Андрей Ливадный - Черная Луна
— А я? — задал Денис резонный вопрос.
— Ты пройдешь, — убежденно ответил Дорохов. — Для того и ковырялись нейрохирурги. К тому же вас будет целый взвод.
— И все, как я?
— Кто как… — насупился Дмитрий Алексеевич. — Приятного не увидишь. Некоторых собирали по частям… из того, что осталось!.. — жестко закончил он. — Война, Денис… Война и кровь… Наш бортовой медике лучше тебе объяснит, а я, извини, не специалист!
***От Дорохова Денис вышел совершенно одуревший, разбитый и злой.
Попав в коридор, он прислонился к холодной, чуть подрагивающей стене и закрыл глаза, пытаясь унять бьющую по телу дрожь…
«Зомби!.. Киборг!.. Урод!.. Недочеловек!..» — орало воспаленное сознание, издеваясь само над собой.
Он машинально поднял руки и сильно прижал ладони к вискам.
«Заткнись!.. Заткнись!..» — мысленно кричал он, но легче не становилось.
Он слишком ясно представлял, что с ним сделали.
Очертания двух фигур, склонившихся над его безвольным телом, становились все явственнее, словно кто-то, издеваясь, прорисовывал их черты в сознании Дениса.
Вот один из них нажимает сенсор на парящем подле его головы миниатюрном пульте, и тонкий гибкий манипулятор тянется внутрь его черепной коробки, удерживая в своей лапке микрочип. Несколько секунд он копошится там, в ЕГО МОЗГУ, а потом выныривает из пульсирующего оголенного скопления нейронов уже пустым и окровавленным…
У Дениса вдруг появилось тошнотворное ощущение того, что он чувствует все эти электронные дополнения под своим черепом. Маленькие, давящие изнутри центры боли…
Так можно было запросто сойти с ума.
Он должен был успокоиться. Убедить себя в том, что трепанация черепа не столь уж и великая цена за вновь обретенную жизнь.
Он заставил себя отнять ладони от пылающих висков и открыть глаза.
Ты живой… Живой и нормальный…
Переборка напротив уже не дрожала, а ее серый фон не плыл перед глазами.
Стих и утробный гул, что прорывался сюда вместе с вибрацией из недр космического корабля. Очевидно, закончился какой-то маневр, быть может, «Игла» погрузилась в «гипер» или поднялась из него.
Денис слушал внезапную тишину, охватившую корабль. Она не была полной, гробовая тишина вызвала бы в нем неосознанную тревогу, а эта, наоборот, успокаивала. В ней сплелось воедино множество тихих, едва слышных звуков: характерное посапывание насосов регенерации, тихий, почти неуловимый высокочастотный присвист работы силовых установок, басовитый, монотонный, стушеванный множеством звукопоглощающих переборок вой генераторов искусственного тяготения…
Корабль жил. Он выполнял задание вне зависимости от мук и желаний какого-то там лейтенанта Велехова.
Шла война. Жестокая, кровавая и беспощадная.
Денису внезапно стало совестно, неудобно перед самим собой. Ведь его вырвали из лап смерти, вернули жизнь, а он психует, как зеленый новобранец перед боем. И все же мысли оставались тяжелыми, они ворочались в голове, как булыжники, давили, словно он подсознательно ощущал постоянную угрозу со стороны, какую-то диктовку чужой воли, как будто его вели по заранее уготованному лабиринту, отклоняя то в одну, то в другую сторону, что создавало иллюзию свободы, а на самом деле он лишь строго следовал по намеченному кем-то маршруту, потому как иного пути просто не было…
Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться назад, войти к генералу и еще раз взглянуть в его глаза, спокойные и усталые. Но, естественно, Денис не поддался этому дурацкому желанию.
Он повернулся и пошел прочь, вдоль плавно изгибающегося коридора.
Ему очень много нужно было осмыслить, принять в своей душе. Со стороны могло показаться, что этот молодой офицер с осунувшимся лицом и глубоко запавшими глазами — просто слюнтяй, но на самом деле все обстояло далеко не так. Велехов не раз рисковал своей жизнью, и все, кто летал с ним, знали: Денис — не трус. Просто он привык сначала думать, а потом делать. Так воспитали его родители, оставшиеся на далеком Кьюиге. Они с детства внушали ему, что разум — это основной инструмент выживания. Будучи маленьким, Денис не всегда мог постичь мудрость и тайный смысл таких наставлений, и только повзрослев, попав в водоворот жизненных проблем, он ясно осознал правоту родителей.
