Владимир Лавров - Волд Аскер и симфония дальнего космоса
Я тогда не стал переводить полковнику, что сказали о нем курсанты, и просто попытался перевести им, чего он от них хочет. Малорослики восприняли это как новую игру и пошли по коридору, отдавая честь всем встречным и поперечным.
Через пару дней ко мне приполз василиск Васся (это его косморазведчики так назвали) и спросил, что ему делать, если подполковник ещё раз потребует от него отдать честь. Васся выглядит как огромная змея с плоской головой и большими, выразительными глазами. Руки у него есть, но в нормальном состоянии, при передвижении, они у него спрятаны в специальных кожаных складках, по бокам от тела. Скафандр ему сделали так, что вытащить их весьма непросто, а отдать честь – и того сложнее. Подполковник о его руках, скорее всего, ничего не знает. Я посоветовал Вассе свернуться в кольца и отдать честь хвостом. До этого он никогда в кольца не сворачивался. Васся попробовал, и у него получилось. Васся сказал, что это самое неприличное, что он видел в жизни, и потому он с радостью будет отдавать честь подполковнику. Он уполз, трясясь всем телом и громко хихикая.
Впрочем, инопланетники делают дурака не только из командира потока, но и из меня тоже. По десять раз спрашивают об одном и том же, делают вид, что не понимают, а потом заявляют, что несколько дней назад я ответил на этот же вопрос по-другому, и что в моих ответах есть логическая неувязка.
В устройстве скафандра самым сложным оказалось объяснить понятие вакуума. Большинство из них не осознает понятия "воздуха", считая, что вокруг них пустота, а вакуум, для защиты от которого нужен скафандр – это такой страшный зверь, которого можно отогнать палкой. Космопсихологи только за голову хватаются, а косморазведка над моими проблемами только смеётся. Им что, они сюда инопланетников притащили, языку кое-как обучили, и теперь их дело – сторона. А расхлёбывать всё это приходится мне. Космопсихологи далеко, сидят в своих боксах и научные работы пишут.
На днях с одним из курсантов, тем самым летуном, который на первом занятии обозвал Землю "смертоносной планетой", у меня вышел прелюбопытный диалог. Я читал им лекцию о том, что такое вежливость и почему стоит уступать друг другу дорогу в коридоре, когда он заявил, что я учу их плохо. Я удивился и спросил, как же мне поступать? На это он ответил буквально следующее: "Ты должен делать всё хорошо и правильно, аккуратно и в свое время". Мы с остальными курсантами долго ждали продолжения, но оказалось, что это было всё, что он хотел сказать. Когда я наконец устал ждать и потребовал продолжения с конкретными примерами, он понес какую-то чушь о том, что какой-то там их мудрец имярек золотое крыло сказал, что бывает правильная мысль, правильное чувство и правильное дело, и потому все должны стремиться делать хорошо, чувствовать правильно и думать точно. Распинался он так долго, что за время его речи все забыли, почему вообще возник вопрос. В итоге я просто вернулся к тому месту, на котором меня перебили, и продолжил свою речь. А что ещё мне оставалось делать?
Неожиданное продолжение получила история со стоунсенсом. На следующий день после моего доклада ко мне зашел офицер из исследователей, с целью пожурить меня за двойное заведение одного и того же вида, которого он считал стоунсенсом. Однако, когда мы начали разбираться, выяснилось, что он имел в виду совсем другое существо. Офицер ушел, а через пять минут примчалась бригада техников с тачкой и аппаратурой. Мы пошли искать стоунсенса в учебном классе, но его там не оказалось. Я послал ему сообщение с просьбой откликнуться, и он ответил, что находится там, где собирают летающие корабли. Он и вправду обнаружился в ангаре, там, где для нас собирали учебные корабли. На стоунсенсе висели кабели, ветошь, инструменты и прочие необходимые в производстве предметы. Очевидно, что техники – сборщики, как и многие до них, восприняли его как предмет обстановки. Как никто не заметил этакую громаду, шляющуюся туда-сюда по коридорам, остается загадкой.
Мы со стоунсенсом поговорили немного. Стоунсенс сказал, что перешел сюда, так как ему интереснее, чем в классе, тут больше информации и новых слов. Звучало это, как "там интересно – нет, тут интересно – да". Учитывая то, что работяги тут почти всё время ругаются, представляю, какой у него вскоре будет словарь. Беседа наша была недолгой, вскоре набежали исследователи, стали пытаться выспросить у стоунсенса хоть что-нибудь про его родной мир, но добились не больше, чем я при регистрации. В итоге они пришли к выводу, что надо тащить стоунсенса в лабораторию. Тот заупирался, стал говорить, что тут ему интересно, и он никуда не хочет. Кое-как с моей помощью удалось его уговорить, что в лаборатории ещё интереснее.
