Альфред Ван Вогт - Тьма над Диамондианой
— Но ведь он действительно знаком с преступниками, — заметил человек-мышь.
— Угу… — Тут человек-тигр посмотрел на Модиуна более воинственно. — Ну, что ты на это скажешь?
— Вы утверждаете, что они арестованы? — осведомился человек.
— Угу…
— И их должны судить?
— Угу…
— Но в таком случае сначала должен пройти судебный процесс. Пока ведь не доказано, что они виновны. Это может решить только суд.
Тут Модиун вспомнил, как сам предстал перед “судом”, и быстро добавил:
— Они имеют право на гласный честный суд с вашим участием. Двенадцать присяжных и судья. На открытом судебном заседании будет решено, виновны они или нет.
Он замолчал, но в ответ не раздалось ни слова.
— Ну, и в чем же все-таки их обвиняют?
Этого никто не знал.
— Стыдитесь! Вы говорите, что они виновны, а не знаете даже, в чем состоит их преступление! (Тут он подумал о своей собственной роли в неожиданном развитии событий.) Вот что, парни, — добавил он, — сначала необходимо убедиться, что эти четверо — такие же простые парни, как вы и я, — будут осуждены по справедливости.
Все они были всего-навсего людьми-животными и к тому же не слишком-то умными. Они только что покинули прекрасный мир, в котором от них требовался минимум усилий для работы. Кое в чем правление людей-гиен и нунули их даже устраивало, Работа была им, по крайней мере, обеспечена.
Модиун уже заметил, что то, что казалось этим существам несправедливым, тут же побуждало их к немедленным действиям. Так получилось и теперь.
— Ты прав. В этом непременно следует разобраться…
Эти слова подхватил целый хор голосов. Тут же люди-животные стали горячо убеждать друг друга в ценности почти забытых ими древних принципов судебного разбирательства.
Затем они разбились на отчаянно спорящие группы. Теперь уже никто не обратил внимания на то, что Модиун подошел к двери, осторожно огляделся и вышел в коридор.
Он быстро шел, взволнованный неожиданным арестом своих спутников, а также тем, что, будучи сам свободен, не может ничего для них сделать.
Он просто не знал, что можно сейчас сделать.
Модиун продолжал бесцельно бродить по коридорам, а в голове был какой-то туман.
Скорость движения все увеличивалась, и соответственно росло его внутреннее беспокойство.
Теперь он даже пришел к выводу, что просто любит своих четырех спутников, но… на физиологическом уровне своего тела… и именно поэтому их нынешнее положение так его беспокоит.
Тут он побежал…
Все быстрее и быстрее…
Сердце усиленно забилось, дыхание участилось, и на бегу он вдруг почувствовал, что те сильные эмоции, которые возникли у него в связи с мыслями о положении приятелей, стали рассеиваться. С грустью он осознал, что вещества, выделяемые в кровь — в том числе и адреналин, — подавляются мышечной активностью.
На бегу чувство, что он должен что-то немедленно предпринять, исчезло.
Снова став философом, Модиун с улыбкой подумал, что чуть было не бросился с головой в аферу, которая, в общем-то, для него не имела никакого смысла.
Старый принцип пацифистов гласил, что безумие вспыльчивости бесконечно. Им никак нельзя увлекаться. Нельзя позволить себе переходить в контратаку. Ни на что не следует активно реагировать.
Пусть побеждают другие!
Легкая победа приводит к умиротворению агрессора. Хотя это и выглядит не очень-то красиво, но если есть возможность не ввязываться в свару или по крайней мере до минимума ограничить свое участие в ней, то мир следует сохранять и таким путем! Если даже в подобной ситуации пострадает кто-либо посторонний, то все равно это явится лучшим выходом.
Тут он почувствовал, что проголодался, и вошел в ближайшую из многочисленных столовых.
Однако, когда он приступил к еде, произошла та же самая сцена, что и утром: люди-гиены в форме перекрыли выходы из помещения. Затем тот же самый высокопоставленный офицер почтительно приблизился к нему и протянул какой-то листок.
На первый взгляд это напоминало повестку, которую Модиуну вручали на Земле. Он почувствовал, что в его физическом теле закипает праведный гнев, и быстро спросил:
— Что это?
— Вам предлагается выступить в качестве свидетеля на судебном процессе четырех лиц, обвиняемых в оказании помощи в незаконном проникновении на борт корабля некоего постороннего существа. Суд начинается завтра в девять утра в помещении, номер которого указан в повестке.
