Джон Лав - Вера
Шахранин, не останавливаясь, шел часть прошлого дня, всю ночь и часть нынешнего. Боль в левом боку, тупая и пульсирующая, столь не похожая на родовые спазмы, не проходила. Преследовала его, как эти хищники. Он поставил себе диагноз, насколько мог на полубеге-полуходьбе, — колотая рана малого сердца. Это значило, что без хирургической операции жить Шарабту осталось сутки, но он счел проблему маловажной, так как знал: от преждевременных родов умрет часов через двенадцать, или через шесть его убьют местные плотоядные. Если бы не беременность, он смог бы их обогнать, правда, в этом случае бежать бы ему просто не понадобилось.
Шахранин вообще мог в этот раз не подниматься на борт «Паллады»: согласно уставу он доложил о своей беременности капитану Матубу. Тот должен был освободить его от занимаемой должности, но, зная о способностях офицера, попросил сходить, как впоследствии выяснилось, в последний рейс крейсера.
Шарабт пожал плечами. Шахране не тратили время зря, жалея о том, чего не могло быть. Хищники по-прежнему скакали неподалеку, а он вдруг понял, что еще не все потеряно. На Шахре он жил в Ирширрхийских горах; так и не переехал в Блентпорт или какой-нибудь другой город Содружества в низине, а поэтому ядовитые железы в руках и ногах ему не удалили. Они могли иметь решающее значение. Способность насытить когти ядом могла помочь выиграть еще целый час.
Когти. Он снова выпустил их, и рептилии опять зашипели и отбежали в сторону. Он зашипел в ответ. Пасти хищников оказались ярко-розовыми, его — темно-красной. Преследователи заняли обычную позицию, сбоку от жертвы. Похоже, они держали ритм погони с большей легкостью, чем Шарабт задавал его. Прошло два часа.
Солнце поднялось выше, лучи отражались, словно плавясь, от кварцевых вен в валунах и скальных обнажений, которые попадались все чаще, а рептилии по-прежнему неторопливо скакали неподалеку от шахранина. Так миновало еще два часа. Сцена была лишена даже намека на драматичность, и именно странная обыденность, а не собственное ухудшающееся состояние заставила Шарабта прийти к выводу, что в его расчеты вкралась погрешность и нападение неминуемо.
Он сбавил скорость, не спеша подошел к большому камню, оказавшемуся неподалеку, повернулся к нему спиной и принялся ждать. К удивлению, рептилии расселись перед ним полукругом, не сводя с жертвы глаз. Где-то с полминуты картина оставалась неизменной, и Шарабт с трудом подавил в себе желание обратиться к ним, словно к собранию; а потом один, сидевший слева, атаковал. Шахранин даже почувствовал жалость, когда резко ударил его ногой и прочертил параллели ядовитых полос на морде нападавшего. Глядя на отшатнувшуюся рептилию, которую тут же стало рвать, он понял: в этих хищниках крылось то же противоречие, что и в его собственном виде. Их социальная организация была слаба. Они плохо держались вместе.
«Прямо как мы», — лениво подумал он, вонзив пальцы в глаза зверя, на которого старался не обращать внимания, пока тот карабкался по валуну позади него и уже присел, готовый к прыжку. Нападая вместе, они всегда были меньше, чем суммой отдельных частей. Шарабт схватил отравленного, ослепшего и кричащего хищника, швырнул его на труп первого храбреца. Жест был совершенно глупым, шахранин не учел свое физическое состояние, от неожиданного усилия схватки разразились с новой силой, и он согнулся от боли чуть ли не вдвое. Две оставшиеся рептилии, уже начавшие отступать, взглянули на него с новым интересом, а Шарабт пошатнулся и рухнул на колени, схватившись за живот; именно теперь, в самое неподходящее время он почувствовал первые неясные ощущения удивления и ярости на что-то отдельное от собственного тела, заворочавшееся внутри.
Все расчеты пошли не так, подумал Шарабт с раздражением, вообще; атака произошла раньше, чем ожидалось, схватки оказались хуже, чем он представлял, и если сейчас не подняться, не прижаться к камню, не найти времени на отдых, то ребенок умрет, погибнет, и в животе шахранина останется мертвое существо.
Зрение затуманилось, но он заметил, как две оставшиеся твари бегут к нему. Пронзительно-розовые пасти открывались и закрывались в унисон, в почти идеальной, выверенной гармонии. Шарабт тряхнул головой, и двойное видение исчезло, оставив только одного нападавшего впереди и одного — он понял это, только когда почувствовал рваные разрезы от когтей на спине, — сзади. Шахранин упал лицом вниз, от новых ран практически забыл о спазмах в животе, чему почти обрадовался. Второй хищник присоединился к первому. Рептилии прижали его к земле, Шарабт глотал пыль, чувствовал, как боль постепенно приобретает ритм; на него больше не нападали. Его уже ели.
