Фредерик Пол - Восход Чёрной Звезды
— Бросьте! — велела она. — Совершенно очевидно, что на территории своей фермы они карточек не носят. Это же глупо! А удостоверить их личность вы прекрасно сможете в деревне.
Потом Толстая Рода спросила разрешения отловить мальков тилапии, сколько удастся, пока не спущена полностью вода, на что инспекторша ответила не менее лаконично:
— Разумеется, ловите. Ценные продукты не годится разбазаривать. Ловите свою рыбу.
Таким образом, половина бригады расставив садки-ловушки принялась наполнять транспортировочные резервуары, а другая половина, вооружившись сетями, бродила по участку, вылавливая вертящихся и бьющихся в иле рыбешек, стараясь спасти все, что можно было спасти. Этим пришлось заниматься и Кастору, — задание для десятилетнего мальчишки, подумать только! Унизительно! Почему его постоянно унижают? Даже работа на высадке риса была унижением достоинства. На полевые работы обычно выбирали самых низкорослых в коммуне — им не приходилось слишком сгибаться, — а Кастор был почти двухметрового роста. Время от времени он ловил на себе смеющийся взгляд инспекторши — всякий раз, когда он, Кастор, спотыкался или даже плюхался в грязь, преследуя серебристых, скользких рыбешек. Как ни поверни, а день выдался хуже некуда.
Но нет худа без добра. Неудачный день кончился не так уж плохо, как мог бы кончиться. Народная полиция не отпускала бригаду почти до сумерек. Допросы, повторные допросы, и бесконечное ожидание, постепенно, мало по малу, пока спускали воду, а потом полицейские эксперты просеивали ил и фильтровали воду в поисках улик. Но ничего не нашли. Никакого оружия, никаких других частей мертвого тела. Не обнаружилось так же и паспортной карточки, оброненной незадачливым убийцей. Ничего. В результате бригада так поздно вернулась в деревню, что вечернего воспитательного собрания устраивать не стали, и вопрос, очень тревоживший Кастора, в этот вечер не обсуждали.
Вместо этого всю бригаду, все четырнадцать человек, кое-как загнали в кабинет помощника руководительницы, где они с трудом разместились стоя, стараясь не заляпать илом добротную мебель. Самокритикой им не пришлось заниматься, не для того их собрали. Помощник руководительницы пожелал просто лично выслушать их рассказ, узнать, что произошло и как произошло. Таким образом, четырнадцать человек полевой бригады в очередной раз пересказали всю историю. На что ушло время, которое они с удовольствием использовали бы на что-нибудь полезное, например, чтобы помыться перед ужином. Кастор обнаружил, что его опять ругают, хотя вроде бы начальник собрал их не для критики.
— Родич Кастор, — холодным тоном произнес помощник руководителя, поскольку оба они носили фамилию Мелкинс, отчего ближе не становились, поскольку половина коммуны состояла из родственников, входящих в семь семейств. — Родич Кастор, язык доведет тебя до беды! Зачем надерзил ты инспектору народной полиции?
— Я не дерзил. Она над нами смеялась.
— Над нами! Над тобой, ты хочешь сказать. И правильно делала. Родич Кастор, ты — тщеславный юнец, потенциально неустойчивый элемент. Я крайне недоволен тобой, и не только тобой. Кузина Рода, как ты намерена восполнить истраченное зря время?
Собрание закончилось обычным образом: бригаду вдохновили на трудовые подвиги, дабы выполнить продовольственные нормы, а так же порекомендовали уделять побольше внимания воспитательным собраниям. После чего Кастору удалось сбежать в душевую.
Смыв грязь рабочего дня, он отправился в столовую, где нашел Марию, свою жену. Она тоже опоздала к ужину. Она сегодня трудилась в сувенирной мастерской, и только несколько минут назад мастерская закрылась. Парочка туристов, собственно говоря, еще торчала снаружи, фотографируя деревенских жителей, занятых повседневными делами, перебрасываясь сувенирным, ручной работы диском для игры в «летающую тарелку», который они купили в мастерской, и вообще всячески наслаждаясь концом дня, проведенного среди чудных крестьян Автономной Республики Бама.[4] Кастор и Мария поцеловались. Кастор — с удовольствием, слегка подпорченным тревогой; она — равнодушно, по обязанности. Кастор лопался от нетерпения поведать жене, какой дрянной выдался день, но похоже, Мария не горела желанием его выслушать.
Мария была высокая, светловолосая — почти такая же высокая, как Кастор, и кожа у нее была немного бледнее, самая светлая в деревне. Родители Марии, хмурые добровольцы, приехали в АРБ двадцать лет назад. Ненадолго их хватило. Мать Марии, через год после рождения дочери, погибла в аварии, угодила под колеса тягача. Отец снова пошел в «добровольцы», но на этот раз — в самом деле добровольно, по собственному желанию. Он уехал в гиблые пустоши западной Айовы и больше о нем не слышали. Ребенок остался в коммуне. Фермеры особенно не протестовали, потому что уровень рождаемости в то время еще не было нужды контролировать.
