Дэвид Файнток - Надежда смертника
В клинике у верхних ему бы наложили повязку из специального материала, и рана быстро бы затянулась. Такой у меня не было. Можно, конечно, зашить рану, как в старину, но я решил, что пластырь выдержит, да и боли он может не вынести, если начать зашивать.
Я вытащил из аптечки таблетку антибиотика:
– Глотай.
– Что такое? – он сморщился и с подозрением посмотрел на таблетку.
Хотел я отвесить ему подзатыльник, но сдержался. Не сегодня.
– Болеть меньше будет.
Он послушно проглотил. Я налил чая, положил туда побольше сахару. Неважно, сколько это стоит. Заставил выпить. Надеюсь, это поможет снять шок.
Я наложил на рану слой марли и предупредил:
– Пуук, сейчас я стяну твою рану пластырем. Держись.
Только я начал стягивать рану, как парнишка взвыл и отпихнул мою руку.
– Сиди спокойно!
– Отвали от меня! Все в порядке!
Этого разрешать уже было нельзя. Я легонько стукнул его:
– Говорить нужно: «Да, мистер Чанг!»
Мальчик поднял на меня большие, точно щенячьи, глаза.
Я поскорее отвернулся.
Торговец не может позволить себе всяких там настроений. Я постарался стянуть пластырь посильнее, но не слишком больно, и принялся убирать остатки в аптечку.
– Прошу прощения. – Пуук шмыгнул носом, глаза мокрые от слез. – Я не хотел.
Нет, для старика это слишком. Я прижал его голову к груди:
– У мальчика Пуука все будет хорошо. Пусть остается с Чангом столько, сколько ему нужно. Все будет хорошо.
Мальчик поправлялся медленно, но антибиотик сделал свое дело. Даже говорить не стану, сколько мне пришлось отдать в обмен за две аптечки. Это неважно.
На следующий день я спросил у него, из-за чего Карло так на него разозлился.
Пуук робко глянул на меня:
– Сказал ему, Рейван ни фига не знает.
– А при чем тут Рейван?
– Трубы. Рейван сказал Карло, мидам нужно найти новую трубу или поменять укрытие:
– Пуук повернулся на постели и поморщился.
– Нечего мальчишке лезть в дела взрослых, – погрозил я ему.
– Не знает он ни хрена, – упрямо повторил Пуук. – Он сказал, Чанг рехнулся. Сказал… – Пуук замолчал.
– Продолжай.
– Не, – парнишка помотал головой.
Я поднялся и отправился в магазин, гадая, в чем дело. Через несколько минут раздался стук в дверь. Я занялся торговлей – был спрос на спортивные костюмы и консервы.
Вечером все опять стихло. Я скормил Пууку куриную консерву. Прошел только день после того, как его саданули ножом, и я не хотел, чтоб он расхаживал, разве только до туалета и обратно. Покормил его в постели. Он все съел и огляделся, словно выискивал поблизости вторую консерву.
Покормив его, я встал. Он протянул руку, чтоб я не уходил. Я шлепнул его по руке. Нечего мальчишке-миду держаться за ручку, как малышу.
– Останься на минутку, – робко попросил он. Ладно, ладно, я снова сел.
– Не знаю, что случилось, но миды все талдычат про воду. – Он взглянул мне в глаза и решил продолжить. – Рехнулся не Чанг, а Рейван.
– Что он говорит?
– Мол, Чанг тронулся башкой, раз говорит, воды не будет. Мол, раз трубы плохие, мидам нужно менять укрытие или чинить. Лучше, говорит, чинить. Ну, если… – Пуук умолк.
Спрашивать бесполезно. Сам расскажет, когда решит. Я провел рукой по голове Пуука, ободряюще потрепал по шее. Потом встал и начал чистить пустую консервную банку: не выбрасывать же металл.
Мальчик Пуук заговорил, обращаясь к стене:
– Если Чанг не продаст трубы, миды сами возьмут. Вломятся в магазин Чанга.
Я чуть не задохнулся. Гляди-ка, до чего дошло – нейтралу уже грозят! Плохие времена настают.
– Я и сказал Карло: Рейвану крышу на солнце напекло. Если Чанг говорит, воды не станет, мидам надо слушать.
– Глупый мальчишка-мид думает, Чанг сам не сможет о себе позаботиться? – заворчал я, сжал рукой банку и бросил расплющенную в кучу других.
– Рейван хотел меня пришить. Карло не дал, но велел убираться и больше не возвращаться. Ребятам из мидов нечего водиться с нейтралами. Я послал его подальше вместе со Старшей Сестрой, а он кинулся на меня с ножом. Я увернулся, но не очень быстро.
– Все будет нормально, мальчик-мид. Переждешь немного, да и вернешься в укрытие с добычей, как прошлый раз.
– Может быть. Не знаю, захочу ли.
– Конечно захочешь. Мид должен жить среди мидов, верно?
