Карен Тревис - За чертой

— Нескольким тысячам. — Серримиссани перевела бульканье и щелканье одного из рабочих исенджи. — И все мигрировали с удовольствием, потому что люди — ценные друзья.

— Куда мигрировали? — изумился Эдди. Он воспроизвел в памяти снимок Юмеха, сделанный с орбитальной станции. Только небольшие участки планеты выглядели незаселенными — песчаные и ледяные пустыни. Выходит, что исенджи ко всему привыкают, как тараканы…

Эдди пожалел, что эта мысль пришла ему в голову и что пришло это слово. Тараканы. Настолько же недопустимо с этической точки зрения, насколько верно с биологической.

— Могу я побеседовать с прорабом насчет стройматериалов?

Эдди ехал в кабине погрузочного устройства вместе с женщиной-оператором. Машина медленно двигалась вдоль уже заложенного фундамента. Груз ее составляли катушки с полупрозрачным зеленым тросом.

— Эй, а что это такое?

Камера-пчела плясала вокруг головы оператора. Женщина прикладывала героические усилия к тому, чтобы не смотреть на нее. Она дергала головой, будто отворачивалась от воображаемых пуль.

— Крыша. Мы опутаем каркас тросом, добавим кое-какой химии и сплавим это взрывом. Получится пленка, которая запечатает купол.

— А когда это знаменательное событие будет иметь место? Можно поснимать?

Оператор указала на мужчину в ярко-оранжевом комбинезоне:

— Спросите прораба.

Она наклонилась поближе к Эдди и понизила голос:

— Послушайте, а правда, что биотехнология у той женщины может подарить вечную жизнь?

— Не знаю, — ответил Эдди, возможно, слишком поспешно. — Но даже если и так, люди нашего сорта вряд ли смогут себе позволить эту роскошь…

— Точно, — отозвалась оператор. Но по выражению ее лица становилось ясно, что она бы с радостью копила на нее деньги.

В последнее время напоминания о Шан всегда отзывались у него легким жжением в желудке. Еще не давало спать то, что он до сих пор не завел с Линдсей разговора о «Хируорде». Если она знала об этом корабле, то тоже ему ничего не сказала, а это — нарушение договора. Но если она и вправду не знала про Райата, то, может быть, она совсем не в курсе дела… Эдди не позволял себе в ней сомневаться. Пока.

Он сосредоточился на делах. Работа всегда поддерживала в нем уверенность, что он жив и полезен. Разумеется, его волновал не отдел новостей и его мнение о работоспособности Эдди. Редактор-мальчишка больше не требовал сказок про биотехнологии. Эдди слышал, что некоторые люди очень, очень заинтересованы в том, чтобы информация о ней не просочилась в эфир, пока сама биотехнология не окажется у них в руках. Было время, когда никто — ни магнаты, ни правительство — не мог надавить на Би-би-си. Похоже, времена изменились.

Эдди направился к своему челноку и принялся умасливать пилота, чтобы она позволила ему посмотреть новости по каналу связи. Его новости.

— Вы же видите свой материал, когда готовите его. — Пилот решила, видимо, вступить в словесную перепалку с Эдди. — Зачем смотреть его в эфире?

— В эфире репортаж более живой.

— Ну…

— И хотелось бы знать, не покромсали ли его. Она тщательно взвесила последнюю фразу.

— Ладно.

Эдди постоянно терял ощущение земного времени, хотя на его рабочем экране, который он всегда носил с собой, часы отсчитывали время — для разных поясов. Он развернул экран, чтобы проверить. Да, слишком рано для вечернего выпуска новостей.

Пилот сказала «ух ты» и уставилась на экран, будто перед ней предстала великая антикварная ценность. Если Эдди вернется домой, экран, несомненно, таковым и будет, если только на каждой микросхеме у него не стоит пометка «собственность канала Би-би-си».

Эдди захватил конец передачи «Задайте вопрос в прямом эфире». Солидного человека в дорогом костюме (а костюмы нисколько не изменились, отметил Эдди) перебил разгневанный налогоплательщик.

— Они собираются нас завоевать! — В рамке в углу экрана отразилось разгневанное лицо звонившего. — Вы же видели репортажи в новостях! На что похожа их планета? И вы позволите им приземлиться здесь?!