– Но мне дали подержать много вещей, – привел он ещё одни аргумент против передвижения, подразумевая под "вещами", очевидно, весь тот хлам, что на него навалили слесари – сборщики. Меня позабавило его ответственное отношение к делу. Техники от исследователей быстренько свалили все эти "ценные вещи" в сторону, и последнее препятствие пало.
Он начал двигаться, и поначалу никто даже не понял, что это было движение. Скорость его передвижения была не больше сантиметра в секунду, и никаких подвижных частей видно не было. Да, при такой скорости он действительно может двигаться незаметно. Никто просто не поймет, что он двигается.
– А нельзя ли двигаться побыстрее? – передал вопрос командир исследователей.
Стоунсенс располовинился и сделал Шаг, и это был Шаг с большой буквы. Пол под его весом заскрипел и пошел трещинами. Стоунсенс сделал ещё один Шаг.
– Я понял, больше не надо, – передал ему исследователь.
– А я больше и не могу, у меня силы кончились. Я за последние недели слишком много двигался, – ответил стоунсенс.
– И как скоро они восстановится? – поинтересовался исследователь.
– Быстро, дней двадцать – тридцать под солнцем, не больше, – бодро ответил стоунсенс.
Я хрюкнул, а командир исследователей без долгих раздумий показал пальцем на техников и на стоунсенса. Техники подхватили "Искателя истины", погрузили на тележку и повезли в лабораторию.
Исследователей он привел в изумление. Его не просвечивала никакая аппаратура, кроме рентгеновской. Рентгеновская показывала однородную структуру, то есть тоже ничего не давала. У него не было никаких документов, он не знал, откуда он прилетел, зато, как выяснилось, он владел всеми тремя языками курсантов академии и земным всеобщим. В ответ на наше удивление он спокойно ответил, что было тяжело не выучить, так много наблюдая за нами. Он мог слышать звуки, воспринимать свет и даже радиоволны. Он мог есть всё, что угодно, выделяя в качестве отходов соли и оксиды поглощенных веществ. Он не нуждался в кислороде, запасая каким-то образом солнечную энергию напрямую. Единственное, чего он не мог, это говорить. Он настолько удивил и раззадорил исследователей, что те вскоре выставил меня из лаборатории вон, чтобы не мешал. Правда, пообещали ввести в курс дела впоследствии.
Появился стоунсенс в учебном классе через три дня, радостно сияя новеньким, специально для него сделанным коммуникатором. С помощью этого коммуникатора он теперь мог не только посылать текстовые сообщения, как со старым, но и говорить (говорил, естественно, коммуникатор, запрограммированный на различение символов), и даже общаться по радио напрямую с сервером базы. Офицер – исследователь, приведший его, сообщил мне, что никаких следов его происхождения найти так и не удалось. Стоунсенс совершенно биологически и химически нейтрален, а потому может оставаться в нашей группе. Ещё офицер сообщил мне, уже шепотом, что, учитывая обстоятельства появления стоунсенса, это может быть шпион или робот неведомых враждебных сил, и раз уж я поставил его на довольствие и завел в список курсантов, то мне это и расхлёбывать. Отныне я должен за ним присматривать. Так что теперь я и военный контрразведчик тоже.
Довольный стоунсенс ходит на занятия вместе со всеми, точнее, ездит на специальной электрической тележке, которую ему презентовали для сохранения целостности пола. Для отличия от объектов неживой природы ему сшили огромную форменную фуражку курсанта, которую он носит, лихо заломив на бок. Но казусы иногда всё же случаются: обслуживающий персонал регулярно принимает его за скульптуру и пытается чистить пылесосом или вешать на него разные вещи. Стоунсенсу выделили отдельный бокс, но он в нем никогда не появляется, предпочитая проводить время в классах или в ангаре.
– -
Две недели назад меня наконец-то выписали из госпиталя. Меня даже не стали поселять в офицерский кубрик, а сразу перевели в отдельный роскошный бокс, в котором я потом буду жить с инопланетниками. Бокс состоит из двух комнат, кухни и санузла. Кухня и санузел примечательны тем, что кроме обычных устройств имеют ещё и плазменные установки биологической стерилизации. У меня никогда не было такого роскошного жилья. В школьном элеваторе я жил в четырехместном блоке, в училище – в казарме, а про "Тусу Счастливую" и говорить нечего. Да и у моей мамы ничего похожего не было, её комната в жилом блоке измерялась тремя шагами в длину и двумя в ширину. Как, собственно, и у всех, кроме ГМС – дам и начальства.
