Роберт Силверберг - Другие тени Земли
— Ты обанкротился, — вынужден был объяснить ему Монсон. — Ты носился с сумасшедшей идеей учредить центральный пункт обмена произведений искусства, нечто вроде биржи — такое может прийти в голову только художнику. Ты не позволил мне и слова сказать поперек. Потом ты принялся подписывать векселя и условные долговые обязательства, и раньше, чем твоему проекту исполнилось шесть недель, тебе предъявили с полдюжины судебных исков — дело начало выдыхаться.
— Когда все это началось?
— Эта идея обуяла тебя в начале ноября. К рождеству у тебя уже были серьезные неприятности. Ты уже наделал кучу долгов, которые так и оставались непогашенными, и твое имущество пошл; с молотка. В твоей работе наступил странный застой, ты не мог ни чего создать. Ты действительно ничего не помнишь, Пауль?
— Совершенно ничего.
— В феврале наиболее рьяные кредиторы стали обращаться в суд. Они забрали все, кроме мебели, а потом забрали и мебель. Ты обошел всех своих друзей, но они не смогли собрать даже и близкую сумму, потому что ты одалживал тысячи, а должен был сотни тысяч.
— А тебя я насколько расколол?
— На одиннадцать кусков, — ответил Монсон. — Но о них ты не тревожься.
— Я и не тревожусь. Я вообще ни о чем не тревожусь. Ты говорил, у меня был застой? — протянул Мюллер. — Все в прошлом. У меня руки тянутся к работе. Все, что мне нужно, это инструменты… то есть деньги, чтобы купить инструменты.
— Сколько они могут стоить?
— Два с половиной куска, — ответил Мюллер.
Монсон откашлялся:
— Хорошо. Я не могу перевести их на твой счет, потому что тогда они отправятся в карманы кредиторов. Я возьму в банке наличные. Ты возьмешь завтра три куска, и вперед!
— Благослови тебя бог, Фредди, — сказал Мюллер. — Эта амнезия неплохая штука, а? Деньги так заботили меня, что я не мог работать. А теперь я совершенно спокоен. Я все еще в долгах, но меня это ни капельки не волнует. Теперь расскажи, что случилось с моей женой?
— Кэрол все это надоело, и она ушла, — ответил Монсон. — Она с самого начала была против этой идеи. Когда тебя закрутило в жерновах, она вовсю старалась вытащить тебя, но ты все пытался свести концы с концами при помощи новых долгов, и она обратилась в суд за разводом. Когда она стала свободной, на сцене появился Пит Кастин.
— В это труднее всего поверить. Выйти замуж за дилера, за человека, не способного ничего создать… настоящего паразита…
— Они всегда были хорошими друзьями, — перебил Монсон. — Не буду говорить, что любовниками, потому что не знаю, но они всегда были близки. И Пит не так уж и ужасен. Он обладает хорошим вкусом, интеллигентностью, всем, чем может обладать художник, конечно, кроме одаренности. Я думаю, что Кэрол попросту устала от одаренных мужчин.
— Как я это воспринял? — спросил Мюллер.
— По тебе ничего нельзя было сказать, Пауль. Ты был слишком занят своими финансовыми делами.
Мюллер кивнул. Он задумчиво подошел к одной из своих работ — трехметровой конструкции из тонких опалесцирующих стержней, пробегающей весь звуковой спектр до верхнего предела слышимости, и провел двумя пальцами по глазку активатора. Скульптуpa принялась тихонько бормотать. Мюллер немного постоял и сказал:
— У тебя был очень расстроенный голос, когда я разговаривал с тобой по фону, Фредди. Ты говорил, у тебя тоже амнезия?
Стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботнее, Монсон ответил:
— Я обнаружил, что не могу припомнить некоторые важные сделки, заключенные сегодня. К несчастью, все подробности этих сделок хранились у меня в голове. Но может быть, все это вернется, когда я высплюсь.
— Да. В этом я тебе никак не могу помочь.
— Никак.
— Фредди, откуда взялась эта амнезия?
Монсон пожал плечами.
— Наверное, кто-то высыпал что-нибудь в воду, или нашпиговал им пишу, или еще что-нибудь. Теперь такое время, что никогда ни в чем не можешь быть уверен. Знаешь, Пауль, мне надо поработать. Если хочешь, можешь лечь у меня…
— Спасибо, мне совершенно не хочется спать. Я заскочу утречком.