Любая часть произносимой человеком-гиеной фразы звучала, как обвинение. Модиун же реагировал даже на каждое слово, не переставая повторять:
— О! О! О!..
Это нескончаемое “О!” свидетельствовало о том, насколько он ошеломлен.
Итак, тайна ареста раскрылась.
Вероятнее всего, шпионы на Земле отметили его связь с этой четверкой. И с того момента, как его обнаружили на борту корабля (а сделано это было явно с помощью компьютера в столовой), кто-то понял, какую роль сыграли его спутники.
Чем кончится этот суд, угадать было довольно трудно. Однако не было ни малейшего сомнения, что хозяин нунули вновь затеял какую-то хитрую игру. И Модиун по ходу развития событий собирался выяснить, в чем заключается эта хитроумная комбинация.
Между тем офицер почтительно заявил:
— Меня просили удостовериться, что вы явитесь на суд, как здесь и указано… в качестве свидетеля…
Услышав это несколько странное заявление, Модиун заколебался. Но что ему оставалось делать? Его философско-мыслительная система требовала позволить этим негодяям действовать так, как они хотят. Победив без борьбы, они должны будут успокоиться. По крайней мере так гласили аксиомы его пацифистской философии.
В то же время Модиун помнил и то, к чему он недавно призывал людей-животных. И хотя обвинение не казалось ему слишком серьезным и являлось лишь частью направленного против него хитроумного плана, он задал важный для него лично вопрос:
— Будет ли суд происходить с судьей и присяжными заседателями?
— Да.
— Вы в этом уверены? — настаивал Модиун. — Вы понимаете, о чем идет речь?
— Судья и двенадцать присяжных рассмотрят доказательства, а также будет выделен адвокат, который станет защищать обвиняемых…
Кажется, все было в порядке.
— Хорошо, — согласился человек. — Я приду.
— Благодарю вас.
Проговорив это, офицер достал из кармана другую бумагу и протянул ее Модиуну.
— А это еще что? — спросил Модиун, с сомнением разглядывая листок.
— Мне сказано, что, если вы согласитесь выступить свидетелем, вам будет выделена каюта… как вы просили сегодня утром. Здесь номер и место, где она расположена.
Со вздохом облегчения Модиун убрал бумагу в карман. До этого он задавался вопросом, где провести предстоящую ночь.
— Передайте хозяину нунули мою признательность. Скажите ему, что я оценил его любезность.
Как и было указано, судебное заседание началось ровно в девять часов утра следующего дня, и Модиун был вызван в качестве первого свидетеля.
17
Зал суда был именно таким, каким представлял его по описаниям обучающих машин Модиун.
Дюжина присяжных, все люди-гиены, сидели на скамье вдоль стены. Кресло свидетеля, которое должен был занять Модиун, находилось слева от судьи. Прокурор-гиена располагался от судьи справа, за отдельным столиком. Сразу же за ним сидели в специальной загородке четверо обвиняемых. Их охраняли офицеры полиции. Прямо напротив сцены этого театра правосудия за низеньким барьером стояли несколько рядов стульев для публики.
Пока все шло хорошо, однако Модиуна сразу удивило, когда встал прокурор и на одном дыхании заявил:
— Свидетеля зовут Модиунн. Он — обезьяна из Африки, а эти четверо подсудимых нелегально провели его на борт корабля. Они обвиняются в измене и бунте, иначе говоря, в преступлении, караемом смертной казнью.
Говоря это, он обращался к присяжным. Затем, повернувшись к адвокату, спросил:
— Что может сообщить свидетель относительно этих гнусных преступлений?
Не поднимаясь из-за стола, адвокат проговорил:
— Свидетель подтверждает, что все ваши обвинения — чистая правда. Продолжайте процесс.
— Я возражаю! — закричал Модиун.
Тело его загорелось в тот же миг праведным гневом. Он понял, что от возбуждения весь дрожит.
— Возражение отклоняется, — любезно проговорил судья. — За свидетеля выступил адвокат защиты.
Тут Модиун во весь голос заорал:
— Я протестую против этой пародии на судебное разбирательство! Если все будет продолжаться в том же духе я отказываюсь быть свидетелем!
Судья наклонился к креслу свидетеля. Он явно был ошеломлен, но продолжал все так же вежливо:
