Йен Уотсон - Черный поток. Сборник
— Подонки. Т-тупые подонки… — монотонно проклинал Том Цвинглер, пока самолет не остановился и не погасла надпись «НЕ КУРИТЬ».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
— Пройдемся.
— Думаешь?
Соул кивнул.
Они выбрались из подержанного голубого «форда», на котором еще сохранилась надпись «USAF», нанесенная через трафарет на передние двери. Сержант-негр, блеснув белыми зубами, развернулся и умчался в обратном направлении, то и дело буксуя и визжа покрышками.
— Вот он, Гэддон. — Соул указал на Отделение, показавшееся в полумиле на верхушке холма в мини-джунглях хвойных деревьев.
— Мои маленькие индейцы, — Соул поежился. Он указал на поселение, кучку домишек, которые находились через поле от них.
— А вот наш дом, с голубым «фольксвагеном». Держись в том направлении, Пьер. Айлин ждет. Я… нагоню тебя.
Его ли это дом?
Где живет женщина по имени Айлин, на которой ему посчастливилось жениться. Чей голос по телефону звучал, как микрочип в автоответчике — так же ровно, как голос робота из службы междугородных переговоров! Где живет мальчик по имени Питер, все больше приобретающий черты сходства с этим посторонним, потрясающе легкомысленным человеком, стоящим рядом с ним на сельской дороге…
Соул слегка подтолкнул Пьера вперед, в направлении к указателю, уводящему на тропу. Но ревности не было в этом движении — о какой ревности могла идти речь?
Пьер в замешательстве оглянулся на него, но спустился без лишних вопросов и пошел месить грязь по тропе.
И Соул остался один.
Сельский, типично английский ландшафт казался таким же голым и даже обшарпанным, как поверхность Луны после Амазонских лесов. Ясное осеннее небо обрушило на него свою холодную пустоту.
Он направился к Гэддону, к Блоку, по мертвым полям.
Он никогда не чувствовал себя таким взвинченным, как теперь, идя под пустым и чистым, как яичная скорлупа, небом, по траве, сопровождаемый призраками миллиардов случайностей, которые могли произойти, но не произошли, — призраками других Соулов, которые могли родиться, но никогда так и не появились на свет, — что поставило в скобки его собственное существование, которое тоже становилось эфемерным — жизнью в скобках.
Его переполняло навязчивое ощущение природы — каждой веточки и каждого стебля, свежих и чистых, заключенных в скобки существования множество раз, до бесконечности, как человек или свет свечи, отраженный между двумя зеркалами. Каждый ком земли на пути ухмылялся горбатой горгульей. Голубое небо над голыми ветвями казалось подсвеченным витражом в каком-то пустом соборе, веером из павлиньих перьев, шевелящихся в вакууме.
Он забросил через плечо сумку, набитую одеждой, думая о многих других Соулах, осуществляющих разные проекты и принимающих разные решения в этой мертвой произвольной зоне выбора.
За голубым веером павлиньих перьев, казавшимся Соулу витражом, подсвеченным солнцем, в темноте, в которую превращалась эта голубизна на высоте тысячи миль, майор Пип[45] Деннисон плыл в своем скафандре — участник пятисот боевых вылетов на Юго-Восток и космических вахт в «Скайлабе», автор диссертации по расчету орбитальных траекторий. В забрале шлема отражался голубой диск Земли с белыми витками пара, напоминающими взбитые сливки, — фонтан содовой в космосе.
Его страховочный фал, извиваясь змеей, вспыхивал ярким, слепящим светом в лучах солнца — перед висевшим шаттлом, где осенние паутинки обвивали другие детали снаряжения — защиты живого человеческого материала. Полдюжины космонавтов расселись, точно мухи, присосавшись к различным частям лопнувшего необъятного металлического фрукта, покрытого сетью черных трещин. Точно осы налетели на сок из гниющего плода.
Мухи припали к большому куску редкой дичины, чтобы доразвить свои опарыши в этом космическом морозильнике.
Пип сверился со счетчиком Гейгера, прикрепленным, точно часы, к запястью. Разложение этой дичи подчинялось обратному закону, только когда радиоактивное разложение уменьшалось, можно было обследовать труп. Что за пир тогда наступит в небесах — треснувший апельсин, лопнувшее яйцо, подстреленная дичь.
Сначала им предстояло обыскать фрукт с северной стороны. Потом они обойдут эту штуковину до дыры в южной стороне, в триста футов в глубину и пятьсот в ширину, — что прорубил в миллион раз увеличенный томагавк в черепе врага, — поглядывая во время работы на рентгеновские счетчики.
