Повышение по службе - Александр Николаевич Громов
Первым делом Василий осознал, что его пространство – это только его пространство, им самим созданное, лично для него предназначенное и не доступное для других кандидатов. Еще он понял, что не попал в эту комнату, а сам ее сотворил, и это понимание добавило ему бодрости. Вот, значит, как. Желаешь иметь личные апартаменты в виде роскошного дворца – пожалуйста. Только захоти, мысленно представь – и получи без подачи заявки и расписки в получении. Само собой, и без материальных затрат. Стало быть, подготовительной группы здесь нет, кое-какие способности Рудра дает кандидатам сразу. Оно и понятно: чтобы научиться плавать, волей-неволей приходится лезть в воду, и никто еще не научился ездить на велосипеде, не крутя педали.
Это какие же способности могут – нет, должны! – открыться впоследствии, если уже сейчас можно творить и творить! С легкостью создавать что захочется и так же легко уничтожать неудачное, начинать сызнова, добиваться максимального совершенства, и все это практически без мучений, без горькой усталости и самобичевания при упадке сил, без неслышных воплей: «Я не могу! Не могу! Я жалок, я ничтожество, я бездарь!»
Он изваял взглядом скульптурный портрет подлеца Жорки Климова и несколько минут измывался над ним, пока не получил помесь скунса с крокодилом, что полностью соответствовало общему представлению о Жорке, затем вернул статуе прежний облик, а рядом создал статую Наташки Головиной с непреклонным, а не жалким, как обычно, взглядом и плетью в руке. Заставить статуи двигаться оказалось чуть сложнее, но Василий справился и с этим. Наташка свирепо порола Жорку нагайкой, а тот вопил «уй-юй-юй-юй, я больше не буду!». Натешившись, Василий уничтожил квазиживые статуи и принялся размышлять, что бы еще сотворить. Среди прочих мыслей в голову пришла блистательная идея вылепить себе сексуальную рабыню, но эту идею Василий отодвинул на потом. Во-первых, за ним мог наблюдать Рудра, и не только наблюдать, но и войти без спроса. Он бог, ему можно. Во-вторых, гораздо проще было подавить в себе – конечно, временно! – всякое плотское влечение. В-третьих, пора было получить кое-какие ответы.
Но прежде стоило попробовать поэкспериментировать над собой. Вместо зеркала Василий вырастил свою фантомную копию, точно повторяющую все движения оригинала. Замер, вглядываясь в себя. Н-да, ну и типчик!.. Сразу видно: ничего из себя не представляет, зато с претензией. Как, впрочем, и многие, воображающие, что планета вертится исключительно для их удобства.
«Ничего такого я не воображал!» – возмущенно пискнул кто-то изнутри, и пришлось скрепя сердце заткнуть лжеца. Пусть он врал только наполовину, но и полулжец – все равно лжец. Смертельно обидеться на весь мир за то, что он тому-то и сему-то не соответствует, таким-то и сяким-то требованиям не отвечает и вообще не такой, как хочется, – это ли не претензия?
Скрипнув зубами и уничтожив двойника, Василий вырастил взамен обыкновенное зеркало. Вот так-то лучше: зеркальный двойник привычен и не так противен. Брутальности в нем, конечно, острый дефицит, а что-то, наоборот, лишнее. Серьга в ухе, что ли?
Василий уничтожил и ее, полюбовался на себя, кисло сморщился и восстановил. Скорчив рожу, избавился от серьги окончательно. Начинать надо с малого… Отогнув пальцами ухо, попытался зарастить дырку в мочке и потерпел фиаско. Еще одна попытка… Облом… По-видимому, неудачу следовало понимать так: с предметами развлекайся, привыкай, а себя не трогай, тебе еще рано.
И уж конечно, не покушайся на других.
Да в общем-то и не собирался…
Перенос в давешнюю круглую комнату случился легко и без происшествий, если не считать легкого кружения в голове, тотчас и прекратившегося. В комнате в том же кресле сидел один лишь курчавый панамец, сложив короткие смуглые руки на выпуклом брюшке. Как будто никуда и не уходил.
– Привет, – произнес Василий, плюхаясь в кресло рядом. – Доброе утро. Или… пардон, вечер? Меня долго не было?
– Ну что, – насмешливо спросил Хорхе вместо ответного приветствия, – окрылен? Поиграл, а теперь паришь высоко в небе и зришь с высоты орлиным оком?
– Ну… – протянул Василий и, сообразив, что таиться тут, пожалуй, бессмысленно, признался: – Ну… да. Не без этого.
– Валяй, наслаждайся, пока можно. Все-таки следовало бы сказать тебе «не распаковывай вещи», но у тебя нет вещей.
– Почему?
– Тебе лучше знать, почему у тебя нет вещей…
– Брось, – нахмурился Василий. – Ты прекрасно понял, что я имел в виду.
– А, это… – Хорхе пожевал губами и осклабился. – От других ты еще и не то услышишь, готовься. А я скажу просто: есть кое-какие признаки.
– А конкретнее?
– Ты прошел сквозь стену.
– И что?
– Это слишком банально.
– Допустим, – не стал спорить Василий. – Из этого что-то следует?
– Понимаешь, я тут старожил, – объяснил Хорхе. – Мало кто из тех, кого ты здесь увидишь, попал сюда раньше меня. В общем, я тут присмотрелся кое к чему и могу делать кое-какие выводы. Первый уход из этой комнаты новичком – нечто вроде теста. Саму комнату у нас называют приемной. Или гостиной. Ее можно покинуть минимум шестью разными способами… в смысле, я знаю шесть, а на самом деле их, наверное, больше. Так вот: хождение сквозь стены – самый примитивный из способов, как правило, не свидетельствующий о высоком потенциале кандидата…
– Это тебе Рудра сказал?
– Рудра редко говорит на такие темы. Это я сам сделал вывод на основе наблюдений. На моей памяти почти все, кто начинал с хождения сквозь стены, были отчислены. Рудра бракует их активнее, чем всех прочих. Мало кто из них остался…
– А ты сам, – коварно спросил Василий, – как впервые выбрался из приемной?
– Прошел сквозь стену, – со вздохом сознался Хорхе и отвел взгляд.
– Ага. Значит, этот тест – если он вообще тест – еще ни о чем не говорит?
– Он говорит только о вероятности отсева. – Хорхе снова вздохнул.
– Но
