Пьер Бордаж - Воители безмолвия. Мать-Земля
Оники, сидя на скале, не отрывала взгляда от океана Гижен. Ветер с моря, воздух, вырвавшийся из далеких труб органа, прижал ее волосы к щекам и губам. Круглые сверкающие глаза черных чаек, единственные вспышки света в этом сумрачном мире, вырисовывали арабески над ее головой. На волнах, разбивающихся об опору кораллового щита, вскипала бледная пена.
Все — земля, воздух, вода — кажется на Пзалионе черным. Как и душа Оники. Жизнь словно ушла с этой забытой скалистой полоски, окруженной водами, и укрылась в ее круглеющем день ото дня животе, в постоянно тяжелеющей груди. Ее неведомый принц оставил ей живое воспоминание. Семя его оказалось сильнее тутталовых трав, которые должны были останавливать у сестер созревание овул. Если только это не был экстаз Оники, тот экстаз, который терзает ее в часы бессонницы, внезапно вернувший ей ее женскую суть. В любом случае внутри нее растет маленькое существо и уже начинает толкаться в стенки своего телесного убежища, барабанить в него с непривычной настойчивостью.
Чрево Оники стало главной темой разговоров на острове. Ссыльные на Пзалионе практически живут парами, занимаются любовью (даже весьма интенсивно, поскольку это одно из редких удовольствий), но до того, как их изгнали, все они, и 670 мужчины, и женщины, были стерилизованы.
Когда матрионы приговорили Оники к вечной ссылке, они не сделали анализа мочи, хотя процедура считается обязательной при нарушении обета целомудрия. Либо думали о другом, либо слепо верили в силу трав Тутта, либо очень спешили: они решили выставить грешницу на центральной площади Коралиона без соблюдения срока покаяния. Но кардинал Эсгув запретил выставлять Оники на всенародный позор, как того требовал обычай. Если вмешательство прелата и позволило ей избежать гнева соплеменников, их оскорбленных взглядов, ругательств, плевков, изгнания ей избежать не удалось. С первыми лучами Ксати My с нее сняли платье грешницы, надели на нее серое платье изгнанницы, отвели в порт и заперли в трюме аквасферы. Ей не дали времени на прощание с родителями, чьи сгорбленные фигуры она видела на набережной в ореоле голубоватого света. Слезы жгли глаза, и ей не удалось встретиться взглядом с отцом.
Аквасфера вышла в море, удалилась от колонн света и растаяла в сгущавшемся полумраке. Вместо величественных колонн света Ксати My путь освещали жалкие прожектора суденышка.
После семи суток монотонного, мрачного путешествия Оники высадили на черный песок острова. Экипаж выгрузил несколько ящиков с продовольствием, медикаментами и тремя светошарами; потом экипаж, не сказав ни слова, ибо разговор с изгнанниками приносит горе, отправился в обратный путь.
Новые товарищи по несчастью, собравшиеся на пляже, встретили Оники молчанием. Ее серое платье указало на природу ее проступка. Но никто не выказал агрессивности. Старая женщина, бывшая тутталка по имени Сожи, взяла ее под свое покровительство. К счастью, освободилась одна пещера: ее обитатель умер несколько дней назад, подавившись рыбьей костью. Деревня располагалась на вершине единственной горы Пзалиона. В нее надо было добираться по извилистой тропке, мокрой и скользкой. Изгнанники жили в более или менее оборудованных пещерах, связанных друг с другом галереями. Грубо обработанные камни служили столами и стульями, высушенные и сплетенные водоросли использовались в качестве матрасов, одеял, перегородок, занавесей и даже одежды, когда платья, штаны, рубахи и комбинезоны изнашивались и начинали вонять. Питались на Пзалионе тем, что добывали в океане: рыбой, ракообразными, моллюсками, свежими водорослями. Рыбаки, мужчины и женщины, пользовались сетями, сплетенными из волокон кораллового лишайника, падавшего со щита. Их крепили к скалам бухты и поднимали при отливе. Четыре тысячи ссыльных распределяли между собой работу и делили все поровну: если рыбная ловля была неудачной, никто не наедался досыта, а все ели понемногу. При удачной ловле каждый мог наесться до отвала. Те, кто не ловил рыбу, занимался уборкой пещер, очисткой сточных ям, работой трудной, поскольку жители располагали всего тремя или четырьмя светошарами, которые доставляла аквасфера, а в сердце горы царила почти полная темнота. Во время прилива, который задавал ритм жизни деревни, люди собирались на площадке, окруженной скалами, и напевали старинные считалки или песни первопроходцев. Некоторые умели воспроизводить вой ветра в трубах органа, и тогда по щекам мужчин и женщин текли безмолвные слезы. Клоуны-рассказчики смешили людей своими бесконечными историями.