Одна мысль пугала майора Деннисона, когда он смотрел вниз на стальной труп. Может, какие-нибудь инопланетные твари выжили после удара по черепу ядерным топором? И после полной разгерметизации прячутся в Шаре?
Колодец зиял темнотой. Говорят, космонавт — тот же водолаз, только атмосферы давят на него изнутри, а не извне скафандра. И какие щупальца осьминога могли протянуться к нему из оскорбленной тьмы? Пип поежился в своем обогреваемом скафандре, затем отстегнул фал и прикрепил его магнитом к металлической кожуре. И тут же корпус корабля отозвался похожей дрожью: где-то на поверхности Шара пятеро американцев и русских повторили это движение…
Пип направил фонарик вниз и снял голограмму бездны с толстым переплетением труб, сверкающих на дне. Он оставил камеру болтаться в невесомости и проверил, удобно ли расположено табельное оружие — шариковый бомбометатель, заряженный сжатым газом.
— Деннисон к спуску готов, — доложил он в горловой микрофон.
— Удачи, Пип, — прожужжало в ухе. — Счастливой охоты.
Он перевернул тело в невесомости и стал карабкаться вверх: теперь верх и низ поменялись местами. Изменение пространственной ориентации переместило фонтан содовой с синими океанами, взбивавшимися в сливки, к его ногам.
Намерения Соула были тверды, как зимний лед, когда он толчком распахнул дверь с парадного хода и зашел в тепло.
Рождественскую елку убрали. И шары. И плакаты.
Никто не заметил, как он вставил ключ в первую дверь секретного блока и прошел в заднее крыло.
Он направил лифт вниз и вышел в коридор, сразу заторопившись к первому окну.
В мире имбеддинга стена с экраном была пуста, и четверо детей спали на полу рядышком, прижавшись друг к другу.
Нога у Гюльшен была в гипсе. У Рамы рука замотана повязкой. У Вашильки также повязка на лбу, а все лицо ужасно исцарапано.
Один Видья не понес видимого ущерба. Но и он спал неспокойно. Его сон был неглубок и тревожен. Несмотря на транквилизаторы и барбитураты, его губы шевелились во сне. Мышечный тик, догадался Соул.
Соул понял, что Видья в порядке, а большего ему было не нужно. Он прошел воздушный шлюз, на этот раз без речевой маски, бросив сумку рядом с пареньком.
— Видья! — позвал он, склонившись над мальчуганом.
Мальчик зашевелился во сне и скривил рот, но глаз не открыл.
Препаратами накачан по самую тыкву, отметил Соул. Ему стало не по себе. Он просмотрел видеоданные. Возможно, камеры не были подключены, а если и были, то никто в них не заглядывал, так как записывать было нечего.
Он вытряхнул из мешка вещи и стал одевать Видью. Уже заранее представляя, как удивится мальчик, когда впервые в жизни проснется одетым; может, ему сначала покажется тесно в куртке, но затем откроется столько новых возможностей…
Пьер шел по тропинке, хрустя гравием, как печеньем, затем он миновал голубой «фольксваген» и обогнул дом Соула.
Заглянув в окошко, он увидел мальчика, который извивался в кресле перед телевизором, сплетая свои тоненькие, как спички, ножки.
Лицо мальчика потрясло Пьера. Мягкие лисьи черты. Его собственное детское лицо из зеленого клеенчатого фотоальбома.
Но Крис никогда ничего не говорил. Даже не намекнул. Сколько времени прошло с той встречи в Париже? Да, это вполне возможно.
Его собственный ребенок! Вот что объясняло двойственное отношение к нему Криса в амазонских дебрях.
Он понимал, что Криса в джунглях мучила какая-то проблема, не имеющая отношения ни к дикарям, ни к инопланетянам, ни к его экспериментам в госпитале.
И вот, стало быть, какая проблема.
В другом окне он столкнулся лицом к лицу с Айлин.
В первый момент она его не узнала — он выглядел таким худым и потрепанным, — затем бросилась к дверям.
— Пьер! Но Крис ничего не сказал по телефону…
Они поцеловались, едва прикоснувшись губами. Так целуются одноклассники после нескольких лет разлуки. Или кузены. Пьер обнял ее за плечи и посмотрел в глаза: они стали еще старше и холодней. Неуверенно махнув рукой в сторону соседней комнаты, где крутило свою шарманку TV, он спросил:
— Я ничего не знал. Крис даже словом не намекнул. Я правильно понял, не так ли?
— Да, его зовут Питер. А мой Крис никогда не был особо разговорчивым.