— Могу заверить, что… — начал костюм, но выкрики в зрительном зале заглушили его голос. Во все времена нет ничего сильнее, чем гнев множества людей, собравшихся в одном помещении и способных ощутить запах чужой злобы. Эдди порадовался, что старая истина телевидения все еще работает. Ведущий пытался установить в студии некое подобие порядка, но даже через приглушенные микрофоны в зале Эдди слышал гул голосов. На экране появился прогноз передач: Сегодня на нашем канале…

— Кажется, они говорили про наших радушных хозяев, — пробормотала пилот.

— Похоже, вы правы. Мне уже незачем смотреть новости, спасибо…

Эдди свернул экран и сунул его в карман. Он переживал первые секунды после автокатастрофы, когда свершилось что-то, чего уже не исправить, пусть даже не по твоей вине. И твое отчаянное желание повернуть время вспять ничего не меняет.

— А можно окно открыть? — спросил Эдди, и пилот посмотрела на него, как на сумасшедшего.

Глава седьмая

Это дело касается не только Европы и Китая. А кто спросил жителей Азиатско- Тихоокеанского региона, африканцев, американцев, когда приглашали исенджи на Землю? Возможно, один-единственный самонадеянный и недальновидный альянс обменял Землю на побрякушку — технологию мгновенной передачи данных на космические расстояния. Они пытаются пристыдить нас и заставить замолчать, обвиняя в ксенофобии, но когда-то надо сказать: «Благо моего народа важнее, и я не собираюсь за это извиняться».

Асанджин умерла. Местин не была с ней близко знакома, но эта смерть все равно опечалила ее. Четверо ее джурей'ве шли через поля и несли на носилках тело, завернутое в дрен. У Местин разрывалось сердце. Другие вес'хар, занятые уборкой желтолиста, останавливались и смотрели вслед похоронной процессии.

Местин правила Ф'наром единственным способом, который знала — она ходила по улицам, смотрела, что происходит, и слушала, что говорят. Невиан и Сияяз неотступно следовали за ней. Местин прекрасно понимала, что эта иерархия весьма умозрительна, что у нее нет гормонального превосходства, которое обязало бы молодых матриархов подчиняться ей. Она стала главным матриархом единственно потому, что гефес — непредсказуемая, странная Шан Франкленд — отреклась от своего права. Матриархи будут единодушны, исходя из приоритета общего блага, но Местин опасалась, что ей не хватит джаск, решительности и яростного желания защищать, которые помогали бы принимать верные решения в по-настоящему критической ситуации.

Она не боялась, что другие матриархи ополчатся против нее. Она боялась допустить ошибку. Грядет время, когда ошибка может обойтись Вес'еджу слишком дорого.

Местин проводила взглядом траурную процессию, растворившуюся в дрожащей янтарной дымке. Мужчины оставят свою исан на равнине для настоящих гефес, существ, питающихся мертвой плотью, и вернутся, чтобы встретиться лицом к лицу с неопределенным будущим.

— Кто заберет их? — спросила она. Асанджин умерла рано утром, и матриархи сейчас ломали голову над тем, кто даст приют детям и аурсан мужчинам. Никто не горел желанием разбить семью. Необходимо тщательно взвесить, кто из мужчин Асанджин сможет войти в чей дом. Когда все мужчины обретут новых исан, вновь воцарится мир и гармония, но до тех пор матриархам предстоит решить, какие генетически передаваемые качества пригодятся в их семьях.

Местин подумала, что им лучше бы поторопиться. Мужчины пребывают в плачевном состоянии — бледные, с тусклыми волосами. Асанджин болела, джурей'ве не получали необходимого для здоровья количества аурсан. Хуже всех выглядел самый молодой, который до сих пор кормил ребенка грудью.

— Я заберу их, — сказала Невиан.

Местин хотела остановиться и возразить дочери, но не стала.

— А что в них такого, что ты хотела бы привнести в клан?

— Гораздо важнее для меня то, что они нуждаются в исан, — ответила Невиан. — Если однажды мне придется унаследовать твое первенство, я обязана познать, что такое долг.

Невиан никогда не показывала привязанности к кому-то из молодых мужчин и много размышляла о том, что они ищут в джурей. Местин считала, что гены сильного рода Ферсани подойдут им как нельзя лучше, а кроме того, так можно упрочить связь семейств… Но Невиан должна сама сделать выбор.

Сияяз ничего не сказала. Она не издавала запаха, который стал бы молчаливым комментарием к услышанному. Сияяз сильно отличалась от своей тетки, матриарха-историка Сияяз Бюр, сообразительной и остроумной.