Лучше разобраться во всем сейчас, чем плыть по течению обстоятельств, оставив за душой груз сомнений…
Казалось бы, тебя вытащили с того света, чего уж тут мучиться, размышлять? Живи и радуйся, потому что сотням других парней повезло гораздо меньше, они продолжали плавать в космосе на местах боев кусками мороженого мяса, а ведь подавляющее большинство из них с радостью позволили бы покопаться в собственных мозгах в обмен на ЖИЗНЬ… В конце концов, какая разница, надеваешь ты скафандр, снабженный системами теплового видения и компьютерного обнаружения целей, или носишь их в себе?
«Думаю-то я сам…» — размышлял Денис, продолжая бесцельно идти по пустому палубному, коридору.
Почему же тогда его не покидало подспудное ощущение извращенности, несвободы своего сознания, словно его действительно зомбировали, превратили в послушную марионетку, подвешенную на тонких невидимых ниточках чужой воли?
Коридор уводил все дальше и дальше, в глубины боевой палубы крейсера, мимо запертых дверей огневых отсеков, рядом с которыми красовались короткие фосфоресцирующие надписи предупреждающих указателей, мимо характерных выступов в переборках, за которыми прятались оружейные эскалаторы, что во время боя подавали боекомплекты к вакуумным орудиям, черпая их из расположенных ярусом ниже орудийных погребов, мимо приоткрытых дверей дежурных отсеков, где отдыхал или нес службу личный состав этой палубы…
Все было привычно глазу, знакомо… и в то же время настораживало, угнетало, словно все окружающее не больше чем ширма, декорация, за которую он не в силах заглянуть…
Сомнениям Дениса положил конец случайно услышанный звук.
Он был так необычен, нехарактерен для космического корабля, что моментально привлек к себе внимание Велехова.
Звук был чистым, звенящим и… грустным.
Он остановился, прислушиваясь.
Из приоткрытой двери расположенного по правой стороне коридора отсека доносился приглушенный голос и этот чистый, подрагивающий звук.
Денис непроизвольно шагнул вперед, заглянув в помещение боевого поста.
Картина, представшая его взгляду, оказалась вполне обычной, за несколькими исключениями, конечно.
Стены отсека образовывали две бронированные плиты, что выступали из переборки, сужая и без того тесное помещение. Это были несущие опоры станины жестко связанного с обшивкой крейсера вакуумного орудия. Между ними, в конце пенального помещения над ступенчатым выступом компьютерной консоли, серебрился мягкими узорами точек овальный целевой монитор. К системе наведения был подключен мигающий зеленым индикатором тестер. Шла обычная, плановая проверка электронных цепей орудия. Три оператора, что составляли расчет такой орудийной башни, сидели в креслах, повернув их друг к другу. Между ними на перевернутом кофре из-под тестера была разложена нехитрая синтетическая закуска из бортового рациона, а по рукам медленно шла пластиковая фляга. Что за жидкость содержалась в ней, догадаться было нетрудно, но не она привлекла внимание Дениса.
Один из бойцов, задумчиво наклонив голову, перебирал пальцами струны гитары. Его лицо, повернутое в профиль, заставило Дениса внутренне сжаться. Он умел отличать пеноплоть от натуральной кожи, а парень, похоже, не очень старался скрыть свою неполноценность. Укрепленная на месте правого глаза крохотная видеокамера чуть подрагивала, ворочаясь в прорезиненном гнезде, когда он переводил свой взгляд с одного предмета на другой.
Денис замер на пороге, завороженно глядя, как пальцы незнакомого сержанта перебирают струны.
Его голос оказался тих и глубок:
За алыми звездами таится боль побед…А за консолью поселилась тишина…Нас поднимали с космодромов, и рассветкровавым был… только не наша в том вина…
Его голос вдруг надломился, гитара зазвучала резче, тревожнее:
Падучих звезд ты не увидишь на заре,За облаками наши души догорят…И в стратосфере, круто падая к земле,Вдруг от бессилья взвоет раненый солдат…
Он не успел, не дотянулся, не дожил,И рой кассет с орбиты рухнет в облака,И серым пеплом взмоют те, кого любил,А он все тянет пальцы к мертвым рычагам…
Сержант склонил голову совсем низко, словно пел про самого себя, и слова давили на его плечи тяжким грузом, пригибая к металлическому настилу палубы…
