Рэндал Гаррет - Предательство высшей пробы
— Не хватает трёх недель, — заметил Макмейн.
— Что? Трёх… О да. Ладно. Достаточно долго, — сказал Таллис.
«Чёрт возьми! — подумал Макмейн, неожиданно для себя теряя терпение. — Ближе к делу!» Но лицо его выражало безмятежное спокойствие.
— Стратегический совет поручил мне передать тебе это, — продолжил Таллис. — В конце концов, моя рекомендация отчасти повлияла на принятие решения. — Он замолчал на мгновение, но это была просто пауза в разговоре, а не предписанное церемонией молчание. Он замялся.
— Это было трудное решение, Себастиан, ты должен сам понимать. Мы находимся в состоянии войны с твоей расой вот уже десять лет. Мы взяли в плен тысячи землян, и многие из них согласились сотрудничать с нами. Но, за исключением одного, эти пленники являлись моральными отбросами вашей цивилизации. Это были люди, лишённые гордости за свою расу, своё общество, лишённые человеческого достоинства. Они были слабы, эгоистичны, с ограниченным кругозором — просто трусы, которые думали не о Земле и землянах, а только о себе.
— Это не значит, — поспешно добавил он, — что все они такие, даже не большинство. Просто у них мозг воинов, хотя, я должен сказать, не слишком сильных воинов.
Последнее, Макмейн знал, было лишь данью вежливости. Керотийцы не уважали землян. И едва ли Макмейн мог осуждать их. Последние три столетия жители Земли только и делали, что. предавались удовольствиям сытой жизни. Было бы странно, если бы у них сохранилось понятие о моральном долге.
— Но ни один из тех, кого не оставили силы, не согласился работать с нами, — продолжал Таллис. — За одним исключением. И это ты.
— Значит, я слабак? — спросил Макмейн. Генерал Таллис покачал головой — совершенно земной жест.
— Нет, ты не слабак. Именно это заставило нас ждать три кронета. — Его травянисто-зелёные глаза откровенно смотрели в глаза Макмейна. — Ты не из тех, кто предаёт собственную расу. Это выглядело как ловушка. И спустя год Стратегический совет всё ещё не уверен, что это не ловушка.
Таллис замолчал, наклонился вперёд и раздавил окурок в голубой пепельнице. Затем снова встретился взглядом с Макмейном.
— Если бы я лично не знал тебя, Стратегический совет не стал бы даже рассматривать твоё предложение.
— Я так понимаю, что они рассмотрели его? — с усмешкой поинтересовался Макмейн.
— Ведь я уже сказал, Себастиан, что ты выиграл, — произнёс Таллис. — Спустя почти год по вашему времяисчислению твоё решение было одобрено.
Макмейн перестал улыбаться.
— Я благодарен тебе, Таллис, — серьёзно вымолвил он. — Думаю, ты понимаешь, как нелегко принять такое решение.
Мысленно он вернулся назад на много месяцев и более чем на несколько световых лет, в тот день, когда принял решение.
Решение
В то утро полковник Себастиан Макмейн не ощущал, что этот день чем-то отличается от остальных. Солнце, затянутое лёгкой дымкой прозрачных облаков, сияло, как всегда; стража у дверей административного здания Космических Сил приветствовала его, как обычно; сотрудники-офицеры вежливо кивали в ответ на его приветствие; его адъютант произнёс повседневное «Доброе утро, сэр».
Распорядок дня лежал на его столе, как и каждое утро все эти годы. Себастиан Макмейн почувствовал напряжение и слегка разозлился на себя, но он не ощущал ничего, что можно было бы назвать предчувствием.
Когда он прочёл первый пункт в распорядке дня, его раздражение усилилось.
Допрос керотийского генерала.
Опять на него свалился этот допрос. Ему не хотелось разговаривать с генералом Таллисом. Было в этом чужеземце нечто такое, что беспокоило его, но он не мог сказать точно, в чём причина.
Земле посчастливилось захватить вражеского офицера. В космических войнах, как правило, очень редко удаётся взять пленных, особенно, если битва проиграна.
Но керотийскому генералу не повезло. Пищи, которую захватили вместе с ним, хватило менее чем на полгода, и было очень сомнительно, что удастся раздобыть ещё керотийских продуктов.
Десять лет Земля воевала с Керотом, и за эти годы Земля выиграла несколько незначительных сражений и проиграла все главные битвы. Керотийцы пока не захватили ни одной из главных колоний, но они один за другим завоёвывали внешние посты, и земной космический флот терял корабли быстрее, чем заводы успевали их поставлять. Самое удивительное заключалось в том, что никого на Земле это сильно не волновало.
