Злая, злая планета - Николай Алексеевич Гусев
Машина еще не успела остыть, она хранила тепло, и было очень уютно забиться в угол у окошка и смотреть, как Кирсанов размашистой походкой направляется к танку, рядом идёт Борис с боезарядом для ПТТ, а за ним шагает вразвалку тощий, угловатый Дима, лысый, как редька, с торчащими малиновыми ушами и круглыми черными глазами, какими-то пустыми и страшными, как будто смотришь в темный зев туннеля или в бездонный колодец. И весь он чересчур резкий, сухой, тонкий, натянутый. Пружина пистолетная. Словно ничего уж доброго, человеческого в нем не осталось. Осталось, конечно, осталось. Жизнь сделала его таким. Скрутила в бараний рог, а сломать – нет, не сумела. Оказалось, нужно что-то покруче, чем нашествие пришельцев, чтобы переломить хребет таким парням, как Дмитрий. Хочешь узнать человека – отними у него все, что ему дорого. Это Николай Степанович так сказал, он однажды рассказал мне ту историю из Библии, про Иова, кажется.
Тем временем, Кирсанов, укутанный в шубу, обходит машину, лично проверяет шанцевый инструмент, траки, лебедку и просит Володю погонять свет во всех режимах. Успокаивается только, когда ему столб прожекторного света полной мощности резанул по глазам, так что слезы потекли. А потом он велит нашему водителю лезть под панель и отключить пеленгатор. Берет пульт, подсоединяет треккер с маячком к батарейке и прячет в шкафчик с инструментами в углу бокса. Мы чешем в затылках, силясь разгадать эти загадочные эволюции, судя по всему, не предвещающие ничего хорошего. Потом Кирсанов залезает, кряхтя, в кабину, устраивается, громоздкий, как медведь, с лязгом захлопывает дверцу, и тут же оказывается, что кому-то надо топать, открывать воротину и, конечно же, этим неудачником оказываюсь я, а ведь опять, только-только пригрелся…
В дороге мы дружно пытаемся выпотрошить Кирсанова на предмет цели ночного путешествия, но все это бесполезно. Тот только раскатисто смеется и травит анекдотцы. Между делом выяснилось, однако, что с базы мы выезжаем незаконно, ни с кем Кирсанов не договорился, что было очень на него непохоже, и ни одной бумажки, даже самой завалящей, у него нету, которая могла бы объяснить заинтересованному лицу, облеченному некоторого рода полномочиями, какого черта штатный танк-сторожевик Патрульного Корпуса за номером «709» с пятью членами экипажа и комплектом вооружения делает за чертой базы, когда наше дежурство давно кончилось и все мы сейчас должны быть рассованы по своим тесным, вонючим кухням, своих заплесневелых квартир, уплетая горячий, невкусный суп. И разного рода нехорошие предчувствия начали закрадываться в наши души, особенно по мере того, как мысли о горячем супе все сильнее начинали нами овладевать. Плевать, что не вкусно, кто вообще до сих пор замечает это? Володя рулил, и нет-нет, да и поглядывал искоса на Кирсанова. Но тот так и не проронил ни слова о цели поездки.
Танк все катил вдаль, вглубь снежной равнины, за бортом давно уже была темная ночь, сменившая короткий, сумеречный день, хотя и было довольно ясно, и свет прожектора бил на добрых двести метров, так что Володя позволил себе разогнаться и вездеход бодро катил по хорошему, накатанному зимнику. В кабине постепенно воцарилось молчание, смех Кирсанова давно стих и вопросы наши, оставшись безответными, сами собой иссякли.
– На разъезде давай налево, – буркнул вдруг Николай Степанович.
– Это же дорога на океан, шеф, – недоуменно воззрился на него Володя.
– Мне это известно. Рули, говорю, коли уж поехал со мной…
Дивясь все больше, мы, качая головами, стали следить, что происходит снаружи. Звезд было много, небо было светлое и видимость хорошая. Танк свернул, проехал несколько километров, и мы увидели трассу.
Шла она, призрачной лентой, окутанная ореолом оранжевых огней, разрезая пополам снежный мир, от горизонта к горизонту, сколько хватало глаз и по всей внушительной ширине её мчались автомобили – еле видимые, только ярко искрились в морозном воздухе ползущие красные и желтые огоньки. Володя заглушил двигатель, выключил свет, и мы в молчании и темноте, словно заколдованные, глядели на главный континентальный маршрут.
– Так, давай потихонечку вдоль неё и забирай левее, – скомандовал Кирсанов, словно очнувшись от наваждения.
Володя завел мотор и вездеход, лязгнув гусеницами и утробно взревев, снова покатил по целине. Что мы забыли на берегу? Гадали мы и не могли найти ответа. Танк катил вдоль трассы, на приличествующем расстоянии, чтобы всякие контрольные устройства не обратили на нас чересчур много внимания, ну и чтобы не терять ориентир. Я выглянул в окошко и, оценив все великолепие звездного неба, убедился, что заблудиться в эту ночь не представляется возможным. Если вы, конечно, в состоянии отличить Дубхе от Полярной, с первого взгляда найдете на небосклоне треугольник Вега – Денеб – Альтаир и ни за что не перепутаете Арктур с Сириусом.
– Теперь слушай, Володя, – сказал Кирсанов. – Мы подъезжаем к порту. Как проедем железнодорожную развязку, за ней будет деревня. Речку по наледи пересечем, по опушке деревушку объедешь и есть там такой брошенный пост дорожного контроля. Старую окружную дорогу знаешь? Вот на ней и встанем, как раз на разъезде. И нужно нам будет кое-кого там обождать. Человечка одного. Везут его на материк из страны рассветов. Говорят, люди там замешаны, не лыком шитые. Кое-какой мой старый знакомый поручил мне это дельце, и кое-чего для меня приберег. Так что, в ваших интересах, так сказать…
И сделали мы все в точности, как Кирсанов велел. И вот вездеход замер, Володя отключил питание мотора, и тот, содрогнувшись, затих. Погас свет и стало темно и тихо. Мы напялили шапки и высыпали на улицу.
Танк косо стоял на обочине, у хоть и брошенной, но все же расчищенной дороги (деревенские, должно быть, сами о себе заботились), под тусклым оранжевым фонарем, к которому был прибит гнутый и покосившийся знак остановки общественного транспорта – полувековой давности,
