Аластер Рейнольдс - Космический Апокалипсис

И еще что-то было не так.

Где же Саджаки?

— Что за чертовщина? — спросил он, надеясь, что скафандр справится с идиоматической лексикой. — Где он?

— Имело место наступление на автономные оборонительные системы, — информировал его скафандр, будто сообщал о погоде сегодняшнего утра.

— Спасибо, это я уже понял, но где же Саджаки?

— Его скафандр получил серьезнейшие повреждения при отступлении. Запасные телеметрические механизмы сообщили об обширных и, возможно, непоправимых повреждениях главных и вспомогательных ракетных двигателей.

— Я спросил тебя, где он?

— Его скафандр не в состоянии ни затормозить и снизить скорость падения, ни преодолеть силу Кориолиса, прижимающую его к стене шахты. Телеметрические наблюдения показывают, что сейчас он в пятнадцати километрах от нас и все еще падает со скоростью около одного км/сек.

— Он все еще падает?

— Похоже на то. Его ракетные двигатели не работают, а задействовать для торможения кошку со шнуром он при такой скорости не может. Он будет падать, пока его падение не будет остановлено дном шахты.

— Ты хочешь сказать, что он погибнет?

— В условиях прогнозируемой конечной скорости выживание исключается всеми прогностическими моделями.

— Один шанс на миллион, — вмешался Кэлвин.

Силвест изогнулся так, чтобы получить возможность глядеть вертикально вниз. Пятнадцать километров — это в семь раз превосходит ширину шахты. Он пристально всматривался вниз, продолжая одновременно падать в эту пропасть. Ему показалось, что он увидел вспышку — раз или два — на самом пределе видимости. Подумал, а не искры ли это, когда Саджаки ударяется в процессе падения о стены. И если он и в самом деле видел эти вспышки, то они, по-видимому, делались все меньше. Больше он не видел ничего, кроме гладких стен шахты.

Глава тридцать шестая

— Ты все же кое-что узнала, — сказала Паскаль. — Похититель Солнц что-то тебе сказал. Поэтому ты с тех пор с такой настойчивостью пытаешься остановить его.

Она обращалась к Вольевой, которая уже не чувствовала себя столь уязвимой с той минуты, как шаттл совершил поворот на полпути между Цербером и той точкой, где она увеличила тягу до четырех g. Теперь, когда огненные выхлопы дюз уже не были обращены к преследующему их кораблю, шаттл превратился в гораздо менее уязвимую цель. Конечно, отрицательным следствием этого маневра явилось то, что теперь дюзы были обращены к Церберу, что могло быть расценено им как свидетельство враждебности, даже если планета еще раньше не усвоила, что гости-люди вовсе не склонны в первую очередь соблюдать ее интересы.

Но с этим, к сожалению, приходилось мириться.

Суперсветовик шел с постоянным ускорением в шесть g, чего было вполне достаточно, чтобы постепенно сокращать расстояние между собой и шаттлом и часов через пять выйти на дистанцию убойного огня. Похититель Солнц мог бы идти и с большим ускорением, но не сделал этого. Его действия подсказали Вольевой, что он все еще продолжает тактику осторожного экспериментирования с правилами кораблевождения. Дело не в том, думала она, что он озабочен собственным благополучием, а в том, что, если корабль разрушится, за ним вскоре последует и «Плацдарм». И хотя Силвест уже находится внутри планеты, возможно, Похитителю Солнц важно точно знать, что его цель достигнута, для чего следует как можно дольше сохранять в целости дыру в коре Цербера, чтобы, скажем, посланный изнутри сигнал мог беспрепятственно выйти в космос. Вольева считала, что благополучное возвращение Силвеста при этом планами Похитителя не предусматривалось.

— Было ли это то же самое, что показывала мне Мадемуазель? — спросила Хоури. После нескольких часов тяжелых перегрузок ее голос звучал так, будто она участвовала в продолжительной попойке. — Вещь, которая никак не укладывается у меня в голове… это о ней шла у вас речь?

— Не уверена, что мы когда-нибудь в этом разберемся, — ответила Вольева. — Все, что я знаю, это то, что он мне показал. Думаю, это правда, но сомневаюсь, что мы об этом узнаем наверняка.

— А не начать ли вам с самого начала и не рассказать ли мне, о чем идет речь? — сказала Паскаль. — А уж потом можете драться между собой из-за отдельных деталей.