В первый раз, когда Оники увидела мрачные лица людей, то решила, что они набросятся на нее и изобьют. В Коралионе ходили ужасающие истории о преступниках, психопатах, проститутках, контрабандистах и умалишенных, из которых состоял маленький мирок ссыльных. Но, как ни странно, изгои оказались лишенными чувства насилия, словно стерилизация лишила их и агрессивности. Красота Оники поразила мужчин, но они отнеслись к ней с уважением и бесконечной нежностью, почитая ее как богиню, спустившуюся с небес, чтобы осветить мир своей милостью.
Сожи, бывшая тутталка, первой догадалась, что Оники беременна. Она прилюдно объявила об этом. С тех пор все ссыльные старались скрасить жизнь будущей матери. Ей отдавали самых лучших рыб, марнил с нежным розовым мясом, самых крупных серых омаров, завернутых в водоросли, гигантских устриц, чьи перламутровые раковины приходилось разбивать камнями. Ее пещеру, низкую и сводчатую, украсили морскими цветами, семилучевыми звездами, чей яд Сожи собирала для изготовления таинственных эликсиров. Один светошар отдали в полное владение Оники, чтобы она не натыкалась на выступы скал, не спотыкалась о многочисленные неровности пола и не заблудилась в лабиринте соединительных галерей. Ее никогда не спрашивали об отце ребенка (все мужчины острова считали себя коллективным отцом), никто не смеялся над ее раздувающимся животом, похожим на парус, выгнувшийся под напором ветра надежды.
Несколько местных идиотов, чьи лица искажали постоянные гримасы, а с губ то и дело срывались глупые смешки, составили ее личную охрану, сопровождали ее во всех перемещениях и сменяли друг друга на часах у входа в ее пещеру. Эти люди не были осуждены официально. Но их семьи позаботились о стерилизации и отправке на остров. На Эфрене сумасшедших считали приносящими несчастье, бесчестье. Говорили, что их заворожили гарпии звездных бездн, а потому они превратились во врата, распахнутые прямо в ад. Чаще всего отцы тайно отделывались от таких детей, привязав им на шею камень, чтобы сбросить в океан. Крейцианская Церковь официально запретила такую практику (Крейц в своей бесконечной доброте любит всех своих детей, в его сердце нет места только неверным и неверующим), но многие эфреняне по-прежнему приносили своих ненормальных отпрысков в жертву черным водам Гижена. Но были и такие (всплеск любви или страх перед наказанием), кто навечно ссылал их на остров Пзалион.
И никогда они не причиняли неудобств Оники. Они следовали за ней на расстоянии, не мешали в долгих медитациях, собирали на тропе острые камни, которые могли поранить ее босые ноги, следили, чтобы ей досталось лучшее место во время сборищ, чтобы она получила лучшие куски в момент дележа улова, чтобы у нее было больше света, когда она удалялась в свою пещеру. Улыбка, взгляд, движение руки Оники были лучшей платой за преданность.
Она не знала, как выразить благодарность жителям деревни, почитателям ее чрева, этим грязным, лохматым отщепенцам, одетым в вонючие водоросли. Она не приносила никакой пользы. Ей запрещали участвовать в работах по уборке, в рыбной ловле, в очистке рыбы, в плетении водорослей или сетей из лишайника, в разбивании панцирей ракообразных… Ей не оставалось ничего, как спускаться на пляж, садиться на скалу и погружаться в полумрак, слушая вой ветра и ворчание океана. Ее охрана усаживалась на песке у ее ног. Их бледные гладкие лица и обнаженные руки вырисовывались на фоне тьмы. Рядом находилась опора, о которую разбивались океанские волны. Оники погружалась в воспоминания. Она ощущала ласковые руки и губы своего принца, а не касания воздуха, она вдыхала его запах, она прогибалась под его весом, она пила его пот и кровь… Хотя он был магом (люди в белых масках, притивы, пытавшиеся его поймать, называли его колдуном), хотя умел появляться и исчезать и хотя у нее сейчас появилась возможность открыто любить его, принц ни разу не навестил ее на острове Пзалион. Он сказал, чтобы она сохраняла надежду, и она пыталась это делать. Она знала его всего несколько часов, но предчувствовала, что они связаны навечно, что они были супругами с древних времен. Иногда она не могла сдержать слез и видела, что безумцы плакали вместе с ней.
На Пзалионе ни холодно, ни жарко. Температура менялась всего на несколько градусов от одного прилива к другому. Быть может, странная безмятежность жителей объяснялась тем, что на острове не было растительности, солнечного света и сюда попадало мало кислорода, который доставляется ветром через трубы органа. Любой резкий жест, нервное поведение, ссоры только вели к тому, что тратились драгоценные молекулы кислорода. Иногда грудь Оники сжимали тиски.
