Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер

Он понятия не имел, какие расстояния отделяют Ут-Ген от Матери-Земли, потому что его астрономические познания ограничивались немногими элементарными представлениями о системе Гареса и ее окрестностях, но промежуточных привалов для восстановления сил, как во время предписанных махди упражнений, делать не пришлось. Еще не успев толком прийти в себя, он понял, что прибыл к своей цели. Жек долго валялся ничком на влажных булыжниках во власти ужасной головной боли, слабый, как новорожденный, не в силах внутренне собраться. Он замечал вокруг себя движущиеся фигуры, униформы и бурнусы разных цветов; у него возникало мучительное чувство, что антра его больше не защищает, что в его открытом разуме, словно щупальца, копошатся чужие сознания.

— Ты упал? Тебе больно? — прошептала, склоняясь над ним, нестарая еще женщина.

Жек распрямился, словно его укололи иглой, отрицательно мотнул головой, и сбежал, забыв об отдыхе. Он снова ощутил успокаивающую вибрацию антры, его мигрень прошла, и он постепенно расслабился. Ноги сами собой привели его в центр города, к рынку Ракамель. Тогда он решил прогуляться пешком семь километров дорогой, которой не раз хаживал несколько лет назад. Выйдя с площади Святых Мучеников, он свернул на нескончаемую извилистую улицу, которая вела в район Старый Анжор.

Первые мгновения эйфории прошли, мальчик начинал сожалеть о своей самодеятельности. Он не мог избавиться от ощущения нависшей опасности, но перенос обошелся ему в такие затраты энергии, что весь организм требовал времени на восстановление, и пока что он не сумел бы пуститься в обратный путь. Будучи всего лишь учеником, Жек Ат-Скин и близко не овладел тонкими нюансами психокинетического путешествия. Ему приходил на ум только один выход: добраться до родителей, переночевать в семейном доме и отбыть назавтра.

Он почувствовал, как жжет его затылок чужой взгляд, и мельком оглянулся через плечо, но постоянная серость и дымка не позволили ему обнаружить среди силуэтов прохожих позади себя возможного неприятеля. Жек инстинктивно ускорил шаг. День уходил, и летучие фонари наполнялись белым светом. Он миновал несколько станций АТС, но воздержался от спуска в подземку, потому что нелегальное положение плохо вязалось с толпой, ярким светом и усиленным наблюдением.

Он благополучно добрался до Старого Анжора, старинного жилого района, отличающегося наполовину утопленными в земле домами и круто идущими вверх переулками. Несмотря на влажный холод сумерек, Жек сильно потел. Он в сотый раз обернулся, но в тусклом освещении улицы не приметил ничего тревожащего или хотя бы просто необычного. Он сказал себе, что постоянное беспокойство вызвано одиночеством и усталостью, и что такова плата за отвоеванную независимость.

Когда Жек увидал через окно па и ма Ат-Скин, на глазах у него навернулись слезы. Наступил час ужина, и они сидели за обеденным столом — на тех же местах, как и всегда. Живот у па еще больше отвис, плечи поникли, а грубые черты лица стали вовсе уродливыми. Однако зато он отпустил три локона, которые должны были придать элегантность его топорному лицу. Что до ма, то ее лицо так осунулось, что казалось, будто вот-вот от любого движения кости прорвут кожу. Они ели молча, их глаза уставились в пространство. От тарелок и от супницы из синтетического фарфора, которая неизменно царила посреди стола, шел парок.

Жек так и задохнулся от эмоций, когда увидел, что ма поставила третий прибор на место, где некогда сидел он. Им не захотелось верить в исчезновение своего сына, они жили прежней повседневной жизнью так, словно он все так же оставался с ними. По облеганам на родителях было ясно, что они, как и раньше, преданы культу крейциан, и все же были человеческие чувства, от которых они не отказались.

Жек обратной стороной рукава вытер повлажневшие глаза, и отворил маленькую кованую калитку, ведущую к «саду». Он в два шага пересек полоску перекопанной земли и оказался у входной двери. В поставленном па дверном определителе, по-видимому, все еще хранились его клеточные отпечатки, потому что, когда мальчик положил ладонь на ручку, тревоги не прозвучало. С колотящимся сердцем он толкнул дверь и вошел в комнату на первом этаже, которая служила кухней, столовой, гостиной и — по крайней мере, когда он еще не покидал дома, — спальней. Па и ма Ат-Скин, обеспокоенные шумом, разом уставились на него.

Стоило ему встретиться с их отсутствующим взглядом, как его улыбка увяла. Они смотрели не видя, словно он был из прозрачного стекла.

— Па… ма… Это я, Жек…

— Мы знакомы? — спросил па, надув щеки.

У Жека застыла кровь, он еле сдержался, чтобы не разрыдаться.

— Я Жек, ваш сын… — настаивал он дрожащим голосом.

— О чем это вы говорите? У нас нет и не было никаких детей, — качнув головой, сказала ма. — Как вы вошли?

— В памяти определителя на входе сохранились мои отпечатки.

— Вот как? Придется мне его поменять, — прокомментировал па.

На какие-то мгновения Жек засомневался, не повредил ли перенос работе его мозгов; или же, быть может, он сейчас очнется с содроганием в доме Шри Лумпы на Матери-Земле. Потом сказал себе, что он подрос, что изменился, что они не узнали его, что они приняли его за грабителя или нищего, и что ему нужно рассеять это недоразумение. Он глубоко вздохнул, чтобы успокоилось беспорядочное биение сердца, и подошел к столу:

— Посмотрите на меня внимательнее: это же я, Жек, ваш сын, — громко воззвал он. — Я ушел три с лишним года назад. Вы еще хотели отправить меня в школу священной пропаганды в Ул-Баги…

Произнося все это, он пристально всматривался в лица своих родителей, но видно было, что его слова не находили отклика, и взрослые по-прежнему таращились на него с тупым недоумением.

— Я пошел к карантинцу по имени Артак в ту ночь, когда Церковь приказала залить газом Северный Террариум…

Он внезапно сообразил, что кто-то (наверняка скаит-стиратель) удалил часть их памяти, и по его щекам наконец покатились давно сдерживаемые слезы. Однако он не останавливался — и чтобы расстаться с грузом прошлого, и пытаясь пробудить воспоминания в их окостенелых умах.

— Северный Террариум? — переспросил па. — Это что? Фабрика такая?

— Вместо того, чтобы так кричать и плакать, вам бы лучше удалиться и дать нам поужинать, — добавила ма.

— Кто плачет, тому есть чего стыдиться! — изрек па нравоучительным тоном. — Люди с чистой совестью не плачут.

Жек не обращал внимания, что его перебивают. Слезы срывались с его губ, и мгновенно таяли, рассыпаясь у рта блестящими брызгами.

— Спасибо моему другу-карантинцу — я избежал смертоносного газа. Потом попал в ядерную пустыню, и меня там подобрал атомный глиссер капитана Годована и его атомный глиссер. Я перелетел половину космоса на борту огромного судна видука Папиронды, а другую — в брюхе у космины, небесной странницы. На Матери-Земле, колыбели человечества, я познакомился с Найей Фикит и ее дочкой Йелль — перед тем, как наемники-притивы их схватили и отвезли к муффию Церкви. Махди Шари научил меня путешествовать с помощью антры, звука жизни, и я пришел повидать вас перед нашим отлетом на Сиракузу. Я освобожу Йелль, потому что люблю ее и хочу на ней жениться. У меня все хорошо, хотя иногда я скучаю по вам… Вы правда меня не вспомнили?

Па покачал головой с энергией, неожиданной для такого с вида безучастного человека.

— Мне бы хотелось доесть суп, пока он не остыл, — проворчала ма.

— Зачем вы поставили лишнюю тарелку? Вы кого-то ждали?

— Такая уж мания у ма Ат-Скин, — отвечал па, пожимая плечами. — Говорит, что делает доброе дело, накрывая прибор для тех, кого с нами нет.

— Для тех, кого с нами нет?

— Мертвые, пропавшие без вести, души, которые блуждают над нашими головами. Они видят, что мы думаем о них, и просят за нас перед святыми Церкви…

Жек кивнул. Он уяснил, что отныне его единственная настоящая семья — Йелль, Найя Фикит, Сан-Франциско и Феникс. Теперь он торопился уйти, торопился покинуть этот дом, этот город, эту планету, торопился присоединиться к махди Шари и вместе с ним готовиться к освобождению и оживлению четырех застывших тел. Понял он и причину, подтолкнувшую его вернуться в места своего детства: ему следовало навсегда разорвать узы, связывающие его с ушедшим, чтобы стать настоящим воителем безмолвия. Вид стертых, превращенных в тряпки родителей укреплял его в решимости, побуждал наверстывать упущенное. Пусть его лишили радости прикоснуться к ним, обнять, проникнуться их теплом, но он не держал на них зла, с него было довольно просто их любить. Жек бросил взгляд — полу-ностальгический, полу-насмешливый, — на полку с шаровым головизором, смешным и бесполезным символом достатка семьи Ат-Скин.