Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж
Тиксу показалось, что гул нарастает. Он поднял голову и, насторожившись, всмотрелся в чернильную тьму неба, словно ожидал там увидеть раскрытую пасть огромного дракона.
— Шум блуфа, зла, которое пожирает, — констатировала бы Йелль.
В отличие от него, ей не потребовалось преодолевать тысяч световых лет, чтобы ощутить ледяное дыхание невидимого монстра, что пожирал звезды. Тиксу не улавливал ни света, ни движения, ни признаков жизни на фоне тьмы. Скользнула мимолетная мысль — вот он, край пустоты. Двигаться получалось с чрезвычайным трудом: ему приходилось изо всех сил бороться с притяжением, а неустойчивый грунт под его ногами проваливался. Легкие словно стиснуло челюстями мощных тисков, кожа съеживалась, как лист бумаги, чернеющий в пламени. В этом спертом воздухе, перенасыщенном углекислым газом, оставались лишь крохи кислорода, и хоть его дыхательная система и мобилизовалась, чтобы извлечь драгоценные молекулы, мозг начала заволакивать сгущающаяся дымка. Оранжанин понял, что антра шаг за шагом подстраивала его физиологию, разбив путь на множество этапов. Если бы он материализовался в этом месте, едва покинув Мать-Землю, то не прожил бы и нескольких секунд. Звук жизни учел, что потребности его тела возрастут, и методично готовил его к встрече с экстремальными условиями. Постепенно падающее содержание кислорода натренировало его легкие расширяться — вот правдоподобное объяснение тупой боли, что нарастала за грудиной, — усилило его бронхи и научило оптимально использовать кровообращение.
Тиксу завидел дрожащие вдалеке неверные отблески, скользящие по обрушившимся или вспоротым бортам кораблей. Быть может, в этом безлюдном мире имелась какая-то форма жизни? Он призвал последние резервы воли и направился к источнику свечения. Тиксу продвигался крайне медленно, каждый шаг стоил ему неимоверных затрат энергии. Редкие лучи то и дело пропадали за тушами выброшенных на берег гигантов, лежащих в сотнях метров друг от друга, и тогда он спрашивал себя, а не почудились ли они ему, не разыгрывает ли его оптическая иллюзия. Несмотря на холод, он сильно вспотел под штанами и льняной туникой. Над окрестностями висел резкий запах кислоты и разрушающегося металла.
Тиксу не находил внятного объяснения массовому, если можно так сказать, выбросу на отмель этих сотен кораблей. Все выглядело так, будто их отклонил с исходной траектории и затянул сюда гигантский магнит. Некоторых из них носили гербы, названия или надписи, начертанные межпланетным нафлем на выпуклых корпусах. Тиксу кое-где узнавал цвета и символы планет или крупных скоплений бывшей Конфедерации Нафлина: Маркинат, Иссигор, Сбарао, Урсс, Неороп, Сиракуза… Чуть царапнула ностальгия при виде лежащего на боку небольшого аппарата, на пилотской кабине которого красовалась старинная эмблема Оранжа — круг шафранового цвета, перечеркнутый девятью белыми линиями по счету девяти основных континентов.
Измучившись, он на несколько секунд остановился, чтобы отдышаться, вытер лоб тыльной стороной рукава и снова попытался отыскать источник света.
Это у него получилось без труда: свет блестел в нескольких метрах от него. Он шел от фонаря, которым помахивала некая тень. Сперва Тиксу подумал, что имеет дело с неизвестным существом или животным, но затем понял, что то был человек или что-то в этом роде: по сравнению с плечами и необычайно широкой грудной клеткой голова казалась чрезмерно уменьшенной, бедра отведены назад, а рука, в которой не было фонаря, почти касалась земли. Судя по обезьяньей походке фигуры, ей одинаково часто доводилось брести что на двух ногах, что на четвереньках. На гуманоиде не было никакой одежды, но большую часть его тела покрывали пышные волосы — за исключением поразительно умного лица, рук, ступней и мошонки. Он сделал несколько шагов вперед и с воодушевлением оглядел Тиксу; в ясных глазах плясали яркие огоньки.
Губы человека приоткрылись, приоткрыв расшатанные и редкие желтые зубы.
— Вот уже тридцать с лишним стандартных лет, как мне не встречалось представителей рода людского! — неуверенно сообщил он. — С тех пор как этот идиот Наум Арратан надумал меня оставить одного…
Он говорил на идеальном нафле с легким певучим акцентом. Двое людей долго, не произнося ни слова, смотрели друг на друга, словно каждому из них требовалось свыкнуться с присутствием здесь другого. Заброшенные корабли вокруг, слегка фосфоресцирующая земля и черное как смоль небо сливались в фантасмагорическом окружении, от которого Тиксу все сильнее чудилось, что он продолжает грезить.
— Вас прислал за мной Институт? — осведомился человек. — Вы не подумали захватить с собой деремат? Мой корабль непригоден…
— Я всего лишь путешественник, — ответил оранжанин. — Мне неизвестно, о каком вы институте говорите.
По лицу человека скользнула тенью печаль.
— Они обо мне окончательно забыли, — прошептал он. — А ведь так заверяли меня, что во всем будут поддерживать, когда мы с Наумом Арратаном покидали Неороп. Слова что ветер… Они бросят меня умирать на Арратане, вдали от… — Он сделал паузу и вопросительно взглянул на своего собеседника. — Где ваши запасные баллоны с кислородом?
— У меня их нет, — ответил Тиксу, пожимая плечами.
— Быть такого не может! У меня ушло больше пятидесяти стандартных лет, чтобы начать адаптироваться, мутировать. Мы с Наумом планировали запас кислорода на пять лет — столько мы рассчитывали пробыть в центре галактики. Затем, когда обнаружили, что нашего корабля не отремонтировать, мы уменьшили потребление и построили генератор. Кончилось тем, что мы опустошили баллоны, и нам пришлось просто дышать воздухом, вырабатываемым нашей маленькой самоделкой. Наум не сумел адаптироваться и умер в жестоких мучениях. Я выжил и постепенно изменился: моя грудная клетка выросла, чтобы увеличились мои легкие, кожа обросла волосами, чтобы бороться с вечным холодом, и, несмотря на старания нашего корректора гравитации, притяжение заставило меня ползать на четвереньках. Должен признать, ваша спонтанная адаптация ставит любопытную проблему перед ученым, которым я заставляю себя оставаться…
— Не все встречающиеся феномены удается объяснить, — отозвался Тиксу.
Эти слова вызвали у его странного визави недовольную гримасу. В зыбком свете фонаря стали заметнее расчертившие его лоб глубокие продольные и поперечные морщины.
— Дайте мне время, и я найду этой аномалии