Макмейн спросил себя, почему его это так волнует. Если никто не беспокоился по данному поводу, почему же ему до этого есть дело? Он отогнал от себя ненужные мысли и взял со стола вопросник, специально составленный для утреннего допроса керотийского генерала. Вряд ли он будет полезен.
Проглядел список других дел на день. Похоже, что обычный допрос керотийского генерала обещал быть самым интересным заданием.
Он быстро спустился в подземный этаж здания. Здесь находилось небольшое тюремное отделение, где и содержался захваченный офицер. Караульные равнодушно приветствовали его, когда он зашёл. Для них в повседневном допросе не было ничего интересного.
Макмейн отпер дверь тюремной камеры и вошёл. Он поздоровался с керотийским генералом. Должно быть, он был единственным из офицеров, кто делал это, он в этом не сомневался. Остальные относились к пленному генералу как к обычному преступнику. Более того, они относились к нему как к мелкому мошеннику или карманному воришке — преступнику самого низкого пошиба.
Генерал Таллис встал, как всегда, и ответил на его приветствие.
— Допрое утро, полкофник Макмейн, — произнёс он. В керотийском языке недоставало многих согласных, которые есть в английском и русском, и в результате Таллис сильно шепелявил и оглушал звонкие звуки. Английское «р», такое, как в словах «ром» или «крыса», у него вовсе не получалось; он мог произнести его только на манер немецкого гортанного «р». Носовые «м» и «н» были не так ярко выражены, как в английском, но вполне различимы.
— Доброе утро, генерал Таллис, — отозвался Макмейн. — Садитесь. Как вы себя сегодня чувствуете?
Генерал снова присел на свою жёсткую койку, стоявшую рядом с единственным стулом, что составляло всю обстановку маленькой камеры.
— Насстолько хорошо, нассколько это фозможно. У меня слишком мало опыта… Я, как бы это сказать? Я стал софершенно кротким. Кротким? Так прафильно?
— Правильно. Вы хорошо выучили наш язык за такой короткий срок.
Генерал не поблагодарил его за комплимент, только пожал плечами.
— Когда от этого зафисит тфоя жизнь, фыучишь.
— Значит, вы полагаете, что ваша жизнь зависит от того, насколько хорошо вы изучили наш язык?
Оранжевое лицо генерала искривила усмешка.
— Разумеется. Фаши люди не шелают учить керотийский. Если же я не смогу отвечать на фопросы, какой от меня толк? Пока я полезен, я буду жить. Расве не так?
Макмейн решил, что сейчас самое время ошарашить керотийского офицера.
— Я в этом не уверен, но вы можете намного продлить свои дни, если принудите нас заняться изучением керотийского, генерал, — произнёс он на чужом языке. Он знал, что очень плохо говорит по-керотийски, так как изучал его при содействии офицера, захваченного вместе с генералом, но тот был тяжело ранен и прожил всего две недели. Тем не менее пленный дал ему основные знания, которые он пополнил с помощью книг и записей, найденных на развороченном керотийском корабле.
— Что? — Генерал удивлённо заморгал, затем улыбнулся. — У вас просто ужасный акцент, — сказал он по-керотийски, — но, конечно, не хуже, чем мой, когда я говорю на вашем английском. Полагаю, вы намерены вести допрос на керотийском, да? Вы надеетесь, что я смогу рассказать вам намного больше на своём родном языке?
— Возможно и сможете, — улыбнулся Макмейн, — но я изучил его ради собственного любопытства.
— Ради чего? Ах, да. Я понимаю. Очень интересно. Я не знаю ни одного представителя вашей расы, кто бы оказался способен на такое. Всё, что трудно, ниже их достоинства.
— Нет, генерал. Я не исключение. Многие из нас думают иначе.
Генерал пожал плечами.
— Я этого не отрицаю. Просто я хотел сказать, что не встречал таких людей. Разумеется, их не привлекает военная служба. Возможно, это потому, что вы — не раса бойцов. Бойцы берутся преодолевать трудности именно потому, что это тяжело.
Макмейн невесело засмеялся.
— Не считаете ли вы, что вытянуть из вас информацию сложно? Мы же взялись за это.
— Это не одно и то же. Это ваша работа. Вы не используете никакого нажима. Ни угроз, ни обещаний, ни пыток, ни давления.
Макмейн был не совсем уверен, что правильно перевёл два последних слова.
— Вы имеете в виду применение физического воздействия? Это же варварство.
