Максим Далин - Дочки-матери
Детей естественным путем родилось очень и очень немного, все слабенькие, болезненные, особенно мальчики — и радиация, и тяготение, и наследственность. И смертность оказалась чуть не на восемьдесят процентов выше, чем Служба Контроля запланировала. Ну, поселенки поплакали и послали на Мортис запрос. А с Мортиса, как и положено, немедленно прислали фигу с маслом. Ответили примерно так: мужчин больше набирать нет смысла, если они там не живут, только материал переводить, поэтому справляйтесь, родные, своими силами. А своими силами — это хоть и без особой радости, зато дешево и сердито.
Что, правда не знаете? Так ведь партеногенез. Отбирается самый толковый генетический материал — в нашем случае, лучший из худшего — и у него искусственно стимулируется развитие яйцеклетки, пересадив в неё ядро из лимфоцита. И ничего смешного, олухи. Рождаются клончики — ну клоны, клоны, вегетативные копии, натурально, с поправкой на агрессивную среду, радиацию и силу тяжести
И уже с тех пор на Аллариа рождались только девочки. Каждое новое поколение тестировалось по официальной методике Службы Контроля и делилось на матерей и рабочих. И жизнь такая — не сахар и не мед, но далекой родине нужны тяжелые металлы. И все.
А я, ребята, алларианка в шестом поколении. Мутант. Прошу любить и жаловать. Моя пра в четвертой степени бабка, возможно, еще вполне соответствовала обычным канонам красоты среди антропоидов, а я — уж извините. Мускулатура от тяготения, волосы стрижем, чтобы не мешали шлем надевать и дыхательную маску — хвост по мортисянской моде я уж здесь отрастила, от хорошей жизни. Рожа черная от загара — ультрафиолет нас там жарит, как куриц в духовке. А вот почему грудь маленькая, я не знаю. Да и ляд с ней. Мне, конечно, шлем и дыхательную маску надевать, а не бальный туалет.
Когда мне исполнилось шестнадцать, меня протестировали и признали непригодной к вынашиванию потомства. Перечисленные признаки сочли неблагоприятными для передачи по наследству — хотя у нас на Аллариа кандидаток в актрисы немного. Рожать, стало быть, мне не позволили, зато оказалось, что я идеально переношу состояние «прыжка» — и меня отправили учиться пилотировать грузовики.
Девчонкам, ответственным за воспроизводство — у нас их зовут наседками — я всегда завидовала белой завистью. Да что там — все завидовали. Нормальное, настоящее женское дело. А вся эта паршивая романтика приедается за пару лет до тошноты. И на душе холодно и пусто — я же не автомат, я человек, как это человеческое в себе ни утаптывай.
И вот стала я, значит, пилотом. У меня, конечно, была подружка, из патрульных, но она разбилась в тяжелом рейсе. И вот, водила я эти грузовики, будь они неладны, одна, как перст — и не столько, честно говоря, водила, сколько чинила, потому что техника списанная сто лет в обед. На Мортисе близко бы к такой машине подойти запретили. Но нам можно. Нам уже терять нечего.
И в очередном рейсе у меня релаксометры сдохли. Совершенно — сколько я их ни ковыряла, бортовой компьютер висит и ничего не соображает, а на радаре — одна мутная пустота, как у меня на душе. Где я, что я — все, узнать невозможно.
Ну что, я, конечно, развернула все антенны и давай орать на весь Простор: «Помогите!» А сколько передатчик энергии жрет — вы все знаете, но мне уже до лампочки, лишь бы услышали. А никто не слышит. И я врубаю аварийный аккумулятор. И у меня для пущей радости летит и система жизнеобеспечения.
И последнее, что я узнаю от своего компьютера — это что через пять часов двадцать одну минуту у меня встреча с предками в чертогах Праматери.
Ну что делается в таких случаях? В системе двадцать тысяч ячеек. А времени — проверить двадцать штук. Или взорвать все к чертям и не мучиться. И я, конечно, весь свой последний резерв отдаю передатчику: «Помогите, мол, помогите — шиздец, человек погибает!»
И тут мне приходит сигнал с мортисянского транспорта. Картинка на дисплее красивая, без помех — передатчик там новенький. И пилот — такая принцесса в синей форме, генетическое совершенство, после каждого рейса ползарплаты на салон красоты уходит.
— Борт девяносто два шестьдесят, — говорит. — Проблемы?
— Сестра, — говорю, — забери меня отсюда! У меня ощущала накрылись и кислород почти накрылся! Возьми, — говорю, — грузовик на буксир, а не можешь, давай здесь оставим с маяком, только забери меня, пока мне еще есть чем дышать.
А эта прелесть морщит свой пластически совершенный носик и изрекает:
— А вы, простите, с Аллариа?