Но о происхождения Марии, разумеется, не забыли.
— Хочешь поужинать дома? — спросил Кастор.
Мария покачала головой, хотя обычно один из них отправлялся в столовую с их собственной посудой и, наполнив судки и кастрюльки, возвращался домой, чтобы они могли поужинать в тишине и покое, без посторонних.
— Пусть не думают, что мы прячемся, — сказала она. — И есть мне не хочется. — Она замялась. — Завтра я еду на проверку.
— Да? — Больше Кастор ничего не сказал, потому что говорить было нечего. Но чуть погодя настроение у него немного поднялось, так как они подошли к раздаточному окошку и он обнаружил, что на ужин сегодня — его любимое блюдо, тушеное мясо с соусом кэрри, и мяса выдавалась изрядная порция, с гарниром из риса, выращенного в их собственной деревне.
Мария едва притронулась к еде. Кастор внутренне подобрался, ожидая, что за соседними столами последуют шуточки по поводу плохого аппетита у Марии, потому что по коммуне уже полетел слух, но опасался он напрасно — их оставили в покое, если не считать двух-трех ехидных замечаний. В столовой оживленно обсуждали тему поинтереснее, и незапланированная беременность одной из женщин коммуны была благополучно забыта — на время, — поскольку языки у всех были заняты другой новостью — находкой отсеченной от тела головы. Кастору с десяток раз пришлось повторить всю историю: для соседей по столу, для тех, кто стоял вместе с ним в очереди за тушеным мясом и за чаем из общего бачка, а потом — за добавкой. Столовая гудела, слухи передавались из уст в уста, и трудно было отличить правду от вымысла. Народная полиция прочесывает округу в поисках убийцы. Убийца схвачен в аэропорту Билокси. Народная полиция подозревает в убийстве одного из крестьян деревни — да нет, чепуха, никого пока не подозревают. Голова упала на поле с неба, потому что взорвался стратосферный лайнер. Но слухи — это только слухи. Видеопанель, передававшая сводку новостей, ничего полезного не сообщила. Показали короткий сюжет: участок рисового поля, потом — сам Кастор, с хмурым видом объяснявший, как он наступил на голову мертвеца и в каком месте это случилось. Сюжет промелькнул за какие-то двадцать секунд. Больше ничего интересного в новостях не было, не считая напоминания о том, что вечером покажут «Солнце в зените».
— Хочешь посмотреть? — спросила Мария.
— Я его еще мальчишкой смотрел.
— Это новая постановка. Говорят, очень приличная.
И Кастор согласился, а потом ему напомнили, что сегодня он дежурит, и пришлось руководить оравой школьников, убиравших столы, стулья и остатки ужина. Он рассчитывал провести немного времени наедине с Марией, чтобы вознаградить себя за все передряги тяжелого дня, но из столовой ему выбраться не удалось. Столовая служила общим залом для собраний коммуны, театральной аудиторией, спортзалом, и даже, раз в месяц, залом для танцев. В помещении хватало места всем: зал имел двадцать метров в поперечнике и сверху его накрывал невысокий купол из черного пластика. Не успел Кастор ткнуть носом последнего нерадивого подростка в плохо вымытый пол в углу, как жители деревни неспешно потянулись обратно в зал — наступало время вечернего отдыха.
Как и полагается, деревня владела собственной спутниковой антенной. Спутник, зависший на геосинхронной орбите над непроходимыми джунглями Боливии, обрушивал на Автономную Республику Бамы телевизионный дождь из двадцати каналов. На шести из них передачи велись по-английски. Старая руководительница, проформы ради, прошаркала в первый ряд, чтобы поставить вопрос на голосование, в чем нужды не было, — обитатели деревни единодушно желали развлечься. Кастор, в общем-то, ничего против зрелища не имел, хотя была у него идея сделать приятное еще приятнее. Он подождал, пока в зал вернется Мария.
— Здесь или дома? — шепнул он, ласково ткнувшись носом в ее шею, чуть пониже затылка. Вместе они были всего полгода, и занятия любовью еще не потеряли прелести новизны, поэтому они обычно проводили вечера в своей квартирке. Их плоский телеэкран казался крошечным по сравнению с громадным голографическим демонстратором общего зала: недостаток этот они компенсировали возможностью смотреть фильм в объятиях друг друга; или не смотреть, если вдруг возникало желание заняться чем-нибудь поинтересней. Но сегодня Мария осторожно, но решительно, отстранила Кастора.
