытожил Келликер. – Сии деликатесы вот уже шесть десятков лет как съедены и позабыты, но как там с вашим платино–иридиевым доказательством? Оно–то ведь практически бессмертно и должно было сохраниться?
– Думаю, что да. Во всяком случае, если будете в Калининграде, молодой человек, зайдите в комплекс Управления Мирового океана. Ступайте прямо в кабинет директора. И там вы увидите два сейфа. Два, что, заметьте, нехарактерно. И один из них никогда не отпирается. Ни–ког–да.
– Да, – впервые за все это время подал голос Параскив, старательно массировавший больное горло. – Это убедительно.
Все помолчали, чувствуя, что проходит последняя минута их отдыха.
– Послушай, Темка, – шепнула Варвара в самое ухо Теймуразу, – а откуда у него этот серый круг на груди?
– А наш дед вообще большой шутник, – так же шепотом отвечал тот. – Говорят, это пластическая пересадка. Когда дед стал лысеть, он якобы уговорил корабельного врача пересадить ему лоскут кожи с шерстью с груди на темечко… Вот такой он.
Варвара невольно высунула кончик языка и облизнула шелковистые ворсинки над верхней губой, стараясь даже косым взглядом не выдать своего любопытства. Да, даже сейчас всего того, что осталось на могучем торсе, хватило бы на целую роту плешивцев. Редкостной силы старик. Так откуда же тянет нудной, вековой болью, дрожью и холодом? Не от него же?
Над узкой прибрежной полоской, ограниченной морем и отвесными скалами, растекалась томительная послеполуденная жара…
Переправа подходила к концу. Шестеро экспедиционников и несколько кибов уже миновали зловещую дыру, зияющую в золотистом теле мыса, который как гигантский пологий клин подпирал скалу и узким копьем выметывался в море примерно на километр. Бронзовым, собственно, был не он, а ни на что не похожее кожистое покрытие, которое над проходом свисало самым хищным и непривлекательным образом.
Там, где хребет уходил в море, виднелось еще несколько дыр, и с них тоже свисало, и вода в пределах этих непериодически повторяющихся арок совсем не колыхалась.
Зато временами морщилась сама шкура. Точно зудело под ней что–то, и зуд этот начинался с самой отдаленной точки; он бежал к берегу, и шкура подергивалась все яростнее и нетерпимее, и тогда казалось, что сейчас из воды покажется когтистая драконья лапа, судорожно раздирающая золотисто–бурую плоть.
И в эти минуты кожного пароксизма из сумрачного прохода полыхало такой жутью, тоской и оцепенением, что человека мгновенно скручивало судорогой и он, если еще мог, отползал прочь вопреки воле и разуму, повинуясь чистому инстинкту самосохранения, иначе через пару минут у него начинался паралич дыхательной системы.
Но до этого, к счастью, ни у кого пока не доходило. У Золотых ворот бывали и периоды блаженного покоя, и в Пресептории существовала легенда, будто некто Вуковуд, впрочем, сразу же со Степаниды отбывший в неизвестном направлении, в самом начале пребывания здесь людей совершил разведывательную вылазку на это побережье. Обнаружив препятствие с явным шоковым барьером, он преодолел его стремительным спринтерским броском, недаром он слыл чемпионом континента. Не земного, правда, какого–то альфа–эриданского. За ним бросился и его киб, которому было ведено в любой ситуации держать дистанцию в три метра, и развил скорость, для своей конструкции просто технически недостижимую. Правда, обратно таким же образом Вуковуду пройти не удалось:
Золотые ворота разволновались всерьез и абсолютного покоя от них было не дождаться. Но Вуковуд и тут нашелся: принял ампулу анабиотина и на пять минут (чтобы с запасом) впал в полную прострацию. Бездыханного и недвижного, его благополучно протащил через роковой проход его киб–рекордсмен.
Сейчас переправу осуществляли именно так – вторым методом Вуковуда. Для скорости и надежности Келликер предложил использовать сразу двух кибов, которые должны были переплести свои щупальца, образовав что–то вроде носилок. Но тут тихонечко подал голос Пегас, до сих пор кротко державшийся в тени Варвары, и вопрос решился сам собой. Действительно, зачем два киба, когда можно использовать одного робота.
А Пегас изначально был предназначен для переноски крупных туш животных. Правда, этим круг его обязанностей не ограничивался – вся последующая обработка тоже лежала на нем, поэтому он представлял собой удобный разделочный стол, у которого справа и слева (хотя с тем же успехом можно было сказать – спереди и сзади) помещались два начиненных микросхемами бурдючка с приданными им щупальцами, число которых при желании можно было увеличивать вдвое. В походном виде стол сворачивался наподобие корыта – в этом–то самоходном корыте и решено было проныривать сквозь загадочную дыру.
Со стороны этот робот выглядел странновато и даже антихудожественно, но сейчас главным было то, что он совершенно нечувствителен к таким тонкостям, как биобарьеры и психоудары, что он с блеском и продемонстрировал, шесть раз прогалопировав туда и обратно, перенося одного усыпленного экспедиционника и возвращаясь за другим.