На Шахре он часто наблюдал за чем-то подобным: какое-нибудь крупное травоядное, загнанное до изнеможения охотниками, сдавалось и позволяло себя сожрать, еще не упав. Шарабт принял решение. У него было всего две возможности, каждая вела к смерти, но одна подразумевала гибель прямо сейчас. Умереть так он не хотел, это было непристойно.
Шахранин поджал ноги и руки под себя, затем крикнул и перекатился на спину. Хищники то ли отпрыгнули, то ли отлетели из-за удара, он точно не понял, что произошло. Встал, к ранам прилипли пыль и гравий, предплечья покрывала рвота, причем каким-то образом Шарабт понял, что это его; она походила цветом на пыль, а когда шахранин растопырил пальцы с когтями, то повисла между ними дрожащей паутиной. Когда же его вырвало? Почему он вообще решил, что она принадлежит ему? Шарабт пока отложил решение этих вопросов, но второй его особенно заинтересовал.
Хищники припали к земле там, где приземлились, смотря на него круглыми глазами. Он выпустил и убрал когти. Облизнул зубы. Убрал яд из рук и ног. Тот ему сейчас был не нужен.
Только покончив с противниками, он застыл, проанализировав свои действия. Дело заключалось не в том, что без яда убийство становилось более медленным или болезненным; так казалось уместнее, ибо подразумевало должный уровень равновесия. Без яда он рисковал, хотя и не слишком сильно. Но иначе проявил бы неучтивость по отношению к ребенку, которому позволил умереть внутри себя.
Шарабт лег на спину, раскинул ноги, посмотрел на небо цвета олова и напрягся. Это походило не на роды, а скорее на дефекацию. Шахранин похоронил плод в неглубокой могиле и быстро отвернулся до того, как земля задрожала, киша падальщиками.
Десять часов спустя он стоял, покачиваясь, на невысоком хребте, с которого открывался вид на неглубокую пыльную низину, — стоял, потому что больше не мог идти, но знал, если ляжет или упадет, то уже никогда не встанет, — и размышлял об увиденном со смесью удивления и веселья.
Его учили, что жизнь в своем течении не имеет смысла. Значение ей могут приписать только позже другие существа, но сама жизнь — всего лишь совокупность случайных событий, и каждое из них действует, как бинарный шлюз — или то, или другое, — направляя процесс по конкретному пути, но не придавая ему значения. И вот теперь это.
Шарабт пересмотрел список желаний. И так маленький, но он сузил его еще больше. Плевать, что он не проживет достаточно долго, чтобы увидеть Ее или чтобы помочь людям остановить Ее. Ему всего лишь хотелось понять, есть ли у Тахла такие же амбиции. Если бы Шарабт смог прожить достаточно долго, чтобы его заметил беспилотник, то тогда, возможно, он смог бы связаться с «аутсайдером».
Раны на спине и гнилостная струйка, бегущая из разрыва от родов в нижней части живота, привлекали облака мух, и у шахранина не осталось сил отгонять их; он терпел насекомых со стойкостью травоядного, его вторые веки время от времени горизонтально мигали. Что-то маленькое и многоногое выскочило из-под камня у его ног и метнулось в укрытие рядом, но замерло, когда когти Шарабта рефлекторно выскочили наружу, а потом потонуло в песке, словно кирпич в грязи. Скалы вокруг, казалось, пели отражением света. Воздух дрожал. Так прошло несколько минут. Шахранин пересчитывал их, а вместе с ними парадоксы чистого бинарного случая, единственную созидающую силу, которую он понимал и признавал. Шахране называли ее «бинарными вратами» и любили о ней рассказывать. Она импонировала их чувству иронии.
«Врат» было несколько. Во-первых, Она прилетела в Баст, а не в Гор или еще в какую-нибудь из бывших шахранских систем. Во-вторых, единственным кораблем в Баст, способным вступить с Нею в бой, оказалась «Паллада», где Шарабт служил офицером — одним из всего лишь двух шахранских офицеров на все Содружество. В-третьих, когда крейсер потерпел поражение — что было, конечно, не случайностью, а неизбежностью, — необычные способности шахранина позволили Шарабту, единственному среди нескольких высококвалифицированных пилотов, увести шлюпку с выжившими прочь. В-четвертых, шлюпка разбилась, а все на борту погибли. Но, в-пятых, она все же приземлилась, а Шарабт выжил. Тем не менее, в-шестых, у Шарабта не осталось приборов связи, и он мог лишь попытаться уйти в пустыню, найти там командный пост или надеяться на появление воздушного патруля, прежде чем его прикончат хищники, преждевременные роды или разрыв малого сердца. В-седьмых, он уже справился с двумя возможными причинами собственной смерти. И все же, в-восьмых, третья причина — его сердце — все еще отсчитывала оставшееся время, неровно, но неумолимо.