Когда скульптор ушел, Монсон около часа лихорадочно сражался с амнезией, но потерпел неудачу. Он так и не вспомнил того, что хотел. В третьем часу ночи он принял снотворное, действие которого длилось четыре часа, и заснул. Когда он проснулся, то с ужасом осознал, что ничего не помнит, начиная с первого апреля и кончая вчерашним днем. В течение этих пяти недель он совершал бесчисленные перемещения ценных бумаг, используя собственность других в качестве параллельного обеспечения, играя на своей способности возвращать каждый маркер на место раньше, чем владелец решит поинтересоваться состоянием своих дел. Он всегда все помнил. Теперь он не мог вспомнить ничего. Он вошел в свой оффис в семь часов утра, как обычно, и привычно включил каналы информации, чтобы просмотреть курсы на биржах Цюриха и Лондона. Но колонки цен на экране были какими-то странными, и он понял, что оказался не у дел.
* * *В этот самый момент домашний компьютер доктора Тимоти Брайса послал сигнал, и из-под подушки донесся тихий, но настойчивый тревожный голос: — Время вставать, доктор Брайс. — Брайс завозился. После запрограммированного десятисекундного интервала голос произнес, но на этот раз более резко: — Время вставать, доктор Брайс! — Брайс сел на кровати и вовремя: поднятая с подушки голова предотвращала третье, более неприятное предупреждение, за которым следовали мощные аккорды симфонии “Юпитер”. Психиатр открыл глаза.
К своему удивлению он обнаружил, что делит постель с ошеломительно красивой девушкой.
Девушка была смуглой блондинкой с медового цвета волосами, полными бледными губами и тонкой стройной фигурой. Она выглядела чрезвычайно молодой, по крайней мере, лет на двадцать моложе его. На вид ей можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь. На ней не было ничего, и она крепко спала, непроизвольно надув губки. Его не удивила ни ее красота, ни ее нагота, ни ее молодость. Он был ошарашен тем, что не имел ни малейшего понятия, кто она такая и как она оказалась его постели. У него было такое чувство, что он вообще видит ее в первый раз. Во всяком случае, имени ее он не знал уж точно. Может, он подцепил ее вчера на вечеринке? Он никак не мог вспомнить, где он был вчера вечером, и тихонько тронул ее за локоть.
Она мгновенно проснулась, заморгала и с усилием тряхнула головой.
— Ой! — воскликнула она, увидев его и до подбородка закрылась простыней. Потом улыбнулась и отбросила ее в сторону. — Это глупо, глупо быть скромницей сейчас.
— Согласен. Привет.
— Привет, — сказала она. Она выглядела такой же смущенной, как и он.
— Это звучит идиотски, — признался он. — Похоже, что я вчера накурился какой-то дряни, потому что, боюсь, я не совсем помню, как затащил вас сюда. И как вас зовут?
— Лиза, — сказала она. — Лиза… Фальк, — она перескочила через свое второе имя. — А вас…
— Тим Брайс.
— Вы не помните, где мы встретились?
— Нет, — ответил он.
— И я тоже.
Он поднялся с постели, испытывая некоторые неудобства из-за собственной наготы и борясь со смущением.
— Мы, должно быть, накурились одной и той же дряни. Знаете, — стеснительно улыбнулся он, — я даже не помню, хорошо ли мы провели с вами эту ночь. Надеюсь, все было отлично.
— Думаю, что да, — ответила она. — Я тоже ничего не помню. Но у меня очень приятное чувство… как со мной всегда бывает после… — она остановилась. — Мы не могли встретиться только вчера вечером, Тим, и…
— Откуда ты знаешь?
— У меня такое чувство, что я знаю тебя гораздо дольше.
Брайс пожал плечами.
— Не понимаю. Все-таки, видимо, мы были вчера хороши, может, вообще чуть тепленькие. Мы встретились, пришли сюда и… что дальше?..
— Нет. Я чувствую себя здесь, как дома. Словно я хожу к тебе очень давно.
— Прекрасная идейка. Но я уверен, что это не так.
— Тогда почему я чувствую себя здесь как дома?
— В каком смысле?
— Во всех смыслах, — она подошла к шкафчику и положила руку на сенсор. Дверца открылась. Видимо, он настроил компьютер на ее прикосновение. Интересно, когда он успел сделать это? Она заглянула внутрь.
— Моя одежда, — сказала она. — Гляди. Все эти платья, пальто, туфли. Целый гардероб. Никаких сомнений. Мы живем вместе, но забыли об этом.
По его спине пробежал холодок.
— Что с нами сделали? Слушай, Лиза, давай-ка оденемся, поедим и сходим в больницу, обследуемся. Нам…
— В больницу?
— Во Флетчеровский Мемориал, Я ведь психиатр. Нам вчера что-то подсунули такое, что вызывает ретроградную амнезию, и мы страдаем теперь провалами памяти. Это может оказаться серьезным. Если это снадобье вызывает повреждение мозга, амнезия может быть необратимой, а мы с тобой до сих пор топчемся на месте.