Консоль зажужжала, как она уже делала пару раз за последние несколько часов. Это означало, что радарный луч с корабля только что засек их с кормы. В данную минуту это была не слишком важная новость, поскольку расстояние между кораблем и шаттлом измерялось еще световыми секундами, то есть шаттл мог свободно изменить свое положение и выйти из зоны, нащупанной радаром. И все же это действовало на нервы, так как доказывало, что суперсветовик на них охотится и наверняка попытается определить их точное местоположение, чтобы открыть огонь. Пройдут еще часы, прежде чем такая ситуация сложится в действительности, но намерения преследователя очевидны.

— Тогда начну с того, что мне известно, — начала Вольева, с трудом втягивая в легкие большую порцию воздуха. — Когда-то Галактика была населена гораздо плотнее, чем теперь. Миллионы различных культур, но при этом лишь небольшая горсточка по-настоящему крупных игроков. Фактически все это походило на то, что должно было бы быть сейчас по расчетам на основе процента звезд типа «G» и планет земного типа, обладающих жидкой водой, — Вольева явно отклонялась в сторону, но Паскаль и Хоури решили не спорить с ней. — Расхождение этой модели с реальностью всегда было основным парадоксом. По теории жизнь должна встречаться куда чаще, нежели мы сталкиваемся с ней в реальности. Теоретические разработки, касающиеся разума, способного к изготовлению орудий труда, исходят из еще более жестких условий, но и они наталкиваются на ту же проблему. Цивилизаций должно быть гораздо больше, чем есть.

— Отсюда и парадокс Ферми, — заметила Паскаль.

— Чего, чего? — всполошилась Хоури.

— Старинная дихотомия между относительной простотой межзвездных полетов, особенно для кораблей-роботов, и полное отсутствие таких полетов у негуманоидных культур. Единственный логический вывод — в Галактике не было никого, кто мог бы послать в космос такие корабли.

— Но Галактика так огромна, — возразила Хоури. — Разве не может быть так, что где-то такие цивилизации существуют, но мы об их существовании ничего не знаем?

— Не сходится, — уверенно ответила Вольева. Паскаль тоже кивнула головой в знак согласия. — Галактика, конечно, велика, но не настолько, а кроме того, у нее весьма почтенный возраст. Как только какая-то цивилизация начинает посылать в космос своих роботов, то все остальные узнают об этом, скажем, на протяжении всего миллиона лет. А Галактика старше в несколько тысяч раз. Согласна, несколько поколений звезд должны родиться и умереть, прежде чем накопится достаточное количество тяжелых элементов, чтобы поддержать существование жизни, но даже если цивилизации, строящие машины, будут возникать раз в миллион лет, у них будет тысяча возможностей подчинить себе всю Галактику.

— На все эти вопросы всегда было только два ответа, — возразила Паскаль. — Во-первых, они есть, но мы их не видим. Такой ответ годился несколько сот лет назад, сейчас он не проходит. Во всяком случае, теперь, когда каждый квадратный дюйм планетарных систем сотен звезд уже закартирован.

— Тогда, может быть, они и не существовали никогда?

Паскаль кивнула.

— Такое объяснение годилось для того времени, когда мы знали о Галактике очень мало, в частности, не предполагали, что она подозрительно пригодна для существования жизни, во всяком случае, в главном. Вольева нам это только что изложила: правильные типы звезд, правильные планеты, размещенные в правильных местах. И биологические модели, которые твердят, что жизнь должна встречаться чаще, и в том числе разумная жизнь.

— Значит, модели врут, — возразила Хоури.

— Или же не врут, — снова вмешалась Вольева. — Когда мы вышли в космос, когда мы покинули Первую Систему, мы начали обнаруживать по всей Галактике мертвые цивилизации. Все они погибли не меньше чем за один миллион лет до нашего времени, а некоторые гораздо раньше. Но их былое существование говорит об одном: наша Галактика была в прошлом гораздо более населенным местом. Почему же теперь не так? Почему она внезапно так оскудела?

— Война! — воскликнула Хоури, и на несколько минут воцарилось молчание. Оно прервалось лишь тогда, когда снова заговорила Вольева. На этот раз она говорила мягко и печально, будто обсуждала что-то глубоко потаенное.

— Да, — сказала она. — Война Утренних Зорь. Так они ее назвали, верно?

— Я помню.

— Когда же это было? — спросила Паскаль, и на мгновение Вольева почувствовала симпатию к этой женщине, оказавшейся между ней и Хоури — двумя женщинами, которые явно знали что-то загадочное, но в то же время были заинтересованы не столько в посвящении ее в это знание, сколько в выявлении ошибочных представлений и невежества друг друга. Всего этого Паскаль еще не понимает. Пока.