Он ничего не ответил. Много позже, когда я погасил свет, он спросил:
– Как нижний может сделаться торгашом?
11. Филип
Мне не полагалось бы знать, что Джареда поймали. Я бы и не узнал, если б не мама. Той ночью, когда прилетели Боланды, я долго не спал, а забавлялся с преобразованиями 8-й степени.
Когда я услышал голоса гостей на лестнице, то понял, что мама скоро заглянет ко мне, и повернулся на бок. Пусть видит: глаза у меня еще открыты. По теории Павлова, чуткие родители проявляют беспокойство, если их дети не могут заснуть.
Через некоторое время мама зашла ко мне и села на край постели:
– Что с тобой, сынок?
Я улыбнулся. Мне нравится, когда она меня так называет.
– Ничего, ма.
– Хочешь поговорить?
– Смотря о чем. Ты очень устала?
Она взъерошила мне волосы:
– Пока не засыпаю на ходу. Потом легла сверху на покрывало.
– О чем ты думаешь?
С мамой я мог разговаривать так, как с отцом никогда бы не осмелился. Не то чтобы он стал возражать, но я должен оберегать его от волнений.
Я рассказал, как прошел мой день, и выслушал, что было у нее. Через какое-то время она зевнула, взглянула на часы и принялась рассказывать мне истории на ночь – баюкать на свой лад.
Не знаю, почему мне так нравится слушать ее рассказы о прежних днях, когда она встретилась с отцом, но они всегда помогают мне расслабиться и заснуть. Она поведала мне о приеме в честь губернаторов и как начались их встречи.
Я уже давно вычислил, когда это случилось.
– Это было через два года после того, как он покинул монастырь.
– Да, он был сенатором, и мы…
– Ма, он очень изменился теперь, когда стал старым?
– Старым? – Она засмеялась. – Да, теперь он стал дряхлым, плохо соображает, у него одышка и еле ковыляет.
– Ма! Не забывай, он старше меня в четыре целых четыре десятых раза, и с моей точки зрения…
– Знаю, Филипусик, – она снова засмеялась. – Я тоже такая старая… Сгорбленная, в морщинах, меня возят на инвалидном кресле…
Я обнял маму, зная, что только так заставлю ее замолчать.
– Каким он был?
Она помолчала.
– Я знала Ника на трех этапах в три разных периода его жизни. Юношей он…
Я ждал.
– Никогда не думала, что смогу полюбить его. Он был таким сдержанным и болезненно робким. Таким серьезным. Мы жили в одной казарме.
– Казарма Крейна.
– В Фарсайде, – подтвердила она. – Он помог мне, когда я запаниковала во время тренировки с надеванием скафандров, и без колебаний пошел за меня на порку.
– Сержант придиралась к тебе?
– Нет, она была права. Когда-нибудь ты поймешь. После выпуска, перед тем как явиться для прохождения службы, мы с Ником вместе отправились в первое увольнение. Мы… познали друг друга.
Я не стал комментировать эти слова, чтобы ее не отвлекать.
– Несколько лет спустя, когда напали рыбы, я летала на «Веллингтоне». Тогда мы с ним не поладили.
Она шевельнулась, посмотрела на часы.
– А потом?
– Он очень изменился. После того, что случилось на «Трафальгаре» с ним и кадетами… а может, и раньше – я не знаю. В его жизни было столько трагедий!
Молчание.
– Мам, рассказывай.
– Он стал очень… ранимым. Относится к вопросам морали как никогда чутко, но потерял уверенность в своем праве действовать во имя их. Иногда Ник говорит, что своим вмешательством он только все портит.
– Не правда!
– Конечно, не правда.
Мама молчала очень долго. Я решил было, что она заснула, но снова услышал ее голос:
– Ему тяжело приходилось в политике, особенно после того, как его карьера закончилась. Он очень раним. Мы должны защищать его.
– Что его тревожит?
Она заколебалась.
– Если я скажу тебе, ты никому не расскажешь?
– Кому? Джареду? – презрительно отозвался я и серьезно добавил:
– Даю слово.
– Боже, ты говоришь в точности как твой отец! Он не то чтобы встревожен. На него оказывают давление, не оставляют в покое.
– Кто?
– Проклятые политики. – Мама недовольно покачала головой, – Они с позором сняли его с должности, а теперь жаждут его благословения. Казалось бы, бессмыслица.
– Тогда почему?
– Несмотря ни на что, они уважают его ничуть не меньше, чем прежде. – Мама показала в сторону ворот. – Каждый день там толпятся люди. Как ты думаешь, почему они приходят? Ведь понимают, что он их не примет? Он всегда стоял за честность, порядочность…
Мне показалось, что я услышал, как она всхлипнула.
Мама крепко схватила меня за руку:
– Ф.Т., речь не только о Боландах и его старых друзьях по флоту. Мы должны защищать его от тех, кто собирается снаружи. Он не должен слушать их просьбы. Они его уничтожат. Он слишком хрупок и не выдержит, если вернется в это львиное логово.