— Да, — говорю. — Борт пятьсот семь А. Груз — обогащенный уран. Ну давай стыковку в темпе.
— Простите, — говорит, — я не могу.
У меня на минуту дар речи отшибло.
— Как это, — говорю, — не можешь? Я же помру!
А она поправляет прическу и говорит:
— Согласно распоряжению Службы Контроля над Чистотой Вида от восемнадцатого, третьего, года Огня, экипажи транспортных кораблей Мортиса не имеют права брать на борт колонистов, проживающих в генетически нестабильных зонах. Во избежание радиоактивного заражения или заражения болезнетворными микроорганизмами. Согласно инструкции, я обязана дать знать Спасательной Службе. У них есть все необходимое для карантина и прочего. Так что ложитесь в дрейф и ждите. Не более чем через сутки они будут на месте.
Я не трусиха. Но тут меня просто мелко затрясло. Может, больше от злости, чем от страха.
— Я через пять часов сдохну! — ору.
— Значит, — говорит, — через сутки они подберут груз. Груз ценный, на Мортисе нужен.
— А я? — говорю.
— А вы — нет.
— Слушай, — говорю, — сестра, ты человек или кто? Это же космос, никто же не застрахован…
— Знаете, — говорит, — я из-за ваших проблем идти под суд и лишаться лицензии не собираюсь. Конец связи.
И все, что я о ней думала, я рассказала уже отключенному передатчику.
Ну что мне оставалось делать?
Сходила в переходник, взяла скафандр, надела. Мертвому припарки — кислорода-то нет, сжатый мы с собой не берем, и так взлетать тяжело, а тут такой лишний вес. Надежда на регенерацию. А регенерация агонизирует — и уже девятнадцать процентов кислорода вместо двадцати. Быстренько. Скафандр при таких условиях меня бы на этом свете, конечно, надолго не задержал, но мощный инстинкт почему-то подсказывал, что в нём надежнее.
Переложила в дрейф. Настроила пеленгатор — пусть найдут родимые, Мортису, в рот ему компот, нужны тяжелые металлы.
Вскрыла НЗ. Баллончик с кислородом — минут на сорок, прессованные витаминчики, шоколадка, баночка с водичкой. Пистолет и обойма к нему. Спасибо любимой Службе Обеспечения Полетов: начну задыхаться — ствол в ухо и в объятия Праматери. Быстро и не больно.
И вот сижу, заряжаю пушку, ем шоколад и, конечно, реву. Все равно никто не слышит.
И тут на передатчике загорается индикатор.
Ну, у меня первая мысль — тут же нету никого, значит, у подруги с транспорта совесть проснулась. Но я, конечно, ошиблась. Какая совесть у госслужащей с идеальной генетической картой, не бывает такого.
И я вытерла рожу, включила прием дрожащими руками — а на мониторе нечто. И с Мортисом это существо никогда рядом не было. А если бы было — Служба Контроля его родителей публично расстреляла бы, это точно.
Это я так в первый раз в жизни увидала мужчину, который не герой сериала. До сих пор-то я, как все наши, их видала во сне, в гробу и по видику, но этот всем тем экранным дивам соответствовал, как баллистическая ракета — лесной фиалке. Да что я говорю — Козерог, вот он сидит. Все его знают.
Но тогда меня как громом ошарашило. Особенно — наколка на его физиономии… ну, прости, дорогой — из песни слова не выкинешь. И щетина… он человек очень славный, но на меня тогда произвел неизгладимое впечатление.
И он на меня смотрел — а я только зевала, как рыба на берегу.
— А я, — говорит, — думал, ты с Мортиса.
А я радостно говорю:
— Нет, что ты! Я с Аллариа!
— А… — говорит. И я немедленно понимаю, что он просто понятия не имеет, где это и что это. — А чего орешь? У нас чего, неприятности?
— Ой, да ты знаешь, — несу, очень быстро, пока слушают, — у меня тут положение «ничего не вижу, ничего не слышу», у меня кислород гигнулся, вот-вот все вообще накроется. И как же чудесно, что ты услыхал и связался — ты мне помоги, пожалуйста, а?
И я это все почему говорю — я уже, конечно, на тот момент поняла, что мужчина этот такой же отщепенец, как и я. И что болезнетворных микроорганизмов бояться не будет. И что в смысле ДНК мы с ним товарищи по несчастью.
А он говорит:
— Да, хреново, — слово это мой дешифратор не берет, но я по интонации догадалась, что это он мне сочувствует. — А меня видишь? В смысле — крылья?
— Не-а, — говорю.
— Ну ладно, — говорит, — фигня. Я уже на самом деле впритык подошел. Между нами десяти километров нет. Сейчас подгоню поближе — и сообразим чего-нибудь, не ссы.
